— А эта зараза, вернулся, разбил окно и в комнату чуть не залез. Зацепился курткой и повис на оконной раме. Мудак! Дверь пальцем открыть можно — замок старый. Дуешь — развалится. Так нет, гад! Окно надо было разбить, — Рома говорит со злостью в голосе. Но с малой злостью. Ведь сам он такой мягкий и пушистый. Как плюшевый мишка. Такой не может быть по-настоящему злым.
— Ну вот и я о том, — опять Борода: — Слышу шум. Выхожу во двор. Смотрю из романова окна ноги торчат. Я их хватаю и тащу. А он, хрен моржовый, матерится аж уши вянут. Ну я его, когда вытащил, так обработал конкретно, что он от меня домой на брюхе пополз.
Я покивал головой. Мол, понимаю. Сочувствую. А у самого глаза по углам рыскают: где бутылки, что пить будем?
— Что, выпивку ищешь, халявщик?
Оборачиваюсь. Роман курит и улыбается, прищурившись от сигаретного дыма.
— Нет. Клад!
Смеемся.
— Дай сигаретку! — говорю я.
Дает. Подносит горящую зажигалку. Вспоминаю — у Митьки нет «Zippo». У него обычная, как у Ромы, газовая зажигалка.
— Кудрявый, ты что?! У тебя глаза как два будильника…
— Ерунда, — смотрю на Рому, а самого сердце стучит, как отбивной молоток.
— Ну так что, может начнем? — Борода аж ерзает от нетерпения. — Время пить Херши!
Рома идет на кухню, которая одновременно является прихожей. Залезает в холодильник и гремит посудой. Оборачивается к нам. С тремя бутылками водки и ликером. Декламирует: "Мы славно поработали! А теперь всем по бокалу Амаретто де Сароно! С водкой."
— Иди сюда, мой маленький — радуюсь выпивке. — Поцелуй своего папочку!
— Ну началось! — смотрит на меня благосклонно. — Теперь весь вечер прикалываться будешь.
— Еще сынуля не вечер. Еще только пять часов дня.
— Все равно, — расставляет бутылки на столе.
— Предлагаю первый тост за прекрасных дам, — говорю я. В этой комнате тосты можно расклеивать как ярлыки. Все просто и легко.
— Огонь! — командует Важненыч и мы опрокидываем свои рюмки в раскрытые рты. Водка, разбавленная Амаретто, проскальзывает в пищевод.
— Гуд! — смакую напиток. — Высший бал по шкале Рихтера.
— А ты думал, — смотрит на меня Рома, закидывая ногу на ногу.
— Я не думал, я пробовал… Так! Что у нас закусить?
Окидываю придирчивым взглядом стол. Помидоры в банке. Пара тарелок салата. Колбаса. Даже есть буженина. Соленые огурцы и кастрюля горячего картофельного пюре с тушенкой. It's very nice.
Жрем. Пьем. Бухтим. Смеемся. Кидаем анекдоты через стол.
Через час на столе погром. В пустых тарелках тушим бычки. Кастрюлю с пюре кто-то закинул в угол. Содержимое вывалилось на пол. Очень похоже на свежую блевоту.
— Не пойти ли нам подышать? — предлагает Рома.
— Что? Мочевой пузырь гудит? Сам до туалета дойти не можешь?
— Дурак ты, Экш. И не лечишься! — Вступается за Рому Ириска. Правда, ребята! Пойдем, погуляем!
Выходим из дома. Один за другим. Как пингвины. Всех покачивает. Впереди идут Ириска с Бородой. За ними — я. Смотрю на нее сзади. На вид — подросток. Ну, максимум — лет восемнадцать… Совсем не подумаешь, что ей двадцать пять, она уже мать и ее из дому выгнал муж. Теперь она и живет в этой конуре. В одном деревянном домике с Бородой и Ромой.
Дело в том, что этот большой бревенчатый дом разделен на три части. В одной живет Борода. В другой — дача Романа. В третьей живет теперь она.
Борода и Ириска о чем-то болтают. До меня доносятся только обрывки слов. Что-то о лесопарке, в который мы идем. О том, как там опасно ночью. Об изнасилованиях. О чуреках.
Я догоняю их.
— А вы знаете, почему все кавказцы так любят русских женщин?.. Все очень просто, — я закатываю глаза и на повышенных тонах начинаю вещать.
— Они — дети гор. Гор больших, высоких. Таких высоких, что на их вершинах лежит ослепительно белый снег. Каждый кавказец желает добраться до этих вершин. Добраться и умыться этим чистым снегом, тем самым прикоснувшись к заветной мечте. Но это невозможно… И тогда они едут в Москву. Продавать помидоры — мамидоры, да? Говорю с акцентом. — И любить наших женщин. Кожа которых также белоснежно нежна, как и вершины их гор. Ну, а если она блондинка…
Борода смеется. Ириска смотрит на меня удивленно, хлопая ресницами. Затем тоже начинает смеяться.
— Ну ты и романтик, Экш, — говорит она сквозь смех.
— Обижа-а-ешь, — растягиваю слово, как резиновый жгут.
Нас догоняют Рома и Важненыч с Асей.
— О чем это вы тут?
— Экш тут целую теорию выдал, почему хачики к нам в Москву едут, — Ириска все смеется, поглядывая на меня игриво. Это замечает Рома.
— Экш, ты кончай моей девушке мозги пудрить. На грузина ты все равно не потянешь. Хоть ты и смуглый, да носом не вышел.
— Кончают у стенки или в постели, подкалываю я.
— Фу! Экш! Что за пэхэпс?! — Ириска в шутку ударяет меня в плечо.
— Все. Молчу-молчу, — делаю виноватое лицо.
Подходим к лесу. Не знаю почему, но меня всегда притягивал этот лес. Даже не просто лес — сосновый бор. Чистый и сухой. С запахом бабочки-капустницы и смолы. С нежным ароматом истомы.
Идем по главной аллеи. Пробуем шутить. Но стволы деревьев отталкивают слова. Теперь больше молчим. Или подшучивает друг над другом, но в полголоса. И курим. Чтобы забить выход для фраз.
Сворачиваем с асфальта и садимся на скамейку. Не на саму скамейку, а на ее спинку, потому что доски сырые и пропитаны холодом. Сосем пиво и любуемся природой. Для этого занятия нет лучшего места.
Смотрю вверх. Сосновые лапы машут мне печально и цепляются за серые тугие облака.
Машут. Значит прощаются. Со мной? Или с облаками?… Если со мной, то надо помахать им в ответ. Сказать — до свидания… Или нет. Точнее — прощай…