— Да ведь та история была раньше! — отмахнулась Кэтрин.
Немного погодя она сказала:
— Если Джеральд выйдет в отставку, вы сможете поехать со мной на Барбадос. И все у нас будет классно, как раньше, до того, как началась вся эта бодяга с парламентом.
— Очень мило с твоей стороны, — проговорила Рэйчел. — Только тебе не кажется, что в этом предложении больше одного «если»?
— Ах, мама, бассейн там огромный, размером с целое море! Если бы ты только видела!
— Нет, я уверена, что там очень хорошо.
— Может быть, именно это ему и нужно? Смена обстановки?
— Странные у тебя представления о том, что людям нужно, — сказала Рэйчел.
— Мама, ну давай посмотрим правде в глаза! Зачем ему эта несчастная зарплата парламентария?
— Ты, должно быть, забыла, что… твой отец стремится служить стране.
— Ладно, когда вернемся, пусть займется благотворительностью. Мне кажется, это куда полезнее, чем сокращать пособия и отнимать у людей социальные службы. Да мало ли что можно придумать! Основать, например, доверительный Фонд Джеральда Феддена. Знаешь, так часто бывает: когда что-то такое происходит, человек вдруг совершенно меняется. Осознает, что раньше жил неправильно, понимаешь?
— Что ж, посмотрим, — проговорила Рэйчел, складывая салфетку и поднимаясь из-за стола.
Ник и Кэтрин пошли в гостиную.
— Дорогой, поставь что-нибудь, — попросила Кэтрин.
— Я не уверен, что твоя мама…
— Ну, тогда что-нибудь тихое. Я ведь не прошу Штрауса. Ладно, сама выберу.
Она подошла к шкафу с грампластинками, присела, склонила голову набок, рассматривая надписи на конвертах. Наконец достала одну пластинку; игла опустилась, и Ник услышал шорох и потрескивание, словно горели дрова в камине.
— Сделай потише, милая.
— Ах ты… дядюшка Ник! — проворчала Кэтрин, но подчинилась.
Из динамиков послышались первые такты «Симфонических танцев» Рахманинова.
— Это тебе понравится! — сказала Кэтрин.
— Да, пожалуй, — сказал Ник, остро сознавая, что именно это ему сейчас слушать совсем не хочется.
— Чудесная музыка, правда? — спросила Кэтрин и, подняв руки, закружилась по комнате, словно по сцене.
Эту пьесу он обожал в старших классах и без конца слушал в свой первый оксфордский год, утверждая и углубляя неопределимую тоску — тоску; с которой, как теперь понимал, ему суждено как-то уживаться до конца жизни. Но теперь музыка казалась ему темной и зловещей, от нее что-то больно сжималось в груди. А Кэтрин, ничего не замечая, кружилась в бессознательном танце — совсем как сам Ник, тайком, в одиночку, в те дни, когда жизнь его висела на волоске улыбки Тоби.
— Знаешь, все-таки что-то от Штрауса в этом есть, — сказал он, когда мелодию подхватил хор.
Кэтрин возмущенно замахала на него руками.
— Чем-то напоминает секс в церкви, — добавил он, надеясь прогнать неловкость и тревогу плоской шуткой.
Кэтрин улыбнулась, протянула ему руку — и нахмурилась, когда он ее не принял. Ник вспомнил, какой она была четыре месяца назад — вялая, подавленная, бродила из комнаты в комнату, словно брошенный ребенок; а теперь не замечает вокруг себя — даже в музыке — ни тревоги, ни тоски, ни скорби; ей достаточно того, что есть движение и, следовательно, жизнь.
— Послушай, дорогая, — сказал он, — у нас серьезные неприятности, и странно смотреть, как ты прыгаешь и скачешь, когда твоя мама… гм, да и все мы очень расстроены.
Он говорил рассудительно, словно член семьи, скрывая за этими словами собственную растерянность, желание быть полезным в минуту кризиса, но уклониться от его последствий. Кэтрин не обратила на него никакого внимания: она кружилась, упрямо и безмятежно напевая что-то себе под нос, затем вдруг прервала танец, подошла к окну и замерла там, вглядываясь в свое отражение в черном стекле, на фоне деревьев. Возможно, эти деревья — черные, причудливых очертаний — напоминали ей элементы головоломки, и Кэтрин мысленно пыталась правильно их сложить, чтобы извлечь из них какие-то указания. Наконец она повернулась к нему, и Ник заметил, что по лицу ее блуждает загадочная улыбка.
— Знаешь что? — проговорила она, присев на массивный подлокотник кресла. — Нам надо проветриться. Твоя машина здесь?
— Э-э, да, — ответил Ник. — За углом. Но… послушай, Джеральд скоро вернется.
— Джеральд может застрять на целую вечность. Ты же знаешь, они там иной раз до полуночи валандаются. А мы ненадолго. Просто у меня появилась одна мысль.
Мысль убраться из дома и вернуться попозже, когда улягутся страсти, была очень соблазнительна, тем более что в этот миг вошла Рэйчел и сказала:
— Только что позвонил Джеральд. Говорит, вернется поздно. Принимают какой-то важный законопроект, и он должен за ним… м-м… присмотреть.
— Как он? — заботливо поинтересовалась Кэтрин.
— Судя по голосу, отлично. Просит нас не переживать.
Рэйчел, похоже, вновь обрела уверенность и сейчас казалась почти счастливой; должно быть, подумал Ник, Джеральд сказал, что очень ее любит. Она прошлась по комнате, подыскивая себе какое-нибудь занятие, заметила на столе опавшие лепестки хризантемы, стряхнула их в ладонь и выбросила в мусорную корзину.
— Что за чудесная музыка, — сказала она. — Это Рахманинов?
В динамиках разгорался минорный вальс второй части. Рэйчел взглянула поверх головы Кэтрин на «каприччо» Гуарди, словно на какое-то давнее воспоминание. На миг Нику показалось, что она сейчас тоже закружится по комнате — в этот миг она очень походила на свою дочь. Но Рэйчел позволяла себе говорить и делать глупости лишь при игре в шарады.
— Мам, мы с Ником выйдем на полчасика, — сказала Кэтрин.
— О, милая… это обязательно?
— Нам надо кое-что сделать. Извини, я не хочу тебе говорить… но мы вернемся!
— Неужели это не может подождать?
— В самом деле, — пробормотал Ник.
— Не беспокойся, мамочка, я никому не скажу ни слова!
— Хорошо, — поколебавшись, согласилась Рэйчел, — но Ник, разумеется, пойдет с тобой.
— Мы просто съездим на машине в одно место, — заверила Кэтрин. — И Ник все время будет со мной. — И со смехом обняла его и притянула к себе.
Рэйчел многозначительно взглянула на Ника, словно говоря, что надеется на его рассудительность и преданность. Он смущенно отвел взгляд, понимая, что должен был активнее сопротивляться Кэтрин. Наконец Рэйчел кивнула, улыбнулась и устало прикрыла глаза.