Читатель, быть может, спросит, чего же я хотел добиться своим литератроном, что надеялся выкроить себе из той паутины, которую уже плел давно. Я мог бы ответить так, как, наверное, ответила бы Югетта: подлинное честолюбие удовлетворяется собой, не ставя конечных целей. Я мог бы также сослаться на то, что план боя становится ясным лишь после его окончания и что лучшим стратегом является тот, который, когда замолкнут пушки, сумеет разъяснить, конечно, с блеском, с наличием гения, как провел он задуманную операцию, хотя на деле весь маневр был, так сказать, сымпровизирован вслепую на месте. Должен, однако, признаться, что у меня была своя руководящая мысль, далекая цель, по-видимому в данное время недосягаемая, хоть совершенно определенная. Я хотел получить научный институт и кафедру в Сорбонне.
Мысль об институте, признаюсь, родилась одновременно с мыслью о литератроне: Государственный институт литератроники, ГИЛ - я уже видел мысленным взором этот заголовок на почтовых бланках - вышел в полном вооружении из моего мозга, как Минерва из черепа Юпитера.
ГИЛ, центр которого, по моей мысли, должен был разместиться в ультрасовременном здании в Шартре (религиозный облик городка компенсируется модернизмом заведения), будет органически связан с Парижским университетом, с Государственным научно-исследовательским институтом и с ЮНЕСКО, но одновременно будет достаточно автономен, чтобы поддерживать с различными министерствами и с частным сектором, с другой стороны, отношения, на плодотворность коих я возлагал большие надежды. Для начала я предполагал создать отдел убеждения, который будет выкачивать субсидии из Кромлека, отдел государственной защиты, где я размещу все то, что, по моему мнению, следует засекретить, отдел культуры, чтобы доставить удовольствие друзьям Вертишу, и, возможно, отдел преподавания, но с большими предосторожностями, ибо эти господа из университета весьма ревниво оберегают свою независимость.
Так как я за собой оставлял поет директора, то мог предложить Буссинго только должность помощника директора, что будет не так-то легко осуществить. Пожалуй, стоило сохранить его самостоятельность. Надо будет просто оговорить, что его лаборатория прикладной механориторики будет играть при ГИЛе роль научного кабинета, исследовательского организма, экспериментального центра и центра по подготовке специалистов в области литератроники. Такая комбинация меня вполне устроит, ибо в случае необходимости под руками будет козел отпущения.
Что же касается всех административных советов, требующихся по закону, то они будут подведомственны высокоавторитетному Рателю, поскольку его Нобелевская премия, кажется, уже на мази. Бреаль, которого прочили в Коллеж де Франс, будет представлять там молодую науку, а Фермижье, только что купивший ежедневную вечернюю парижскую газету, возьмет на себя общественное мнение.
Особых трудностей вроде не предвиделось. Дело это, конечно, не сегодняшнего дня, но пути его достаточно ясно намечены. Несколько иным представлялось мне положение с кафедрой в Сорбонне. Должно быть, читатель опять удивится, как это я при всем своем тщеславии готов был довольствоваться столь скромным положением. Но тот, кто недооценивает звание профессора в нашей стране, плохо знает Францию. Разумеется, у нас, как и везде, профессор - человек малооплачиваемый и немного чудаковатый, к которому относятся с пренебрежением, но если он унижен в силу наших нравов, то наши же традиции охраняют его надежнее табу. Тот, кто отнесется неуважительно к профессору университета, в особенности если oн связан с правительством, администрацией, армией или полицией, навлечет на себя столь же суровое осуждение, как и тот, кто позволит себе толкнуть калеку. По сути дела, профессор и есть безногий калека общества. Положение достаточно выгодное, чтобы воспользоваться им как естественным способом защиты. Литератрон мог в один прекрасный день лопнуть у меня под пальцами, как мыльный пузырь, и тогда, пожалуй, литератроникам придется несладко, но никогда никто не посмеет напасть на профессора литератроники. Именно таким образом я и собирался бить Ланьо его же собственным оружием.
Очень хорошо, скажут мне, но почему именно Сорбонна? К чему создавать себе излишние трудности? Не лучше ли постепенно добиваться успеха где-нибудь в провинции более легким путем? Давать такие советы - значит плохо знать нашу страну. Я остановил свой выбор на Сорбонне потому, что как раз количество ее ученых дает возможность воспользоваться благоприятнейшей слепотой толпы. Можно сомневаться насчет достоинств того или иного провинциального профессора, но кто позволит себе усомниться в качествах профессоров Сорбонны, потому что их развелось такое множество, что публика уже давным-давно отчаялась различить одного от другого? Невозможно подсчитать, сколько их, и в последнее время начали прибегать к методам подсчета, подобным тем, которыми пользуются при сфероидальном счислении: берут квадратный метр Сорбонны и извлекают из него профессоров со званиями, лекторов, преподавателей-ассистентов, просто ассистентов, помощников преподавателей, уполномоченных по обучению и прочие разновидности преподавательской фауны. Путем простого умножения можно, таким образом, получить приближенное число каждой категории. Метод этот статистически вполне оправдан, но не дает полной точности. Какой-нибудь профессор может исчезнуть, и никто в течение многих лет не обратит на это внимания. Случается даже, что вдруг то там, то тут обнаруживается кафедра-паразит, которую никогда официально не создавали, но которая образовалась путем простого клеточного деления.
Разумеется, я не надеялся немедленно получить звание профессора. Придется пробраться черным ходом. Удовольствуемся для начала должностью преподавателя-ассистента. Стоит мне только переступить порог Сорбонны, все остальное будет зависеть от ловкости, умения и терпения. Я не торопился: профессорская кафедра от меня не уйдет. И жалованье меня тоже не интересовало. Нуждайся я в деньгах, я не пошел бы - разве что для смеха добывать их в министерстве государственного образования. Но мне требовалось неуязвимое служебное положение. Во Франции можно себе позволить буквально все, если ты принадлежишь к определенной категории лиц и получаешь определенный оклад.
Я надеялся при поддержке Больдюка, у которого были большие связи во Франции, пустить в ход докторскую степень, полученную в Польдавии. Только один Ланьо мог помешать моим планам. Придется его либо нейтрализовать, либо умаслить. В данную минуту я больше склонялся ко второму решению, ибо смутно предвидел возможность убить разом двух зайцев. В той мере, в какой Ланьо не будет препятствовать моим замыслам, я постараюсь приобщить его к моей научной деятельности, буду всячески содействовать тому, чтобы на его факультете был создан литератронный центр, оснащенный экспериментальным литератроном. Я достаточно хорошо знал ректора Сорбонны и предвидел, что он не потерпит, чтобы какой-то провинциальный профессор занимался дисциплиной, которую не изучают в Парижском университете. И конечно, Сорбонна тут же затребует один или несколько литератронов более крупных, более мощных, а главное, более дорогих, чем тот, которым располагает Ланьо. Итак, я был совершенно уверен, что смогу уговорить любого купить слона вместе с погонщиком.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой я становлюсь жертвой коварства
В последующие месяцы моя жизнь, хотя и весьма деятельная, была, однако, какой-то удивительно нереальной. Я много путешествовал, выступал с докладами, давал интервью и,главным образом в поисках личных контактов, вел разговоры то с одним, то с другим. Опасаясь проявить свое невежество в технических или научных вопросах, я пускался в общие рассуждения с социальной и гуманитарной точки зрения о результатах, которых мы надеялись достигнуть с помощью литератрона. Я всегда отличался способностью находить и применять именно те слова, которые звучат для каждого из моих собеседников особенно убедительно. Так что я довольно неплохо справлялся со своей задачей, но едва только предмет обсуждения выходил из сферы моего понимания, приходилось подменять осведомленность краснобайством, и я нередко испытывал ощущение, будто меня уносит в облака. При этом я чувствовал какое-то даже приятное головокружение и уже стал привыкать к нему, но в иные минуты ощущение неуверенности брало верх над опьянением собственными речами, и я испытывал мгновенную, но острую тревогу, думая о непрочности нашего предприятия.
Между тем в ВПУИР дела шли неплохо. Буссинго нашел среди своих молодцов двух-трех не слишком талантливых зубрил, которые выполняли всю работу в лаборатории, тогда как "князьки" все плотнее группировались вокруг круглого стола в brainstorming sessions .
Мысль о встрече в Руаомоне принадлежала Гедеону Денье, который желал придать себе вес, чтобы вновь обрести доверие Кромлека, утраченное в результате его бюджетной нерешительности. Я не мешал ему, зная, что в нужный момент без труда сумею убрать со своего пути этого поденщика карьеризма. Пускай берет инициативу на себя и обожжет себе крылья, если потерпит крах.
Я уже давно наметил план провести в ЮНЕСКО большой международный симпозиум по литератрону. Встреча в Руаомоне явится для меня генеральной репетицией, столь же поучительной, сколь и совершенно безопасной. Поэтому я относился к запланированной встрече со сдержанной, но весьма демонстративной благожелательностью.
Избранная тема "Убеждение и механопсихика" мне не понравилась. Она казалась мне слишком ограниченной, и я опасался, что получится узкая встреча специалистов, где мне трудно будет играть ведущую роль. Напрасные страхи: невероятное количество самых разнообразных людей проявило интерес к встрече и представило тезисы докладов. Большинство из них, как не имевших ничего общего ни с убеждением, ни с механопсихикой, мы отклонили. Впрочем, как оказалось, отобранные доклады тоже имели весьма отдаленное, я бы сказал, чисто внешнее отношение к основной теме, и то главным образом по названию. Но все это не имело ровным счетом никакого значения, ибо никто их не слушал. Что же касается прений, то они свелись к ряду путаных, более или менее туманных монологов. Ратель, дремавший на председательском месте, старался увязывать их между собой, комментируя каждое выступление столь общими фразами, что они могли с таким же успехом звучать при распределении наград в детском саду, на открытии гигантского циклотрона или при спуске на воду трансатлантического лайнера. Прения несколько оживились лишь в тот момент, когда старый иезуит, приглашенный на эту встречу с целью уравновесить всем известный антиклерикализм Рателя, обрушился с резкой и совершенно несправедливой критикой на одного несчастного лютеранского пастора, прочитавшего сообщение под названием:
"Пролегомены экспоненциальной эрменевтики". Ратель резко упрекнул иезуита в отсутствии понимания вселенского духа.
-Так это, оказывается, пастор?-воскликнул монах, приложив козырьком руку к глазам. - Примите мои извинения, сударь. С этим новым церковным одеянием вечно получается путаница. А я-то принял его за доминиканца.
Несмотря на все эти шероховатости, встреча, по мнению специалистов, прошла весьма успешно. Кроме газет, принадлежавших Фермижье, своих корреспондентов прислали также "Фигаро" и "Монд". Отчет, напечатанный в "Монд", был настолько точен и подробен, что большинство участников совещания тщательно штудировали его для того, чтобы понять, что же они хотели сказать в своем выступлении.
Уже к концу дневного заседания появились работники телевидения - явное свидетельство того, что где-то на подступах находится министр. И действительно, буквально спустя несколько секунд Денье передал мне записку, в которой сообщал об ожидающемся прибытии Кромлека.
- Хозяйский глаз! - прошептала Югетта, сидевшая рядом со мной и прочитавшая записку через мое плечо. - А кто будет сейчас выступать?
Я справился в повестке дня:
- Ланьо, мой бывший учитель.
- Он как, толковый?
- Вообще-то да, но тема, которую он выбрал, малоинтересна: "Убеждение и классическая культура".
- Лишь бы Кромлек не заскучал!
Здесь-то и таилась опасность. Уж лучше бы министр попал на выступление пастора. Он бы ничего не понял, но туманные пасторские речи внушили бы ему известное уважение к нашей работе. Напротив, тема, предложенная Ланьо, отдавала устаревшим гуманизмом и старомодной интеллигентской изысканностью, которая настораживает любящее актуальность высокое начальство и тем самым преграждает путь к государственному кошельку. В какой-то мере именно поэтому я отстаивал Ланьо, когда Ратель и Буссинго высказались против его выступления. Предоставляя ему возможность выступить в Руаомоне, я как бы брал его согласно своему плану себе в напарники, но сам характер его сообщения неизбежно ограничит его дальнейшие возможности, что было мне на руку. Говорить о классической культуре перед такой аудиторией значило снискать себе репутацию литератора в узком смысле слова (от чего Ланьо трудно было бы впоследствии отделаться) и одновременно доказать свою негодность для руководящей работы в области литератроники. Ему, конечно, разрешат возиться с литератроном, но, чтобы всерьез пользоваться аппаратом, ему придется обращаться к специалистам из Государственного института литератроники, то есть ко мне.
Но на наше горе, могло случиться так, что судить о нас Кромлек будет на основании сведений, почерпнутых у Ланьо, к тогда весь мой хитроумный замысел обернется против меня же. Какой-то лысый и нервный господинчик как раз заканчивал свое невразумительное выступление. Может, еще не поздно изменить повестку дня? Я попытался жестами привлечь внимание Денье, но он ничего не понял, да и потом было уже поздно. Вспышки магния оповестили нас о прибытии Кромлека еще раньше, чем он успел перешагнуть порог. Министр на миг застыл в величественной позе у дверей, а затем, предшествуемый семенящим Гедеоном Денье, направился к столу президиума, пожал руку Рателю, предусмотрительно повернувшись так, чтобы лицо его было видно фотографам в три четверти, и продлил на лишнюю секунду рукопожатие - с таким расчетом, чтобы оператор телевизионного выпуска успел использовать достаточное количество пленки. Наконец он уселся рядом с Рателем и обвел присутствующих тяжелым и долгим взглядом удава, выбирающего жертву среди выводка кроликов. Заметив меня, он несколько раз хлопнул веками, выражая свою признательность. Еще две-три минуты он позировал перед фотографами, пока оператор из телевизионного выпуска крутил последний крупный план. Один за другим фотографы покинули зал.
- Дамы и господа, - начал Кромлек, - я присутствую здесь в качестве частного лица. Прошу вас продолжать работу, словно меня тут нет.
Нервный господинчик, чье выступление было прервано приходом Кромлека, пролепетал в заключение несколько слов и исчез, словно в люк провалился. Ратель промямлил что-то, туманно прокомментировав выступление предыдущего оратора, почтительно поклонился министру, затем, явно утомленный хлопотливым днем, немедленно предоставил слово Ланьо.
С первых же фраз я понял, что меня обвели вокруг пальца. Свое выступление Ланьо посвятил "Воспитанию оратора" Квинтилиана, объявив последнего основоположником современной науки об убеждении. Когда Кромлек услышал имя своего любимого автора, он резко вскинул голову, и его взгляд так оживился, что почти стал походить на человеческий. Ланьо даже не дал себе труда перекроить главу из этой книги и подавал ее нам в первозданном виде. Читал он отчетливо, как и положено на лекциях, и говорил с нами, как с учениками четвертого класса; ни одно слово не ускользнуло от внимания министра, который- это можно было прочесть на его лице - был в восторге оттого, что все понимает. По мере того как Ланьо изрекал общие места, голова Кромлека от восхищения раскачивалась все быстрее, все с большей амплитудой. Ему открылся новый гений. Отныне Ланьо будет мне грозным соперником.
Вот тут-то я увидел в глазах Гедеона Денье блеск торжества, и весь заговор стал мне сразу ясен. Не будучи в силах сам убрать меня с дороги, Денье обратился к единственному человеку, способному внушить мне страх, открыл ему необъяснимое пристрастие Кромлека к Квинтилиану и подстроил так, что министр появился в нужный момент.
Вечером я обедал у Бреалей. За столом мы обсуждали эту непредвиденную угрозу.
- Если вы рассчитываете на Жан-Жака в смысле поддержки у Кромлека, сказала Югетта непривычно кислым голосом, - боюсь, он не сумеет быть полезным. Он сейчас не очень-то в фаворе.
Бреаль смущенно хихикнул.
- Брось! К чему сгущать краски? Просто я подписал один манифест, который не по душе правительству...
- Не сказав мне ни слова, - уточнила Югетта, подняв глаза к небу.
- Манифест?
- Да, присоединился к протесту против ареста одного специалиста по ядерной физике в Польдавии. Иначе я поступить не мог: его дочь была моей сотрудницей.
- Будь это сотрудник, ты, вероятно, проявил бы больше осмотрительности. Я задумался.
- Скажите, пожалуйста, этот манифест... Припоминаю... Прекрасный манифест. Если я его не подписал, то только из скромности, ведь я же не физик, верно? Зато я собрал немало подписей... Обождите-ка. Дайте вспомнить... А Ланьо разве не подписывал?
Югетта ложала плечами.
- О, наверняка подписал. Но для него это не имеет такого значения, как для Жан-Жака: он не несет административной ответственности. К тому же Ланьо известен как представитель левой интеллигенции. Он все подряд подписывает. К этому уже привыкли. Даже внимания не обращают...
- А физик-то коммунист, если не ошибаюсь?
- Вот это как раз и чревато опасностями для Жан-Жака. Но для Ланьо, если вы задумали погубить его в глазах Кромлека, надо придумать что-нибудь другое.
Она была права, но моя идея стоила того, чтобы за нее подраться. Разумеется, некоторое фрондерство интеллигенту к лицу. Даже аполитичность Бреалей была не лишена левизны, правда, в тех случаях, когда дело не касалось мероприятий правительства и главным образом его руководителей. Что же до моего христианского либерализма, то он позволял мне на словах заходить далеко, особенно с тех пор, как Ватикан претерпел ряд эволюции и, таким образом, был мне весьма основательной поддержкой. Поэтому, если бы мне удалось изобразить Ланьо коммунистом или хотя бы сочувствующим коммунизму, ему было бы нелегко заменить меня при Кромлеке даже с помощью Квинтилиана.
К сожалению, все это требовало времени, а мне необходимо было действовать срочно, чтобы опередить своих противников. Лучше всего было бы организовать, и как можно скорей, симпозиум в ЮНЕСКО. Основное его направление уже созрело в моем уме. Этот симпозиум заставит позабыть о встрече в Руаомоне, и уж на сей раз я постараюсь, чтобы Ланьо не принимал в нем участия.
- ЮНЕСКО?-воскликнул Бреаль.-Что ж, идея неплохая! Ваш друг Больдюк только что назначен постоянным представителем Польдавии в ЮНЕСКО. Он приезжает на следующей неделе.
- Значит, он уже не ректор?