— Все, роняй на другую сторону…Браво, девочка моя!
— Уф! — Дана поднялась с колен и перво-наперво тщательно отряхнула руки и платье. Потом поглядела на черную выемку. Там, в самом глубоком месте, в окружении удирающих во все стороны муравьев, лежал лист пожелтевшей, плотной бумаги, аккуратно свернутый и разглаженный, будто он и не был придавлен тяжелым грязным валуном, а появился лишь тогда, когда его подняли.
— Это твои стихи — сказал Провожатый. В голосе его сквозила радость и удивление. Эта девочка действительно творила чудеса. Ты должна выучить их наизусть. Не то что бы они были очень красивыми, но ничего не поделать, они именно такие, какие нравятся тому, к кому мы идем. У него, вообще, странные вкусы, Дана, но я верю в тебя. Ты добьешься всего, что мы намечали…
Дана развернула листок (он приятно захрустел и спружинил на сгибах). Стихи были выписаны огромными зелеными закорючками, с отростками, извивами и черточками по бокам и Дана, которая вовсе не умела читать, вдруг поняла эти значки и звуки, которые колыхались в каждом из них, будто вода в стакане. Она радостно рассмеялась. Это были ее закорючки, которые она рисовала уже давно, изводя целые тетрадки, но кто бы мог подумать, что из них можно сложить такой понятный и длинный текст!
— Я выучу это — сказала она. — Это вовсе не сложно. Мне прийдется идти еще куда — нибудь?
— Да, но недалеко и это будет не пустыня, а так…Просто приятная прогулка. Мы ведь почти у цели…
— Мы почти пришли? — голос Даны задрожал от радости, но она сдержалась и спросила, слегка притопнув ножкой. — Ты ведь не обманываешь меня? Мы прийдем туда, где есть подарки и всякие интересные вещи? Туда, где еще никто не был?
— Никто- никто…
— И где меня ждет ОН — Дана перешла на шепот, что бы не вспугнуть счастье. — Он, большой сюрприз?
— Совершенно верно. Туда, где живет он и где будешь жить ты. Ведь ты станешь большой, всемогущей…
— Всемогущей — прошептала Дана- Всемогущей девчонкой…
— Госпожой Всемогущей Девчонкой — строго поправил Провожатый. — А теперь вперед, не будем терять времени.
— Не будем. — Дана встряхнула головой, рассыпав волосы в ровное, блеснувшее на солнце, каре и пошла прямо по тропе, не гладя на дорогу, потому что в руках ее был развернутый лист и она уже зубрила слова, шевеля беззвучно губами.
…На пустой поляне камень дернулся и грузно перевалился на прежнее место. Пестрая, розовая с зеленым, бабочка присела на его бок. Трещинки, из которых выбивался синий мох, раскрылись широко, слились в расширяющуюся воронку и не успела бабочка опомниться, как на ней с хрустом сомкнулись каменные губы…
****
…— Ну как она? — спросила Анна.
Пит осторожно прикрыл дверь и отошел внутрь комнаты.
— Чудесно. Улыбается.
Он сел в кресло напротив низкого стеклянного столика, налил четверть стакана апельсинового соку и подняв на уровень глаз, принялся рассматривать кружение оранжевой мути.
— Одеяло на полу?
— Нет.
— Ты как будто очень доволен….Но я думаю, что это вовсе не значит, что можно уже не беспокоиться. Все может повториться в любое мгновение. Мы должны…мы просто обязаны обратиться к врачу.
— По какому поводу?
— По поводу твоего ребенка!
Пит еще глубже забился в кресло и продолжил изучение процессов, происходящих в его стакане. Он избрал такой метод глухой обороны после того, как выяснил, что его моральных и физических сил не хватает даже на первые десять минут полновесного скандала. Нужно было прежде всего успокоиться и он покачивал стаканом, чувствуя, как с каждым броском жидкости на холодные стенки улетучивается гнев, уступая место тупой усталости.
— Тебе нечего сказать? — с горечью спросила Анн. — Ты что, не видишь, что с ней что-то происходит?
— Ничего особенного…
— Ах, так…
— Ничего такого, что требовало бы вмешательства врача.
— А то, что ребенок мечется во сне и стонет?…То, что она сбрасывает одеяло и, несмотря на это, горячая и вспотевшая? Неужели тебя не волнует, что ребенка постоянно мучают кошмары?
…Сок на мгновение дрогнул но снова вернулся к размеренному движению…
— Меня волнует, когда ребенка мучают кошмары. Я просто хочу сказать, что НАШЕГО ребенка кошмары не мучают.
— Меня просто бесит твоя уверенность!..
— Но почему же ты не хочешь поверить мне?…Послушай, я прочел груду книг, я могу уже организовывать платные курсы по этой теме и выступать консультантом в триллерах. Я пытаюсь объяснить тебе, но ты не веришь, или не хочешь верить…
— Я просто вижу, что происходит с Даной — резко ответила Анн.
— Но ты тоже постанываешь во сне сбрасываешь одеяло, а я иногда произношу пламенные речи и даже падаю на пол. Понимаешь, когда человек засыпает, он вовсе не превращается в бревно, жизнь продолжается даже ночью и есть границы активности, которые считаются нормальными. Кошмар вреден тем, что человек просыпается, что он вообще не может, или боится заснуть, а если и спит, то после просыпается измученным и уставшим…Дана просыпалась хоть раз? Нет, она спит, как сурок, а утром встает бодрая и свежая. К тому же она сама хоть раз жаловалась, что…
— Ты просто бессердечный тип — тихо произнесла Анн.
Она подошла к окну. Нужно было что-то сделать, уйти от обиды и раздражения. Прижаться к холодной поверхности до боли, так, что бы заломило в висках и не чувствовать уже ничего, кроме этой боли и темноты, заползающей снаружи. Голые деревья за окном размеренно качались из стороны в сторону, исхудавшие ветви проносились мимо тусклого лунного диска, будто стремясь схватить, сцарапать его с неба, но вечно промахивались и тут же заходили на новую попытку.
Пит молча стал сзади. Он смотрел то на колыхание рощи, то на сочетание блеклых цветовых пятен и движущихся отблесков, которые складывали на стекле отражение его жены. Ему вдруг отчаянно захотелось расплакаться. И совершить что нибудь глупое, далекое, детское. Забраться под диван, в теплую домашнюю пыль и свернуться там калачиком и лежать там, пока кто нибудь не выманит его наружу игрушкой или какой нибудь вкуснятиной.
" Она хочет тоже самое" прошептал внезапно голос, который он не слышал уже давно, с тех самых пор, как научался превращаться в черепаху при первых признаках неприятностей. " Она тоже хочет, что бы кто нибудь вытащил ее из под дивана…"
…Ветви еще раз безуспешно царапнули небо и вернулись удрученно на место…
Он наклонился к ее плечу так, чтобы забраться носом в мягкую прядь, что выбивалась у нее из-за уха и коснуться губами мочки.
Анн вздрогнула.
— Прости — чуть слышно, лишь дыханием, шепнул он. — Прости меня, пожалуйста. Я понимаю что ты волнуешься. Но…но я ведь волнуюсь тоже, поверь…Прости
Анн чуть наклонила голову, будто прислушиваясь.
— Прости…Я даже не знаю что сказать…скажу наверняка какую нибудь глупость…но…хочешь, я приготовлю глинтвейн?
— Глинтвейн — повторила, как эхо Анн. Он ждал ее слов, как будто сейчас решалась его судьба. — Ты умеешь готовить глинтвейн?
— А ты что, не знала? Господи боже, никто не знает моих талантов!
Он мягко обнял ее за плечи и повел обратно к креслу.