— М-м… я не уверен… — пробормотал Ник, пытаясь припомнить, как готовит свинину его мать — живое воплощение всех существующих традиций. — Но в любом случае, — продолжал он, широко улыбнувшись, — не сомневаюсь, что ваш рецепт достоин войти в анналы английской кухни!
Миссис Чарльз вежливо улыбнулась в ответ: что такое «анналы», она явно не поняла.
За столом Ника посадили справа от грозной башни брошюрок «Приветствуем Иисуса сегодня», и он боялся рассыпать ее, нечаянно задев локтем. Острая свинина оказалась и вправду неимоверно острой: Ник даже заподозрил, что в его тарелку Розмари переложила специй. Но больше всего — неожиданно для него самого — его поразило, что в этом семействе ужинают без четверти шесть. Какой-то нелепый социальный рефлекс, острое чувство классового различия, детская боязнь перемен в установленном режиме — все слилось в единое и необычное ощущение: сам себе он казался исследователем в чуждом и неизвестном мире. На Кенсингтон-Парк-Гарденс ужинали на три часа позже, и вкушение пищи предварялось множеством разнообразных развлечений: болтовней, игрой в теннис, работой в саду, виски и джином. Но в доме у Чарльзов развлечений было куда меньше, вместо сада — чахлая клумба перед подъездом, спиртного здесь не держали, а Лео и Розмари возвращались с работы усталыми и голодными. Интересно, чем они занимаются после ужина? Кое о каких привычках этого семейства Ник догадывался, сравнивая ее с собственной, занимавшей среднее положение между Федденами и Чарльзами, но многое оставалось для него совершенной загадкой. Никогда прежде он не бывал в гостях у семьи чернокожих. Как видно, впервые полюбив, приобретаешь новый опыт и в других областях.
После довольно продолжительного молчания Лео спросил — так, словно они едва знали друг друга:
— Ну как дела в университете?
— Все в порядке, — ответил Ник, немного расстроенный, но и тронутый напускной холодностью Лео.
Он боготворил своего друга, но видел его насквозь и давно уже понял, что за его внезапной холодностью и даже грубостью всегда скрывается смущение, а за смущением — любовь; и всякий раз, когда такое происходило, чувствовал, что любит Лео все сильнее и сильнее.
— Пока что ничего особенно интересного. Совсем не то, к чему я привык.
Из сумрачного здания английского факультета он всегда уходил с двумя-тремя свежими анекдотами, которые приятно было вспомнить и много дней спустя; но Лео не особенно интересовался студенческими историями, и часто они пропадали впустую — или оседали под невидимой тяжестью непонимания и отторжения.
— Ник прежде учился в Оксфорде, — объяснил Лео.
— А теперь где? — спросила миссис Чарльз.
— В аспирантуре в Лондонском университете, — ответил Ник. — Пишу диссертацию.
Лео проглотил кусок свинины и, хмурясь, спросил:
— Повтори еще раз, о чем?
— Ну… — ответил Ник задумавшись над формулировкой. — Это работа о стиле… о стиле английского романа.
— A-а, понятно! — с блаженным кивком отозвалась миссис Чарльз.
Очевидно, литературоведческие вопросы настолько превосходили ее понимание, что она могла себе позволить отнестись к ним снисходительно.
Ник хотел заговорить, но она его прервала:
— Как же это хорошо, когда молодой человек так любит учиться! Лет-то вам сколько?
— Двадцать один, — осторожно ответил Ник.
— Смотри-ка ты! А с виду — совсем мальчуган, правда, Розмари?
Розмари промолчала — только иронически приподняла бровь, продолжая резать свинину. Ник, покраснев, украдкой взглянул на Лео: тот нахмурился, к щекам его прихлынула кровь, на лице было написано смущение. Уже не в первый раз Ник предположил, что его возраст имеет для Лео какое-то особое значение, так что даже самое невинное упоминание о нем запускает механизм интимных фантазий.
— Конечно, скучно без старых друзей, — поспешно продолжал Ник, хоть и чувствовал, что выпал из нужного тона. — Нужно время, чтобы освоиться… уверен, в конце концов мне там понравится! — Слова его были встречены молчанием, и он торопливо продолжил: — Кстати, в здании английского факультета прежде размещалась матрасная фабрика. И половина преподавателей у нас — алкоголики!
Обе фразы, явившиеся прямиком из-за стола на Кенсингтон-Парк-Гарденс, были столь неуместны, что Ник едва удержался от улыбки над собственной глупостью. Теперь молчание сделалось неодобрительным, даже негодующим. Лео тщательно прожевал свинину, бросил на Ника старательно-безразличный взгляд и проговорил:
— Матрасная фабрика, говоришь?
— Алкоголизм — это болезнь, — твердо глядя в тарелку, сказала Розмари, — а больные люди нуждаются в помощи.
Ник выдавил виноватый смешок.
— Э-э… конечно, согласен. Вы совершенно правы. Именно в помощи.
— А все проблемы у людей из-за одного, — помолчав, веско изрекла миссис Чарльз. — Из-за того, что у каждого прямо в середине души есть большая-пребольшая черная дыра!
Ник издал неопределенный вопросительный звук, не без страха ожидая, что за этим последует.
— И заполнить эту дыру ничем нельзя — ничем и никем, кроме Господа нашего Иисуса! Вот о чем мы молимся, теперь и всегда: чтобы Господь Иисус снизошел на нас и заполнил пустоту в наших душах! Так, Розмари?
— Именно так, — торжественно кивнув, подтвердила Розмари.
— А как твои оценки? — с почти нескрываемым сарказмом в голосе поинтересовался у Ника Лео.
Но миссис Чарльз было уже не остановить.
— Я молюсь о том, чтобы все, кто блуждает во тьме, обрели Иисуса. И еще молюсь об этих двух детях, которых я привела в сей мир. Молюсь, чтобы они были счастливы, пристроены, чтобы, как говорится, дошли до алтаря. — Последнюю фразу она произнесла тоном ниже и с добродушной улыбкой, показывая, что готова обратить последние слова в шутку.
Лео вздрогнул и судорожно поскреб голову; однако Ник почувствовал, что он не сердится на мать — скорее, ее жалеет.
Розмари, явно правая рука матери, кротко возразила, что готова выйти замуж, как только встретит подходящего мужчину.
— Кроме этого, меня ничто от замужества не удерживает, — добавила она, скромно прикрыв глаза, а затем метнула на Лео быстрый острый взгляд, по которому Ник сразу уверился: она знает.
Когда на столе появились фрукты и мороженое, миссис Чарльз сказала Нику:
— Вижу, вы смотрите на ту картину, на Господа Иисуса за плотницкой работой.
— А… да, — откликнулся Ник.
Собственно говоря, он предпочел бы на нее не смотреть, но это было невозможно — картина располагалась прямо напротив него, над плечом Лео.
— Знаете, это ведь картина старая и очень знаменитая.
— Да. Я видел оригинал — недавно, в Манчестере.
— Ну да, конечно. Я сразу поняла, что это копия, когда у нас в церкви увидела такую же.
Ник улыбнулся и моргнул, не вполне уверенный, что над ним не издеваются.
— Оригинал гораздо больше, — сказал он. — В натуральную величину. Собственно, это работа Холмана Ханта, и…
— A-а! — удовлетворенно протянула миссис Чарльз, словно это сообщение представило ей любимую картину в новом свете.
Ник терпеть не мог искусство такого сорта — грубобуквальное и тяжеловесно-символистическое; в натуральную величину этот навязчивый буквализм смотрелся еще отвратительнее.