— Надеюсь, что нет, — с милой улыбкой ответила Мартина. — А о чем ваша диссертация?
— О… она… о Генри Джеймсе… — Всякий раз, когда его об этом спрашивали, Ник чувствовал странное, вполне джеймсианское нежелание называть точную тему. В этом было что-то от скрытой сексуальности, от вопросов, которые лучше обходить молчанием.
— Антуан рассказывал, что вы работаете вместе с ним в «Линии S»?
— Да честно говоря, я там почти ничего не делаю.
— Разве вы не пишете сценарий? Он мне так рассказывал.
— Да, есть такая мысль. Честно говоря… Ну, у нас есть некоторые идеи. — И он улыбнулся поверх ее головы, желая вовлечь в беседу и мать Уани. — На самом деле очень хотелось бы снять фильм по «Трофеям Пойнтона»… — Моник поощрительно кивнула, и обрадованный Ник продолжал: — Мне кажется, из этого можно сделать что-то замечательное. Знаете, Эзра Паунд назвал эту книгу «романом о мебели»: для него это, конечно, был отнюдь не комплимент, но мне это даже нравится!
Моник задумчиво смотрела на него, попивая джин с тоником: при словах «роман о мебели» она обвела взглядом столы и кресла вокруг. Видно было, что она ничего не понимает.
— И что же, — спросила Мартина, — вы хотите снять фильм о мебели?
Мимо с рычанием промчался «Феррари», и Моник сказала, повысив голос:
— Мы видели этот последний фильм, «Комната с видом» — очень мило.
— В самом деле, — сказал Ник.
— Там большая часть действия происходит в Италии. Очень мило. Мы обожаем Италию, там так хорошо!
Мартина слегка удивила его, заметив:
— Мне кажется, сейчас в Италии очень скучно. Они там живут только прошлым.
— Хм… пожалуй. Знаете, все эти костюмированные драмы…
— Да. Костюмированные драмы, музеи. Жизнь в прошлом. Неужели английским актерам это не надоело? Все время ходить в вечерних костюмах?
— Вы правы, — сказал Ник. — Хотя, по-моему, в наше время и так все ходят в вечерних костюмах.
Ему вспомнился Уани, который имел три вечерних костюма и являлся на благотворительный бал к герцогине в белом галстуке и перчатках — и тут же он подумал, что сарказм Мартины направлен, пожалуй, и против него самого, потому что «Пойнтон» тоже предполагает вечерние костюмы и уход в прошлое.
— Не сомневаюсь, — сказала Моник Уради, — с вашей помощью мой сын снимет прекрасный фильм!
Ник почувствовал, что она его по-матерински подбадривает.
— Вы его мало знаете, — добавила Мартина. — Его надо постоянно тянуть и толкать.
— Я запомню, — со смешком пообещал Ник, стараясь изгнать из мыслей неуместные эротические картины.
«Феррари» в очередной раз врезался в восточную туфлю Бертрана. Малыш Антуан переключил пульт на третью скорость, заставляя свой автомобиль преодолеть препятствие; Бертран нагнулся, поднял жужжащую игрушку и поднес ее к глазам, словно какое-то настырное насекомое. На миг Антуан замер, заметив, что дядя сердится, но тут же с облегчением рассмеялся, когда нешуточный гнев Бертрана обернулся шутливой свирепостью.
— На сегодня хватит, — приказал Бертран и отдал игрушку мальчику, не сомневаясь, что его распоряжение будет выполнено.
В этот миг Ник особенно ясно ощутил, что Бертрану не стоит переходить дорогу, и видения его сына в постели малодушно растаяли где-то в дальнем уголке сознания.
— Тебе, наверное, не терпится посмотреть дом, — сказал Уани.
— Да, конечно, — ответил Ник, с улыбкой вставая.
В своем стремлении продемонстрировать холодность и безразличие к Нику Уани, пожалуй, переигрывал — он уж совсем не обращал на него внимания, что выглядело неестественно. Вот и сейчас, хотя Ник догадывался о его тайных намерениях, лицо Уани не выражало ничего, даже того тепла, которое естественно в отношениях между двумя старыми приятелями.
— Да, проведи его по дому, — сказал Бертран. — Покажи ему наши картины и весь этот чертов антиквариат.
— С большим удовольствием, — ответил Ник, не предполагавший увидеть здесь ничего, кроме подделок и репродукций.
— А можно, я тоже пойду? — вызвался малыш Антуан, кажется не меньше Ника обожавший улыбку и прикосновения своего кузена; но Эмиль, нахмурившись, приказал ему остаться.
— Начнем с верхнего этажа, — объявил Уани, когда они вышли из комнаты и начали подниматься по лестнице. На втором пролете он тихо сказал: — Ты где был прошлой ночью?
— В «Хевене», — ответил Ник, слегка недовольный тем, что говорит чистую и невинную правду.
— Так я и думал, — проговорил Уани. — И что же, трахался с кем-нибудь?
— Разумеется, нет. Я был с Ховардом и Саймоном.
— Что ж, у тебя все впереди. — И Уани улыбнулся. — А чем же ты там занимался?
— Можно подумать, милый, ты ни разу в жизни не был в ночном клубе, — с почти нарочитым сарказмом ответил Ник. — Удивительно, особенно если вспомнить, где ты постоянно фотографируешься с невестой. Мы танцевали, пили, снова пили и снова танцевали.
— Хм. А рубашку ты снимал?
— Пусть твое ревнивое воображение подскажет ответ, — ответил Ник.
Они поднялись в спальню Уани (тут на лице Уани отразилось легкое беспокойство, словно он надеялся, что Ник не станет особенно приглядываться к обстановке) и вошли в белую кафельную ванную. По дороге Ник замедлил шаг. Ему хотелось получше разглядеть спальню — фотографии из Харроу и из Оксфорда, члены Клуба мучеников в розовых пиджаках, Тоби, Родди Шептон и все прочие, книги — Шекспир издания Арнольда и Ардена, «Миддлмарч» и «Том Джонс» в потрепанных оранжевых обложках «Пингвина», знакомые заголовки, знакомые авторы — книги из библиотеки школьника, которые давным-давно никто не открывал; и огромную, почти двойную кровать, и зеркало, в которое Ник взглянул с некоторым страхом, но, к собственному удивлению, обнаружил, что выглядит вполне прилично… Наконец он вошел в ванную вслед за Уани.
Тот уже достал бумажник и сейчас выкладывал и подравнивал на широком бортике ванны щедрую порцию кокса.
— У меня еще много, — сказал он.
— Знаю, — ответил Ник. — А не рановато ли?
Совместный прием кокаина ему нравился, но не нравилось, что Уани относится к порошку как-то… чересчур серьезно, что ли.
— У тебя такой вид… мне показалось, что тебе это не помешает.
— Если только немножко, — сказал Ник.
Ему совершенно не хотелось спускаться к ужину под кайфом и строить из себя дурака, но соблазн был велик, и отказаться почти невозможно. В кокаине ему нравилось все — и как его подравнивают кредитной карточкой, и как вдыхают через свернутую денежную бумажку («Все делается через деньги», — замечал Уани). Осторожно, чтобы не толкнуть Уани под руку, Ник приобнял его сзади и сунул руку ему в левый брючный карман.
— О черт! — отрешенно произнес Уани.
У него сразу встал, и у Ника, прижавшегося к нему сзади — тоже. Все, что они делали, было запретно и потому как-то очень по-детски. Ник не знал, сколько у них времени, и помыслить не мог о том, чтобы остановиться, и в то же время понимал, что ведет себя глупо, непозволительно глупо для своих двадцати трех лет. И именно в этой непозволительной глупости таилась какая-то особая красота. Во фланелевых глубинах кармана позвякивали несколько монеток: они приятно холодили руку Ника, когда он гладил член Уани.