- Светик, а где твой красавец? - спросил Боря, поднимая глаза на нее, неожиданно одиноко вплывшую в бильярдную.
- Глаза мои б его не видели. Такой зануда: Вчера чуть не плакал. Ненавижу жадин.
- Вот видишь, если бы не друзья, он мог разбить всю твою жизнь.
- Ну, спасибо тебе большое. Кстати, надо бы нам организовать игорный притон. Я буду заманивать кавалеров, а вы их обыгрывать. Между прочим, где моя доля?
Полагаю, на выпивку я заработала?
- Га`сон, шампанского даме!
- Илья, а ты почему без подруги? - спросила Анечка.
- Она уехала сегодня.
- Маша, как я поняла, из Юрьевска?
- Как бы, да.
- Вообще Собственно, как бы - это интеллигентный аналог "короче", вставил замечание Боря.
- Как-как?
Боря повторил.
- Неплохо! - оценил Илья.
- А вы, - продолжила Анечка, - будете встречаться? Она будет к тебе приезжать?
- Не исключено.
- Илья, а где второй счастливый влюблёенный? - заинтересовался Боря.
- Я к нему заходил, - он встретил меня встретил завёернутым в полотенце и сказал, что страшно занят.
- Боже мой! - перекатился Боря в ироничный пафос, - так он же, наверно, предается плотским утехам.
- Боюсь, что так, - хохотнул Илья.
- Какой позор!
- Боря, ты на себя бы посмотрел, - горячо заговорила Аня, - где твоя субботняя девица!?
- Так это ж субботняя., а Уу меня с понедельника неделя борьбы за нравственность. Кроме того, совершенно не с кем играть в покер. Стасик, сказал он вкрадчиво, - не хочешь с нами?
- Ну вас к лешему. Разденете как этого: как его?
- Калью.
- Вот-вот.
- Илька, вдвоёем скучно. Может сходим, вытащим его?
- Оставьте человека в покое, - снова загорячилась Аня, - обойдётдетесь без него один вечер!
- Эх: - тяжело вздохнул Боря, - остаёется биль. Даю два шара.
- Ну-с, - потянулся Илья, - давненько я не брал в руки шашек!
- Знаем, как вы плохо играете! По червончику?
- По двадцатке.
- Принято!
Биток, скользнув по пирамидке, с треском лёег в лузу.
IX
Очередным утром, вернее, в тот самый неурочный час, когда они уже разлепили глаза, прополоскали рот кофе и совершили все необходимые гигиенические процедуры, выяснилось, что Любе все же необходимо съездить в Юрьевск, что-то там постирать, или побыть с мамой, или что-то-там-еще. Какого именно дьявола, невзирая на явное нежелание, несло ее в город, Страдзинский, скажем прямо, вдавался не сильно, а уж не отговаривал определенно.
К остановке они шли через пляж, уверенно ступая на влажный прибрежный песок, и белые капли чаек разбросаны были по горизонту, и клонилось на убыль уставшее солнце, и подрагивала желтизной брошенная на волны ковровая дорожка, и была славно.
Страдзинский вдруг подумал: "а ведь, может быть, так и не будет уже никогда, вот так: просто идти с влюблёенной девушкой по берегу, поглядывать на притихшее море и думать не о чем. То есть будет, будет, конечно будет, но уже не так, по-другому.
Так какого лешего я почему же я, вместо того, чтобы вцепиться в эти несколько минут, вместо того, чтобы растягивать и смаковать каждую секунду, спешу побыстрее от нее избавиться, пойти катать опостылевший бильярд и пить пиво?
Зачем, куда я спешу? Почему я тороплюсь жить?"
- Мда-а: и жить торопится, и чув-вствавать спешит, - продекламировал Роман неожиданно для самого себя.
- Это Пушкин?
- Угу: он. Собственно, едва ли кто-нибудь другой можетг с такой естественной наглостью расставить четыре глагола подряд.
И разом все кончилось. Обычное вечернее солнце банально отражалось от каждодневного моря.
У Страдзинского нередко бывали подобные взрывные перевороты сознания, но чаще не эмоционального, а изобразительного свойства, когда соседствующее, до отвращения знакомое мироздание в одну секунду теряло косную привычность, открываясь в новом, неизведанном еще измерении.
Острейшее из знаний, обретенных мгновенным озарением, достигалось ощущением цветовой сущности вещей, застилавшей в такие минуты их собственно вещественные сущности.
Он прекрасно помнил, как испытал это впервые.
Родители, развивая художественный вкус детей, водили их в Эрмитаж. Пятилетний Рома отчаянно скучал и капризничал, заставляя родителей прибегать к шиканью и лживым угрозам, а сестру к потаенным щипкам и подзатыльникам.
И вдруг матиссовский холст в одну секунду подарил ему новое виденье. Золотистый, синий, лиловый, оранжевый и только где-то далеко и неважно кувшин, чашка, фрукты¼ Минуту или час он стоял, не смея оторвать глаз от полотна, а когда все же отвернулся, то увидел цвет, один только грохочущий цвет, заполнявший вселенную.