Этот вопрос Ника порадовал, поскольку можно было честно ответить: «С отличными». Он чувствовал, что, случись ему окончить колледж с оценками второй степени, как Тоби, разговор пошел бы по-другому.
— И как вы оцениваете шансы моего племянника? — с улыбкой поинтересовался лорд Кесслер.
— Мне кажется, у него все будет хорошо, — осторожно ответил Ник, не совсем понимая, о каких шансах речь, но по лицу собеседника понял, что ответил правильно.
Лорд Кесслер немного подумал.
— А вы сейчас чем занимаетесь?
— В следующем месяце начну писать диссертацию.
— А… понятно, — протянул лорд Кесслер (по слабой улыбке и легкому движению подбородка Ник понял, что он ожидал чего-то другого). — И какую тему выбрали?
— Я… м-м… Я хотел бы писать о стиле, — объявил Ник.
На преподавателей такой выбор темы произвел впечатление; однако на лице у лорда Кесслера отразилась легкая неуверенность. Человек, в кабинете у которого стоит бюро мадам де Помпадур, думалось Нику, о стиле должен знать все; однако ответ лорда напомнил Нику старинные рассуждения о форме и содержании.
— О стиле вообще?
— О стиле авторов рубежа веков — Конрада, Мередита и, конечно, Генри Джеймса.
Тут он покраснел, поскольку сам пока не знал, что именно собирается доказывать в своей работе.
— А, — понимающе сказал лорд Кесслер, — стиль как инструмент.
Ник улыбнулся.
— Да, именно. Или, может быть, точнее — как с помощью стиля автору удается одновременно прятать и раскрывать какие-то идеи.
На миг ему показалось, что он сказал что-то не то, как будто сделал оскорбительный намек, что и у лорда Кесслера есть какие-то секреты.
— Честно говоря, прежде всего меня интересует Джеймс.
— А, теперь понимаю. Вы любите Джеймса.
— Очень люблю! — просияв от гордости и удовольствия, ответил Ник.
Сделав такое признание, он как будто «открылся» — и объяснил, хоть и с запозданием, почему не может соединить судьбу с Троллопом.
— Кстати, Генри Джеймс у нас бывал. Боюсь, правда, мы ему показались невыносимо вульгарными, — сообщил лорд Кесслер так, словно это было на прошлой неделе.
— Потрясающе! — воскликнул Ник.
— Думаю, еще сильнее потрясут вас наши альбомы. Пойдемте, я вам покажу.
Лорд Кесслер подошел к шкафу у стены, за книжными полками, с сухим скрежетом повернул в замке ключ, наклонившись, извлек два огромных фотоальбома в кожаных переплетах и положил их на стол в центре комнаты. И снова волнующее и, увы, слишком торопливое изучение сокровищ. Лорд Кесслер листал тяжелые страницы, кое-где останавливался, показывал Нику викторианские снимки недавно высаженных худеньких деревьев и интерьеров с нелепым обилием столов, стульев, ваз на подставках, с картинами на мольбертах и непременными пальмами в каждом углу. Теперь дом выглядел обжитым и усталым, ему уже исполнилось сто лет, у него появился собственный исторический оттенок и призвук — а в то время он был совсем новеньким. Во втором альбоме хранились групповые фотографии, в основном на ступеньках террасы, и под каждой — подписи мелким шрифтом, которые Нику хотелось разбирать часами: графини, баронеты, американские герцогини, Бэлфуры, Сассуны, Голдсмиды, Стюарты и бесчисленные Кесслеры. На одном снимке, где гравиевая дорожка прикрыта пушистым ковром, в центре стоит Эдуард Седьмой в твидовом плаще и шляпе пирожком. А вот еще снимок, май 1903 года, человек двадцать или около того: во втором ряду — леди Фейрли, преподобный Симеон Кесслер, мистер Генри Джеймс, миссис Лэнгтри, граф Гексхэм… Все расположились в непринужденных позах и весело улыбаются в объектив. В самой середине группы — в широкополой шляпе путешественника, отбрасывающей тень на глаза, в полосатом жилете, заложив руки за спину, с легкой лукавой улыбкой позирует фотографу Мастер.
— Как тебе дом? — поинтересовалась Кэтрин на лужайке.
— Ну… он, конечно, замечательный…
От послеобеденных впечатлений он едва с ног не валился, но понимал, что с Кэтрин лучше не ударяться в восторги.
— Ага, офигенный! — согласилась она с глупым смешком.
Обычно Кэтрин так не разговаривала, и Ник заподозрил, что такой она бывает с Расселом. Рассела, правда, рядом не оказалось (где-то бегал со своей камерой), но это ведь не причина выходить из роли. Кроме того, Кэтрин как-то странно подволакивала ноги, и с лица ее не сходила глуповатая улыбка. Ник предположил, что то и другое — результат сексуальных излишеств.
— Как доехали?
— Прекрасно. Рассел так рискованно водит!
— A-а… А мы два часа простояли в пробках. Твой отец здорово разозлился из-за этого.
Кэтрин окинула его сочувственным взглядом.
— Вечно он выбирает не ту дорогу, — заметила она.
Они прошлись по саду, пропитанному запахом шиповника, мимо круглых прудов, в которых отражалось чуть затуманенное облаками высокое летнее солнце.
— Боже мой, давай-ка присядем, — предложила Кэтрин, словно они гуляли уже несколько часов.
Они как раз оказались у каменной скамьи, охраняемой двумя нагими божками. Еще одна привилегия богатства — возможность окружить себя сияющей наготой. В доме, должно быть, почти нет мест, откуда не открывался бы вид на какую-нибудь купающуюся нимфу или умирающего героя.
— Рассел скоро закончит, и я тебя с ним познакомлю. Интересно, он тебе понравится?
— Мне кажется, понравится. Я уже всем здесь рассказал, какой он замечательный.
— Правда? — Кэтрин улыбнулась благодарно и чуть загадочно, затем полезла в сумочку за сигаретами. — Он сейчас работает для «Фейс». Отличный фотограф.
— Я так и сказал.
— А Джеральд наверняка буркнул про него какую-нибудь гадость, — проворчала Кэтрин.
— Просто заметил, что ничего о нем сказать не может, поскольку никогда его не видел.
— Хм… Обычно его это не останавливает. Вообще как-то на него не похоже. — Она щелкнула зажигалкой и, откинувшись на спинку скамьи, глубоко затянулась. — Совсем, совсем, совсем не похоже, — повторила она нараспев, едва ли сознательно придавая своему голосу ирландский акцент.
— Ну…
Ник предпочитал, чтобы все друг с другом ладили, но почувствовал, что сейчас лучше промолчать. Хотел бы он говорить о Лео так же свободно, как она говорит о Расселе! Но он понимал: стоит поднять эту тему — и Кэтрин скажет что-нибудь неприятное и, того хуже, справедливое.
— Мама уже показала тебе дом? — спросила она.
— Собственно, не мама, а дядя. Насколько я понял, это большая честь.
Кэтрин помолчала, выпустила большой клуб дыма.