Вальдемар скребет щетинистый подбородок и говорит:
- А мы тут сидим, толкуем о плоскодонках. Петер, видишь ли, сладил себе охотничью плоскодонку. И никто про это не знал, ни Господь, ни одна живая душа. Прихожу я к нему сегодня и вижу, он сладил себе плоскодонку, да такую, что не грех сравнить с вечерней зарей.
- Уж какая она вышла, судить не мне, - говорит Петер, - но что это плоскодонка, могу сказать смело.
- А на волне она как? Не хлюпает? - спрашиваю я. - Не валкая? Если перевеситься, не плюхнешься в воду? Иначе это не плоскодонка, а корыто.
- Учитель, ты бы на нее посмотрел, - говорит Вальдемар. - Она крадется по воде, как скупой к своим сундукам.
- Ты что, насмехаешься? - говорит Петер. - Ты что, видел, как я спускал ее на воду?
- Но глаза-то у меня есть, - ответствует Вальдемар, - зря, что ли, среди моих предков выходец с Фюна. Петер, да это не плоскодонка, а Благодарение!
- Сядь, причетник! - говорит Кристиан и смаргивает. - Что ты завтра прочтешь?
- Справься у себя в псалтыре! Третье воскресенье Великого поста. Текст первый.
- Значит, отрывок из Луки о нечистом духе, - говорит Кристиан, рассиявшись, как новехонький талер. - Это я помню, про третье великопостное воскресенье, об эту пору как раз прилетает вальдшнеп.
- Бабьи сказки, - говорю я. - Другие вот уверяют, что вальдшнеп прилетает на Пасху.
- Право слово, вальдшнеп, он прилетает после того, как Христос изгонит нечистого духа.
- Чего ж он так редко показывается?
- Потому как таится, - поясняет Кристиан. - Все верно, стоит Христу изгнать нечистого духа, и вальдшнеп тут как тут.
Но вот наконец и Эльна. Я заказываю пару бутербродов и перебираюсь на "чистую половину", потому что сегодня вечером мне хочется побыть одному. Эльна заходит первой и включает свет. В этой унылой комнате - в трактире их две - столы застелены скатертями в желтую клетку, пол покрыт густым слоем лака, попахивает плесенью.
Свет бьет Эльне прямо в лицо. Черты у нее крупные, выражение - кислое. Еще более кислое, чем обычно, и я говорю:
- Эльна, иди посиди со мной немножко, раз ты не очень занята.
И тут же думаю про себя: ну зачем тебе это? Ладно бы ты собирался помочь ей, но ведь тобою движет всего лишь странническое желание присмотреться.
Подав на стол, Эльна усаживается напротив. Она светловолосая, полнотелая, с толстым загривком. Ей уже за двадцать. Когда я начал учительствовать на острове, она ходила в последний класс.
- Ты по-прежнему довольна своим местом?
- Да, - отвечает она, - довольна.
Я наслаждаюсь тем, что сижу здесь. Бездумно. Не ворочая мозгами. В Кутейной продолжают толковать о плоскодонках и вальдшнепах. Кристиан говорит:
- Скажи на милость, причетник мне не поверил.
- А по-моему, Эльна, ты не очень довольна, - замечаю я.
- Еще бы мне быть довольной.
- Девочка моя, что случилось?
Ах ты черт! Думай, прежде чем сказать, одергиваю я себя мысленно. Иначе не оберешься неприятностей, уж за этим-то дело не станет.
- Эльна, я вовсе не хочу вмешиваться.
Н-да. Ничего хуже я придумать не мог. Она сидит, хмуро уставясь в мою тарелку. Не шелохнется. Но я чувствую, как у нее подступает к горлу.
- Я так ждала вас, ждала, что вы придете, - говорит она.
Вот как? Я продолжаю жевать, с бесстрастным видом. Допиваю пиво. На нее не смотрю. А то она не выдержит. Когда говорят таким тоном, жди ливня. Где наболело, там не тронь!
- У меня будет ребенок.
- Вон оно что.
- Вы ведь знаете!
- Девочка моя, откуда же?
- Да нет, это я сморозила глупость. Потому что хожу и только об этом и думаю. Я никому еще не говорила.
Я достаю, не спеша набиваю трубку. Это одна из трубок, что пролежали у меня в неприкосновенности те несколько лет, когда приходилось довольствоваться бросовым табаком.
- Меня все тошнило и тошнило. Сперва я не хотела в это верить. Но пришлось. А рассказать было некому.
Я разжигаю трубку. Тяну время. Сейчас нужно быть начеку. Если я посмотрю на нее, она не выдержит. Она уже на грани. Это как с пластами рыхлого снега в горах. Одно помавание птичьего крыла, и в бездну сорвется лавина.
- Я жду в середине октября, - говорит она.
- В середине октября, значит.
- Но я совсем не такая, - произносит она сдавленным голосом.
- Я знаю.
- Тут много их перебывало, которые хотели бы, но я...
- Знаю, моя девочка, знаю.
Ну вот, трубка моя взяла и погасла. Уж не залежались ли эти трубки? Они прямо как неживые.
- Разве ты виноват, если полюбил кого-то?
- Конечно же нет.
- Многие были не прочь... со мной. Но никто из них не любил меня по-настоящему. Никто.