Соловки нужно спасать! Потому что советскому человеку нужна история. Нам просто необходимо иметь постоянно перед глазами деяния наших предков, далеких и близких, потому что без гордости за своих отцов народ не может строить новую жизнь. Сыны отечества - это великий титул, и нам нужно всегда помнить об этом!
Перед отъездом я опять бродил вокруг монастыря, и мне думалось, что настанет когда-нибудь золотой век и для Соловков. Что Соловки восстановят во всей их первозданной красе. Что в обширных помещениях монастыря вновь заблистают фрески. Что из Казани, из Москвы и Ленинграда вернут монастырю-музею хоть часть его библиотеки. Что станут вновь работать био- и метеостанции, что дороги тут исправят, что в многочисленных пустых теперь кельях откроются пансионаты, гостиницы, рестораны, что будут на острове такси и автобусы, что забелеют в лугах фермы и много станет своего молока и масла, что освободят занятые сейчас причалы возле монастыря и корабли из Архангельска и Кеми будут входить прямо в Гавань Благополучия, а не отстаиваться целыми днями на рейде, что электричество проведут всюду, где только будет жилье, что между всеми островами архипелага будут курсировать катера, что будут здесь и заповедники, и подводная научная станция по примеру Кусто...
В общем, это была довольно скромная мечта, но и от нее мне было как-то горячо на душе, потому что неотступно были передо мной ободранные исторические стены.
"Литературная газета", 1966, 13 сентября
НЕ ДОВОЛЬНО ЛИ?
Говоря о сегодняшней лирической прозе, нам необходимо помнить, какой мужественной ей нужно было быть, чтобы отстоять самое себя. Лирическую прозу стегали все, кому не лень. Иной маленький рассказ вызывал, бывало, такую злую реакцию в критике, что количество написанного об этом рассказе в сто раз превышало объем самого рассказа.
Мы еще не настолько оскудели памятью, чтобы забыть версты проработочных статей, сопровождавших лирическую прозу на протяжении многих лет. Каких только ярлыков не навешивали на нее! "Очернительство" и "клевета" были еще не самыми сильными литературо-ведческими терминами. Дело доходило до того, что статьи-фельетоны появлялись даже в "Крокодиле", подверстанные к фельетонам о жуликах и рвачах. Иные статьи недавнего времени надолго отбивали у авторов охоту работать в области лирической прозы, а у редакторов - иметь с ней дело.
И все-таки лирическая проза выжила и процвела. Произошло это потому, что лирическая проза пришла на смену потоку бесконфликтных, олеографических поделок и принесла в современную литературу достаточно сильную струю свежего воздуха. Она не могла не вызвать ожесточение известной части критиков, потому что сначала робко, а потом всё смелее начала ломать установившиеся каноны как в самой прозе, так и в критике. Да, и в критике, потому что писать о лирической прозе набором штампов и газетных прописей, составлявших лексикон рецензий о "производственных" романах, уже нельзя было, нужно было подтягиваться до уровня нового писателя.
Если чувствительность, глубокая и вместе с тем целомудренная ностальгия по быстротеку-щему времени, музыкальность, свидетельствующая о глубоком мастерстве, чудесное преображе-ние обыденного, обостренное внимание к природе, тончайшее чувство меры и подтекста, дар холодного наблюдения и умение показать внутренний мир человека,- если эти достоинства, присущие лирической прозе, не замечать, то что же тогда замечать?
Конечно, не добротой одной жива литература, но разве доброта, совестливость, сердечность, нежность так уж плохи по нынешним временам? И вздох может пронзить...
- А дальше? А дальше? - спрашивает В. Камянов.
Что же дальше, и дальше что-нибудь будет, будут сожаления и радость, будет поэзия, и я что-то не слыхал, чтобы поэзии грозилa когда-нибудьь опасность перепроизводств. А потом, почему, собственно, В. Камянов спрашивает об этом у современных писателей? С этим вопро-сом надо было бы обратиться еще к Тургеневу и Чехову, к Пришвину, к Толстому, наконец, ибо что же такое как не лирическая проза его "Детство", "Отрочество" и "Юность"?
Отрицая значение лирической прозы в целом, В. Камянов рассматривает почему-то только произведения о деревне (Шуртаков пошел еще дальше и всё своё выступление посвятил дере-венской прозе). Условимся поэтому о терминологии - деревенская проза еще не лирическая проза. Очевидно, что лирическая проза - это и "Родные" Лихоносова, и "Неотправленное письмо" В. Осипова, и произведения В. Конецкого, Г. Семенова, Ю. Смуула...
Лирические прозаики принесли в нашу литературу не только вздох и элегию, как утверждает В. Камянов, они принесли еще правдивость, талантливость, пристальное внимание к движениям души своих героев. Они дали нам если не широкие в каждом отдельном случае, то многочислен-ные картины жизни нашего общества, картины поэтические и верные.
Не довольно ли требовать от лирической прозы того, что ей не свойственно, и не пора ли, наоборот, заметить ее заслуги? Ратуя за глубокую эпическую литературу, нужно ли унижать лирическую прозу и вступать с ней в "принципиальный спор", как это делает В. Камянов?
Не соглашаясь с В. Камяновым в его оценке возможностей лирической прозы, тем не менее, если перейти к литературе вообще, придется всем нам поставить перед собой один-единствен-ный главный вопрос: о чем нам писать, о чем говорить и думать нашим героям?
Ответить на этот вопрос - значит создать произведение великое. И решить эту задачу в высшем смысле может только талант сильный и смелый.
Активный герой, которого предлагает нам В. Камянов, не выход. Да и что такое активный герой? Если герой живет в произведении, значит, он активен, поскольку активна сама жизнь. Пьер Безухов и князь Андрей - такие разные образы, но разве оба они не активны?
Русская литература всегда была знаменита тем, что, как ни одна литература в мире, занималась вопросами нравственными, вопросами о смысле жизни и смерти и ставила проблемы высочайшие. Она не решала проблем - их решала история, но литература была всегда немного впереди истории.
Мы потому и оглядываемся постоянно на наших великих предшественников, что современных писателей такого масштаба у нас нет или, говоря точнее, почти нет. Мы потому и всматриваемся в них с такой ненасытностью, что велики они не тем толькo, что прекрасно писали, а тем еще, что писали о самом главном, что и составляет сущность жизни общества.
Многое из того, что волновало их, теперь для нас не существенно и нас теперь не взволнует, но критерий, с которым должно подходить к настоящей литературе, важен и для нас, но нравственные проблемы - и для нас проблемы, от этого мы никуда не уйдем.
Литература наша развивается интересно. Худо-бедно, но мы все многое сделали, и поэтому можно с оптимизмом смотреть вперед в ожидании произведений более глубоких и важных, нежели те, которые мы сейчас имеем.
Конечно, легко сказать: поднимемся до вершин литературы! Кто откажется... Кто скажет: не хочу? Но все мы по одежке протягиваем ножки, так стоит ли нам хлопотать особенно? Не есть ли все наши призывы к совершенствованию звук пустой и сотрясение воздуха?
Лучше, чем я могу, я не напишу, разумеется, но вера в высшее предназначение писателя, постановка важных вопросов, серьезнейшее отношение к задачам литературы даже и при малом таланте помогут мне стать писателем настоящим. Так что напомнить друг другу об ответственности перед талантом и перед словом никогда не лишне.
В. Камянов хочет видеть нашего современника в литературе "личностью духовно значи-тельной". Я тоже. Думаю, что этого же хотят и писатели, упомянутые в статье "Не добротой единой...".
Что же нам мешает? Наша робость? Время? Отсутствие душевного опыта или недоста-точный талант? Или, в самом деле, засилье бедной лирической прозы?
На этот вопрос так же трудно ответить, как и на вопрос, почему Толстой был эпическим писателем, а Чехов - лирическим.
Итак, подождем, потерпим. А пока что будем принципиально уважать лирическую прозу!
"Литературная газета", 1967, 27 декабря
ЕДИНСТВЕННОЕ РОДНОЕ СЛОВО
(Интервью корреспондентам "Литературной газеты" М. Стахановой и Е. Якович. Интервью печатается в сокращении - сокращены ремарки интервьюеров.)
...- Моя мама, хоть и прожила жизнь в городе, родом из деревни. И когда еще живы были ее братья и собирались все вместе здесь, в Москве, то тут же в разговоры их начинали проскальзы-вать деревенские словечки и выражения. Позднее каждое лето я отправлялся в деревню, в Горьковскую или Ярославскую область, и постоянно ловил себя на мысли, что всё это уже видел: забыл, а тут вспомнил.
Я когда-то Далем увлекался. Боже мой, думалось, сколько слов перезабыто! А попадешь, как у нас говорят, на глубинку, тут не только Даль... Недаром наши фольклористы до сих пор ездят "за словом".
И вот - я на Севере. Окунувшись в поток настоящей, живой речи, я почувствовал, что родился во второй раз. Бога ради, не воспринимайте это как красивость. В жизни каждого человека есть момент, когда он всерьез начинает быть. У меня это случилось на берегу Белого моря, терпкого от водорослей, от резкого, непривычного, неповторимо морского запаха. В этих краях каждое слово обживалось веками.
Смотрите, как точно (Юрий Павлович листает "Северный дневник"):
"- Первый тюлень, который родился, дитё, на ладошке поместится,- это тебе зеленец... А потом он белеет, шкурка-то белеет, и называется тогда белёк...
Потом пятнашки идут по ней, по тюлешке-то, и это у нас серка, серочка...
А на другой год, тюлень-ти, большой-большо-о-ой... И называется серун... А на третий свой год самый настоящий лысун. Понял ты? Не серун лысу-ун! Лысун, а самка - утельга".
Зеленый - не цвет, а примета, еще и сказать-то нечего, только обозначить ласково - зеленый, и возраст - птенец. А потом белёк - как малёк. И вот уже: серка, серочка - свое, родное, изгибающееся в руках. Уже личность, а заматерел - и лысун. Не просто тюлень-самец. А вот самка утельга, нежнее, беззащитнее...
Здесь о погоде говорят - "отдавает". Это конкретно: отпускает, как грехи отпускает, и можно снова идти: в море, берегом - за добычей. А о дюнах говорях. "угорья", "у-горья", почти горы... Но вот интересно: в Новгородской области, на прародине нынешнего северного языка, говорят теперь совсем иначе, более на общерусском, если можно так выразиться.
- И в городских ваших рассказах речевой поток скорее новгородский, чем беломорский.
- Это, кажется, неизбежно. Островки, сохранившие для нас приспособившийся язык,- глухие, трудно доступные деревни с их различными наречиями, от мягкого южного, до сурового сибирского. А "городское эсперанто", на котором все и со всеми могут общаться,- символ индустриального города. Конечно, никто не спорит, такой язык удобней, экономней... Без лишних затрат. Но они-то и были главным в общении.
Впрочем, язык живет по законам времени. И в том, что он стал автоматизированным, своя правда. Хоть это и обидно. Сами посудите: вот идет человек по городу, идет своей улицей, открывает дверь своим ключом... и попадает - в чужую квартиру. "Ирония судьбы...", не правда ли? Теперь представьте телефонный разговор: голос вроде знаком, слова обычные, и смысл - как всегда. Поговорили, а потом выясняется: не вам звонил человек. Вот и сюжет для небольшого рассказа, слегка фантастического, правда...
И все-таки, то, что в жизни разделено,- язык города и язык деревни - в литературе может синтезироваться. Я не ощущаю резкого языкового различия между своими деревенскими и городскими рассказами, потому что источник их тот же: чувство, настроение, впечатление. И слово как некий объем должно вмещать запах, цвет, движение.
- Юрий Павлович, на упомянутых вами островках неприспособившегося языка выросла целая литература - "деревенская проза". И, завидев ее рождение, сразу же заговорили о том, что наш нынешний обиходный язык по-прежнему выразителен и разнообразен, по-прежнему индивидуален. Иначе откуда бы такое языковое богатство?
- Да нет, для меня современный язык безусловно усреднен. А стилевое разнообразие - от мастерства писателя, от великой его способности оживить слово. Но только - настоящего писателя. Десятки же книг написаны будто одной рукой - нивелированным языком и по его правилам: удобно, экономно, без лишних затрат. То же самое получается и на основе языка местного самобытного, когда он искусственно обыгрывается.
- А вам не кажется, что язык "деревенской прозы" намертво привязан к определенной местности даже в том случае, когда не надуман и писатель чувствует на этом языке? Не обрекает ли местный язык писателя на провинциальность?
- Ну, это не о настоящем таланте. Шесть страниц нового рассказа Лихоносова- зрелая проза. О Распутине заговорили с первой же его крупной вещью. И иного языка, кроме деревен-ского, я у них не представляю. Или Бунин. Ведь он писал об Орловской губернии, в которой провел детство. И жестокость его прозы - от особой, жестокой нищеты Орловщины. И бунинская деревня из нее. Хотя, увиденная его глазами, она стала символом всех деревень России.
- Да, но язык Орловской губернии отражался в языке бунинскик героев; авторская же речь (то, что вы однажды назвали - "ремарками") строится по иным законам. И не может быть привязана к какой-либо местности.