Я бежал впереди, рысцой. Хотя нет, сейчас впереди мчался Пигро.
Я обернулся. О, она бежала за мной с таким видом, точно я позвал ее к телу убитого, клянусь!
Тут я перешел на шаг и сказал:
- Да нет же, Ригмор, ничего не случилось. Я думал, ты поймешь. Прилетел вальдшнеп! Все-таки прилетел, черт возьми! Я не стал без тебя стрелять. Ты должна это видеть. Но постой, может, нам незачем так торопиться. Который час? Почти половина шестого. У нас в запасе еще полчаса сносной видимости. В сумерках будет уже не то. Но мы успеваем. Ну, что ты на это скажешь?
Она разочарованно улыбнулась.
- Дорогая моя, ну не надо так огорчаться из-за того, что мы друг другу наговорили. Все эти убийственно холодные слова - забудь их! Девочка моя, все образуется. Конечно, образуется. Это благоприятный знак, понимаешь? то, что прилетел вальдшнеп. Можно сказать, знак свыше! Улыбайся себе на здоровье, но это очень и очень добрый знак! Мы должны помочь друг другу, верно ведь? Я могу многому научить тебя. Это звучит чертовски самонадеянно, но, когда дело касается других, я и впрямь неплохо соображаю. Мы придумаем, как и с чего тебе начать. Ты должна что-то создать, что-то совершить, ты же этого хочешь. И ты к этому придешь. К черту упаднические послевоенные настроения! С чего ты взяла, будто жизнь - бессмысленна? Да, я набитый дурак. Я знаю это, знаю. Иди сюда! Время не терпит! Видишь, катятся светлые камушки? Это галстучники. Смотри, взлетают. Да, друг мой, это весна! Я не знаю, что с нами обоими станется. Я не знаю, что станется с тобой и со мной. Вон те, острокрылые, - это зуйки! А те, что поупитаннее, с черной головой и шеей, - кулики-сороки. Стоят, пялятся, точь-в-точь как морские пехотинцы у входа в Тиволи*. Нет, я не знаю, что с нами обоими станется, не знаю. Но может быть, я начал рассуждать не с того конца. По дурной привычке. Вся наша замечательная новейшая цивилизация зиждется на понятии счастья, движима погоней за счастьем. Может быть, следует избрать для себя более строгие правила, более суровый закон? Откуда я знаю? И вообще, что я знаю? Ригмор, я не могу сказать определенно, что нас с тобой ожидает, но боюсь, нам предстоит немало горьких часов, немало черных ночей. Ты обратила внимание на этот блеск, эти вспышки, когда они перевернулись в воздухе? Эти зуйки еще не сменили зимний наряд. Они полетят дальше. А теперь погляди сюда! Эти вот, с черными зеркальцами на исподних перьях, - это наши зуйки, они останутся на Песчаном острове! Девочка моя, я не знаю, что с нами двоими будет. Я могу помочь тебе, могу дать совет, когда ты возьмешься за дело. Но что с нами будет - целиком зависит от тебя, ты сама должна принять решение, я для этого слишком лукав и своенравен. Смотри, вон там, над водой, с бело-черным оперением, - это морянки. Они здесь пролетом. Через несколько недель они улетят далеко на север! Ты спрашиваешь, в чем смысл существования? О, к нашим услугам множество готовых формулировок, объяснений и догм. Но они не стоят ломаного гроша! Может показаться бессмысленным... да, может показаться, что разрушающее начало, зло - вот подлинное условие существования. Подожди! Поцелуй меня сперва! Ну, поцелуй же! Ригмор, чем все это кончится?.. Так о чем я? Нет, зло - не единственное условие существования. Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет. Будь зло абсолютным, оно бы разделилось само в себе и исчезло с лица земли. Но ведь есть еще и добро! Непостижимые добрые деяния - это не выдумка! Тепло, и чистота, и свет - в людях это есть! Девочка моя, как бы мне хотелось все с тебя снять. Да-да! Сейчас я чувствую себя как никогда сильным. Но мне хочется освободить тебя не от одежд. И не от груза прожитых лет. Но от груза сомнений, ошибок, от наплевательского отношения к самой себе, нежелания жить, страха перед людьми. И тогда рядом со мною окажется прекрасная, добрая девочка, светлая, чудесная девочка, ты, подлинная!
* Увеселительный сад в Копенгагене.
Она судорожно ухватилась за меня и расплакалась. Я совершенно растерялся.
- Ты должна быть ко мне снисходительна, - сказал я. - Я обрушился на тебя, яко бурный ветер*. Но это все оттого, что прилетел вальдшнеп. И я отвечаю за каждое свое слово.
* Ср.: "Он речет, - и восстает бурный ветер..." (Псалтирь, 106, 25).
- А тебе не хочется плакать над нами? - спросила она.
- Нет, - ответил я. - Нет.
Когда мы дошли до опушки, где я оставил ружье, я привесил к ошейнику Пигро маленький колокольчик, зарядил оба ствола и посоветовал Ригмор идти за мною след в след. Давешний вальдшнеп сидел крепко, так что очень может быть, мы увидим, где он затаился. Она спросила, буду ли я в него стрелять и что означает "сидеть крепко".
- Уважающий себя охотник, - сказал я, - не станет стрелять в сидячего вальдшнепа, к тому же я не настолько тщеславен, чтобы слыть добычливым. Давай договоримся так: первого я отпущу не стреляя. Когда он взлетит, обрати внимание, на мгновенье он словно бы зависнет над лесом. Ну а то, что он сидит крепко, - это значит, что собака и охотник могут подойти к нему вплотную и только тогда он снимется. А вообще, вальдшнепы - птицы загадочные. Иной раз они снимаются легко, и целой высыпкой. И наоборот. А почему - никому не ведомо.
Поиски мы начали с восточной окраины леса. Пигро уверенно и неторопливо тянул к местам первых высыпок, которые знал куда лучше меня. Одно такое место было в дубках у сырой прогалины. Но по молчанию колокольчика я понял - там пусто. Пигро двинулся южнее, к потной ложбинке, заросшей папоротником. Мы пробирались за ним с трудом. Палочник - крайне запущенный лес, у каждого двора там сыздавна своя делянка, да и в войну он был основательно - и беспорядочно - вырублен. Его заполонили ползучие растения, кустарники, мелколесок, над которыми торчат кривые, коряжистые деревья, в грибах и наростах, с переплетающимися ветвями. Кое-где Палочник являет собою густые, непролазные дебри, заманивающие странника.
Пигро медленно тянул дальше. Птиц по-прежнему не было. Ригмор шла за мною след в след. Всякий раз, стоило мне обернуться, она останавливалась и испуганно оглядывалась назад.
Ни намека на присутствие вальдшнепов, хотя именно в этой части леса они обыкновенно и держатся. Я начал уже было склоняться к мысли, что давешняя птица мне привиделась. Или же это был одиночный гость, который, ослабев, спрятался в крепкое место.
Ветер был с утра юго-западный, погода - слякотная, раза два поднималась метель. Если предположить, что вальдшнепы свалились в лесок утром, во время снежного вихря, то искать их надо не здесь. Я подозвал Пигро, и мы вышли из лесу и побрели через верещатник к западной, наветренной его окраине, где стоят низкие деревца, напоминающие людей, согнувшихся под тяжестью здоровенных мешков.
Пока мы продирались сквозь дикий малинник, Пигро ушел вперед. Я постоял, прислушался. Колокольчик молчал. В кронах над нами шелестел ветер. Заросли за спиной сомкнулись, и западный берег скрылся из виду. Но в воздухе чувствовалось - солнце село. На все нисходит холодный покой, между окружающим миром и нами встает что-то загадочное. Глаза у Ригмор стали большие, темные. Я тихонько притянул ее к себе. Помедлил. Мне послышалось, колокольчик слабо звякнул. Если это так, Пигро - гений. Крадучись мы двинулись в обход сутулых молоденьких буков с густой шапкой прошлогодней листвы. Пигро стоял чуть поодаль от кучи слежавшегося валежника, рядом с которой нанесло всякой прели. Птицы я не видел.
- Смотри на Пигро, - шепнул я. Пес начал вызванивать птицу, медленно отступая назад, затем бесшумно вильнул вбок. Немного погодя он зашуршал по другую сторону кучи. Мы приблизились.
- Видишь толстый заплесневелый сук в середке? С развилкой? Под ней он и сидит. Видишь глаз?
- Да, - прошептала она.
Темный, текучий, глаз был уставлен прямо на нас.
- Отпусти его, - прошептала она.
Я посвистал, и пес вышел из-за кучи.
Вальдшнеп вырвался с таким шумом, что она схватила меня за руку. Застыв на мгновение в воздухе - над нашими головами, - он с быстротою молнии краткими зигзагами унырнул за деревья. Вымелькнул из густых крон уже в немалом от нас расстоянии - на фоне неба на миг обрисовался в профиль его длинный клюв и крылья, запахнутые точно полы плаща, - и исчез.
- Как вдруг стало тихо, - проговорила она.
- А что думает на этот счет Пигро? - заметил я. - Здесь вполне может сидеть еще один.
- По-твоему, мы должны убить его?
- Похоже, я становлюсь суеверным, - сказал я, - мне кажется, многое зависит от того, получишь ли ты сегодня вальдшнепа. Но это произойдет очень скоро.
Я шел, вдыхая ядреный воздух, и поминутно слышал в лесной чаще позвякиванье колокольчика; спокойствие меня оставило. Наконец Пигро сделал стойку. Мы подошли. Деревья здесь были приземистые, с низко посаженными ветвями - стрелять несподручно. Лес заметно уже стемнел. Пигро стоял возле чего-то, что напоминало в сумерках груду кованой меди. Ржавые прошлогодние папоротники. И опять Пигро потянул в обход.
- Ты что-нибудь видишь? - спросил я шепотом.
- Да, - ответила она, - он переместился. Вон туда.
Я ничего не видел, но пса все-таки пустил. Вальдшнеп выскочил намного левее, чем я ожидал, - выметнулся обезумевшей тенью. Я повел за ним. Захлопали и оборвались выстрелы.
- Это он так странно кричал?
- Да, он упал наотлет. Я убил его. Пигро сейчас его принесет.
Мы слышали, как пес рыщет где-то в отдалении, и пошли в ту сторону.
- Йоханнес, - сказала она, - я тоже думаю, что смогу.
- Сможешь - что, мой друг?
- Начать сначала.
Тут с вальдшнепом в зубах появился Пигро. Я взял у него птицу и потрепал по спине.
- Да он еще теплый, - проговорила она.
- Возьми, - сказал я, - это означает, что я положил между нами завет*. Посмотри на него рано утром. Сегодня слишком темно.
* Ср.: "Завет положил я с глазами моими, чтобы не помышлять мне о девице" (Книга Иова, 31, 1).
12
Уже апрель.
Пигро умер. Да, его не стало. Теперь я полагаюсь лишь на Господа Бога.
Не знаю отчего, но пес начал прихварывать, и шерсть на нем потускнела. Я справился в книгах и принялся его врачевать. Но ему становилось все хуже и хуже. Как я жалел, что мы не озаботились в свое время и не пригласили к нам на остров ветеринара. Наконец я понял, что он обречен, и мы отправились на последнюю нашу охоту, хотя сезон и закончился. Мы пошли прямиком на Бёдварово поле и подняли Томиковых куропаток.
Да, Томику так и не довелось увидеть обещанных куропаток. Я тебе, Нафанаил, об этом не рассказывал. Аннемари забрала Тома с собой. Увезла с острова. Инженер привязался к нему и захотел стать его отчимом. И Олуф дал свое согласие. У меня это как-то не укладывается в голове. Конечно, Олуф сделал как лучше для мальчика. Но я не уверен, а смог бы я поступить так сам.