Он все еще цеплялся за ускользающее ощущение, силясь задержать его хотя бы на несколько секунд, а потом осторожно втянуть в себя обратно и устойчиво водрузить на какой-нибудь внутренний постамент. Вероятно, это не удалось бы ему в любом случае, но встреченная пожилая пара лишила Страдзинского и последнего шанса.
Похожие теперь на чету обнищавших, но чистоплотных мышек, они приятельствовали в соответствующие времена со Страдзинским-дедушкой и на этом основании расспрашивали Страдзинского-внука с маниакальным энтузиазмом скучающих стариков:
- Не женился еще? - долгий взгляд в Любину сторону, - нет?
- А как родители? : По-прежнему в Вене? : В этом году уже не приедут? : Ах, может быть, в сентябре? : АКак Машенька (старшийая брат сестра, театральный художник), как поживает?: В Лондоне?: Она ведь в Канаде? ¼ Ах, в Австралии! Тоже в театре? : Что такой бледненький? и круги под глазами?
Поиздевавшись еще с Спустя четверть часа, вытянув из Ромы все о неупомянутых выше родичах, обсудив погоды, визы, тонкости местного земельного законодательства и, кажется, даже курс талера, они, сжалившись, неохотно выпустили обреченно-почтительного Страдзинского из власти морщинистых лапок.
- Я и не знала, что у тебя такая международная семья. Мне иногда кажется, что ты вообще с другой планеты. Сестра в Новой Зеландии, родители в Вене, друзей по телевизору пока:
- Пффф, - шумно и тяжело выдохнул Страдзинский, - пойми: ну: ну, не так все, как тебе кажется. Ну, сестра, ну, Вена, ну, ящик и что? Не такие уж это большие:
Рома говорил с каждой секундой все неуверенней и наконец, замявшись, замолчал.
Было довольно и слов, и стройности недосказанной мысли, но как объяснить:
декорировать спектакли во второразрядном театрике, где бы он ни находился, или вести программу на третьесортном канале - это не бог весть какой успех, если она полагала успех именно там, если именно там ей мнились лимузины, поблескивающие загадочно-матовыми стеклами, мужчины в непринужденных смокингах, дамы в вечерних платьях и коктейли возле открытого бассейна?
Страдзинский, подойдя к самой воде, сбросил с ноги разболтанный кроссовок и тронул пальцем прибой. Вздернув прямым углом бровь, демонстрируя, что нелюбезный обычно залив на этот раз неожиданно его побаловал, Страдзинский он развернулся:
- Приятная водичка. Искупаться не желаешь?
Люба объединёенноо двинула плечами и лицом, показывая, что тяга к купанию, пожалуй, не слишком велика и примерно равна неохоте заходить в холодное море.
- Ой, у меня ж купальника нет, - сказала она, облегчеённо избавляясь от колебаний.
- Ну, - здесь Страдзинский разместил зачем-то полновесную паузу, пошли тогда.
- Знаешь, а я в прошлом году чуть не утонула.
- Серьезно? И как, удачно?
- Да, - она нерешительно засмеялась, - меня ребята вытащили. Смешно, я тогда даже обрадовалась, решила, что если утону, то и бог с ним, а потом, когда меня начали вытаскивать, даже немного расстроилась.
- Почему?
- Мне иногда хочется: ну, не знаю: не жить просто: - с трудом выцедила из себя Люба.
- Не понимаю, как можно хотеть не жить!? Ведь это здорово: просто дышать, я не знаю: есть крабовый салат, смотреть на закат, - господи! что я несу: подумал с отвращением Страдзинский. - Черт! Да даже, когда мне очень плохо, я все равно жду, мне всегда любопытно: а чего там дальше? Ведь жить - это так кайфово и интересно! Неужели тебе нет!?
- Да, но только: так тяжело: - повела Люба голым и бледным плечом, это, наверно, потому что я семимесячной родилась - слабенькая, воли к жизни никакой:
ну, я вообще не знаю: может, всёё и не так, - тут она глубоко выдохнула, - зачем я тебе все это наговорила? Правда, я дура?
- Ага, - охотно согласился Страдзинский.
- Ой, знаешь, а у меня линия жизни с разрывом, как раз лет на восемнадцать-девятнадцать. Это значит, что должно какое-нибудь сильное потрясение случиться: болезнь или что-нибудь в этом роде.
- А, так ты из-за этого тонула?
- Наверно, - улыбнулась она.
- На самом деле, разрыв означал, что ты должна была меня встретить - я, в известном смысле, могу быть приравнен к холере или воспалению лёегких.
- Да, я тоже об этом подумала.
Рома с тоской убедился, что автобуса нет на остановке, видневшийся уже в конце пыльной улицы.
Они стояли возле распахнутой автобусной двери, и Рома перекатил нетерпеливую правую ступню с пятки на носок и обратно:
- Завтра вечером? Я буду дома или в бильярдной, словом, найдешь.
- Да. Помнишь, ты просил меня в первое утро, ну, не:
- Помню, - без воодушевления ответил Страдзинский.
- Кажется, у меня не вышло.
X
- Бог мой! Да он же жив! - оторвался Боря от коктейля.
- Здравствуй, - с намёеком на понимание улыбнулся Стасик, пожимая ему руку.
- Не, ну он ничего, - откинулся, глубокомысленно затягиваясь, Боря, потрепан, конечно, круги под глазами: но, во всяком случае, лучше, чем мог бы.
- Отвали: - с негромкой вялостью ответил Рома.
- Вы только посмотрите на него, - осуждающе покачал головой Боря, мало того, что он без колебаний променял друзей на юбку, пусть даже и приятную во многих отношениях, он еще и ведет себя так, словно это в порядке вещей. Я предлагаю учинить ему обструкцию.
- Лучше кастрацию, - вступила в беседу Света, - чтоб не повадно было.
- О, хорошая мысль. Дим! У тебя ножа поострее не найдётдется?
- Что? - изумлёенно спросил Дима.
Страдзинский сдержанно улыбнулся.
- Нет, друг мой, отмолчаться тебе не удастся. Так что, ты лучше оставь свой циничные ухмылочки, и рассказывай, чем занимался эти четыре:
- Пять, - вставил Илья.
- Правильно, пять дней. Причем рассказывай во всех подробностях, возможно, найдутся какие-нибудь смягчающие обстоятельства. Это единственное, что тебя может спасти, если не от кастрации, то хотя бы от обструкции.
- Боря, то, что ты имеешь в виду, называется остракизмом, от древнегреческого острака - осколок.