– Смотри старайся, – бросил подполковник. – А где та девчонка, что его вынесла? Мне из роты звонили.
Я козырнула.
Подполковник посмотрел на меня:
– Ты? Молодец. Мой лучший комбат. Представлю.
Затем он повернулся и ушёл.
Когда я поливала Пухову на руки, он сказал:
– Поздравляю. Это он вас к ордену представит. А может быть, к медали. Нет, к ордену.
Мне казалось, что Пухов очень медленно моет руки. Все мои мысли занимал лежащий на столе человек. Будет он жить или не будет?
Пухов тщательно тёр руки. Мне показалось, что они у него дрожат.
«Плохо, – подумала я, – он волнуется».
Наконец Пухов вымыл руки и, держа их перед собой, направился к столу. Я пошла за ним.
У комбата было два ранения: пулевое – в плечо и осколочное – в брюшную полость. Из раны в плече всё ещё сочилась кровь. Маленькая черноватая ранка в правой части живота почти не кровоточила, но я знала, что именно от таких ран и умирают.
– Ранение в брюшную полость, – заключил Пухов.
Я молча подала ему шприц с наркозом.
Руки Пухова теперь не дрожали. Он быстро и ловко отыскал кровоточащие сосуды и захватил их зажимами. Кровотечение прекратилось.
– Перевязать, – бросил Пухов и отвернулся.
Я стала быстро бинтовать рану.
– Ну, – сказал Пухов, поворачиваясь ко мне, – теперь в санбат его. С этим, – он кивнул на чёрную ранку в правой части живота, – с этим мы здесь ничего сделать не можем. Вы отвезёте его в санбат – и немедленно!
«Санитарка» стояла у самой палатки. Я крикнула шофёру, чтобы он заводил мотор. Потом мы завернули комбата в одеяло, и Пухов с Михалёвым на носилках внесли его в «санитарку».
Я тоже хотела влезть. Но в эту минуту кто-то дотронулся до моего плеча. Передо мной стоял немолодой боец в порванной, запачканной в глине гимнастёрке.
– Я сержант Евстахиев, ординарец его, – торопливым шёпотом проговорил боец, – без меня горе случилось. Услал он меня в полк. А так разве я бы допустил… От бойцов-то я скрываю. Узнают – плакать будут. Это ведь такой человек!..
В морщинках его лица застыли грязь и копоть. Небольшие добрые глаза пристально смотрели на меня, и в них было что-то высоко человечное и очень детское…
– Выходим комбата, Евстахиев, обязательно выходим, – успокоила я его, влезая в машину.
Евстахиев не уходил.
– Обещаю! – крикнула я ему уже из кузова.
– Ну, поехали, – приказал Пухов, захлопывая дверь. – Поезжайте осторожно, медленно!
В «санитарке» было темно. Я даже не видела лица комбата. Я положила руку ему на лоб и нащупала ту пульсирующую на виске жилку, которая так обрадовала меня тогда, в поле. «Только бы доехать, только бы доехать!» – стучало в моём мозгу, в такт пульсирующей жилке. Машину сильно тряхнуло на ухабе. Комбат чуть слышно застонал.
Чтобы как-нибудь сократить этот тяжкий путь, я стала говорить:
– Теперь всё будет в порядке, товарищ капитан, кровотечение прекращено. Вот сейчас мы доедем до санбата, тогда всё будет совсем хорошо.
Я знала, что он мне не ответит, но всё же прислушалась. Он молчал.
– Вы понимаете, – говорила я, – в ППМ нельзя оперировать брюшную полость, там нет нужных условий. А в санбате всё это сделают в два счёта. И врачи там замечательные, опытные, хорошие врачи.
Мне хотелось плакать.
– А потом вы поправитесь, обязательно поправитесь. Вы даже не пишите своим, что ранены. И если кто-нибудь вам будет говорить, что ранения в живот самые опасные, вы не верьте…
Я сознавала, что говорю глупости, но не могла молчать.
– А наши пошли вперёд, – продолжала я. – Когда я вас подобрала, они уже ушли метров за двести…
Я сделала паузу и вдруг услышала шёпотом произнесённые слова:
– Наши… вперёд!
И тут я стала плакать и глотать слёзы и зажимать глаза руками, чтобы только прекратить этот глупый плач, и всё повторяла:
– Да, да, да, наши пошли вперёд…
Машина остановилась. Я раскрыла дверь. Мы были в лесу. Между деревьями виднелись санитарные палатки. Мы приехали.
Я выпрыгнула и огляделась, стараясь определить, где штабная палатка, но к машине уже шли люди.
– Комбат? – спросил меня на ходу врач в белом халате.
– Да, – ответила я.
Они прошли, не сказав больше ни слова, вытащили из машины носилки, и только, проходя мимо меня, врач спросил:
– Вы сопровождаете комбата?
– Да.
– Есть предписание оставить вас здесь, в санбате. Сейчас устраивайтесь на ночлег, утром получите точные указания от командира санбата.
Я молча козырнула. Носилки исчезли в одной из палаток. Я осталась одна. Был уже вечер. Тихо шумели деревья. В лесной чаще мелькали светляки. Пахло лесом и осенними раздавленными листьями. Было удивительно тихо, и от этой непривычной тишины кружилась голова…
…Оформившись, я пошла в палатку. Это была обычная палатка, такая же, как и все остальные. Огромный брезентовый шатёр поддерживали два врытых в землю столба. По обеим сторонам палатки стояли кровати, и на специальных брусьях лежали носилки, заменяющие койки, в дальнем конце стоял столик с медикаментами, у которого сидела сестра. На свободной койке у входа полулежал санитар.