Отперев церковь, я вошел первым. Узкий проход тонул в полумраке. Уже с порога меня охватила сырость - зимой под этими низкими сводами всегда сыро.
- Однажды мне открылось здесь нечто удивительное, - сказал я. Мы остановились в дверях, и я подождал, пока слова мои отзвучали. Меня всякий раз поражает, что, даже если приглушить голос, звуки его легким дрожанием отдаются в стенах. "Удивительное" - как раз одно из тех слов, которые отзываются в церкви трепетным эхом.
- Что же вам открылось удивительного? - спросил он.
Он не музыкален, подумал я. А вслух сказал:
- Мне удивительно, что Томик уродился таким веселым. Ведь когда все это стряслось, Аннемари носила его под сердцем.
Он хмыкнул и тотчас же отошел от дверей.
Вот как, тебе это не понравилось! - подумал я. Что ж, парень ты симпатичный. Но хочешь не хочешь, а пришлось напустить на тебя здешних духов.
- До чего красиво и просто! - сказал он. - Это исконно романские окна?
- Нет, романские - те, что смотрят на север. Они маленькие, прорезаны высоко. В те времена предпочитали темные храмы. В них скорее преисполняешься благоговейным чувством.
- Вполне возможно, - согласился он. - Как бы то ни было, этот строгий храм мне нравится.
- А я-то полагал, люди вашей профессии не очень жалуют старину.
- Ну почему же? Многие современные сооружения ведут свою родословную от такой вот постройки, как эта. Но вы упомянули перед этим о религиозном чувстве. Мне непонятно, почему о религиозном чувстве говорят так часто. Как будто оно есть у всех. Мне лично оно незнакомо.
- Если не ошибаюсь, я сказал "благоговейное", а не "религиозное", возразил я. - А не кажется ли вам, что религиозные настроения в наше время очень распространены? Социальные доктрины воспринимаются как божественное откровение, люди поклоняются богам политики и техники, богам науки, кинобогам.
- Я слышал, в ваши обязанности входит также отправлять здесь богослужения, когда не может приехать пастор. Скажите мне... нет, это бестактно!
- Спрашивайте, не бойтесь!
- Вы веруете?
- Разумеется.
- Понятно, - протянул он.
Мы помолчали минуту-другую. Мне почудилось вдруг, будто в этой померкшей церкви загнанно бьется пульс. Ду-ду, ду-ду, ду-ду.
И вот пришла я в церковь,
пришла - стою молчком.
Пришла - стою, пришла - стою,
пришла - стою, пришла...
- Надо посмотреть голову, пока не стемнело, - сказал я.
Вообще-то я намеренно выжидал темноты. Я заметил, под сумрачными сводами ему не по себе. Иначе бы он никогда не спросил, верую ли я. Он задал этот вопрос, чтобы оборониться от некоей враждебной силы, подкрадывающейся к нему из мрака.
- К сожалению, - сказал я, - романские фрески в алтаре рассмотреть не удастся. Они сильно пострадали от морских туманов. Ну а голова - вот она!
Грубо вырубленная из камня, голова эта посажена внутри алтаря. Формой она напоминает тюленью. Круглые глазницы, округлый оскал.
- Интересно, - сказал он, - что бы это могло быть?
- Подойдите сюда, к перегородке. Вглядитесь.
- Смерть?
- Ее могут лицезреть лишь пастор с причетником, - сказал я. - Придут и тут же видят ее, самую ревностную свою прихожанку.
Насколько я мог заметить, каменная голова вкупе с сырыми сумерками произвела на молодого человека сильное впечатление.
- Я хотел поупражняться на органе перед завтрашней службой, - сказал я, - но это необязательно. У вас нет желания завернуть ко мне? Вы, наверное, проголодались, у меня что-нибудь да найдется.
- Большое спасибо, - ответил он, - только я уже приглашен... к смотрителю маяка.
- Тогда, может быть, завтра во второй половине дня? Вам было бы небезынтересно кое на что взглянуть.
- Спасибо, я с удовольствием.
И тут я расставил ему ловушку. Я сказал:
- Я не увижусь сегодня ни с лавочником, ни с его женой. Передайте Аннемари, что к обеду завтра я быть не смогу.
Он обещал. Невелика же была моя хитрость! Значит, она тоже пойдет к смотрителю. Или - ни он, ни она не пойдут. Но так или иначе встретятся. Само собой. Расставлять ловушку было нелепо. Я и так знал все наперед.
Он был уже у дверей оружейной*, но на пороге остановился. И сказал - с горечью, с яростью даже:
* Иначе - притвор, передняя. Название это восходит к стародавним, не столь мирным, временам: переступая порог храма, ратные люди оставляли здесь свое оружие.
- Вы можете объяснить мне, в чем дело? Как ему удавалось удерживать ее все эти годы?
- Кому - ему? - Нет, парень явно не лишен темперамента.
- Странная это история! - сказал он с сердцем. Из темноты проступило его лицо - бледный медальон на фоне черной двери. - Я имею в виду Аннемари и всю эту историю с Олуфом. Ее мать рассказала мне. Она очень откровенна, фру Хёст.
- Да, она очень откровенна, эта фру Хёст.
- Я ничего не понимаю.
- А что тут понимать? Дело прошлое.
- То есть как?
- Вы же знаете, Аннемари написала ему, что все кончено.