- А ты посмотри - интересно. Догадайся по ногам, кто проходит, старый, молодой и что у них еще надето.
Я сел и мы стали гадать, и даже спорили, и тогда я выбегал на улицу смотрел всего человека... Вдруг я вспомнил, что меня ждут, и пошел. Он обиделся сначала, а потом понял, что мне нужно идти. "Обязательно еще приходи, снова погадаем вместе..."
Потом я заболел и долго сидел дома, а когда выздоровел, в подвале жила другая семья. Значит, уехали.
Сила
Мой приятель мечтал о большой силе. Он знал всех силачей, кто сколько весит, какая была грудь, и бицепс, сколько мог поднять одной рукой и какие цепи рвал. Сам он ничем для развития своей силы не занимался бесполезно...- он махал рукой и вздыхал. Он был тощий и болезненный мальчик. Но умный, много читал и все знал про великих людей, про гениев, уважал их, а вот когда вспоминал про силачей - просто становился невменяем - он любил их больше всех гениев и ничего с этим поделать не мог. Он часами рассказывал мне об их подвигах. Он знал, насколько нога у Поддубного толще, чем у Шемякина, а бицепс у Заикина больше, чем у Луриха, а грудь... Он рассказывал об этом, как скупой рыцарь о своих сокровищах, но сам ничего не делал для своей силы. Все равно бесполезно - он говорил и вздыхал.
Как-то мы проходили мимо спортивного зала, и я говорю - "давай, посмотрим..." Он пожал плечами - разве там встретишь таких силачей, о которых он любил читать. "Ну, давай..." Мы вошли. Там были гимнасты и штангисты. Мы сразу прошли мимо гимнастов - неинтересно, откуда знать, какая у них сила, если ничего тяжелей себя они не поднимают. Штангистов было двое. Парень с большим животом, мышц у него не видно, но вблизи руки и ноги оказались такими толстыми, что, наверное, и сам Поддубный позавидовал бы. А второй был небольшой, мышцы есть, но довольно обычные, не силач видно сразу. Они поднимали одну штангу, сначала большой парень, потом маленький, накатывали на гриф новые блины и поднимали снова. Я ждал, когда маленький отстанет, но он все не уступал. Наконец, огромный махнул рукой на сегодня хватит, и пошел в душевую. Похоже, что струсил. А маленький продолжал поднимать все больше и больше железа, и не уставал. Наконец, и он бросил поднимать, и тут заметил нас.
- Хотите попробовать?.. Мы покачали головой - не силачи.
- Хочешь быть сильным? - спрашивает он моего приятеля.
- Ну!...
- Надо есть морковь - это главное.
- Сколько?..
- Начни с пучка, когда дойдешь до килограмма - остановись - сила будет.
Он кивнул и ушел мыться. Мы вышли. Приятель был задумчив всю дорогу.
- Может, попробовать?..
- А что... давай, проверим, совсем ведь нетрудно.
Но надо же как-то сравнивать?... что можешь сейчас и какая сила будет после моркови... Мы купили гантели и стали каждый вечер измерять силу, а по утрам ели морковь, как советовал маленький штангист. Через месяц выяснили, что сила, действительно, прибавляется, и даже быстро. Я скоро махнул рукой - надоела морковь, а приятелю понравилась, и он дошел до килограмма, правда не скоро - через год. К тому времени он стал сильней всех в классе, и сила его продолжает расти... Но что делать дальше, он не знает - можно ли есть больше килограмма, или нужен новый способ?..
"Придется снова идти в спортзал,- он говорит,- искать того малыша, пусть посоветует..." Наверное, придется.
Попадать в девятку
В старой части города был тир. После войны в нем работал крупный мужчина в поношенном сером свитере с высоким воротником. Правой руки у него не было - короткая культя у плеча, свитер аккуратно завернут и ниже культи зажат двумя деревянными прищепками. Он молча следил, как мы стреляли. Иногда неудачливые посетители жаловались - прицел сбит или ствол кривой. Он брал ружье левой рукой, прикладывал к плечу и стрелял почти не целясь - и всегда попадал. "Все в в порядке" - говорил он суховато и возвращал ружье... По воскресным дням здесь было шумно - щелкали выстрелы, утки крутились и хлопали крыльями, падали трусливые зайцы, оживала, со скрипом заводилась мельница... Но я чуждался этих дешевых радостей. Я высыпал всю свою мелочь и говорил - "в мишень". Хозяин понимающе кивал, доставал из ящика белый квадратик бумаги, шел в дальний угол и несколькими кнопками прикреплял мишень к стене. Потом зажигал еще одну лампочку - над мишенью, и отходил к прилавку.
Я смотрел через двурогий прицел. Далеко в тумане плавал крошечный черный кружок. Я моргал - высушивал влагу на глазу - и черное яблоко становилось чуть ясней. Оно пульсировало в такт биению моего сердца. Мне казалось, что я лежу и смотрю вверх в далекое черное отверстие в небе. Дуло ходило вокруг отверстия, раскачивалось, как башня в ветреную погоду... Нет, просто невозможно попасть.
В будни народу было немного, и никто не стоял за плечами, не помогал советами. Я водил ружьем по мишени и сопел. Сжатый воздух томился в бронированной камере, замок медленно поворачивался... Я не дышал. Наконец, тугой толчок в плечо - и пулька хлестала по фанере. Оставалось четыре... Хозяин говорил - "подожди", шел к мишени, всматривался и негромко бросал "семерка на трех часах..." Ага, взял правее... И я снова ложился на широкий деревянный прилавок...
В холодный осенний день в тире было пусто. Хозяин сидел в углу за крошечным столиком и пил чай из большой алюминиевой кружки. "По мишени?..." После пяти выстрелов он подошел к стене, посмотрел - и ничего не сказал, вернулся и высыпал передо мной еще пять крошечных пулек.
- Это бесплатно, ты заслужил, стреляй также... Потом он принес мишень, и мы стали смотреть. Одна дырочка была на семерке, и одна, счастливая, на десятке, а остальные лежали плотной кучкой где-то между девяткой и восьмеркой. Из десяти - одна в десятке... Я огорчился, чего же он хвалил меня?... А он говорит:
- Десятка - это талант и мечта, и немного удачи, а на удачу не рассчитывай - работай. Сажай все заряды в крепкую девятку. Скажи себе дальше девятки - никогда! и так держись, парень. И тогда десятка к тебе придет.
Я болел и долго не ходил в тир, а когда пришел, этого человека не было. Какая-то толстая женщина считала пульки и кричала на ребят, чтобы не целились, пока она ходит туда-сюда. Кто-то говорил, что его арестовали, шел сорок восьмой год. В тире все теперь было не так, и я перестал ходить туда, а потом начал стрелять из малокалиберной винтовки в школе. Главное - чтобы не дальше девятки.
Новая жизнь
Мать сказала - "начнем новую жизнь - сделаем ремонт". И надо вынести в подвал две старые кровати. Когда-то они составляли одну большую, на ней спали отец и мать, и меня они брали к себе, если снился страшный сон, и еще оставалось место. Потом отец умер, а я вырос из своей детской кроватки, и мать сказала - "надо расцепить". Оказалось, что в середине большой кровати есть незаметный крючок, и если с одной стороны приподнять, то получаются две отдельные половинки, и тоже довольно широкие. Я спал на одной половине, а мать на второй, в соседней комнате. У кроватей высокие спинки из темнокрасного дерева с тонкими извилистыми узорами, но матрацы совсем развалились и пружины впиваются в бока. Я как-то кувыркался на кровати и вдруг - стою на полу. Перелетел через спинку. Попробовал повторить - ничего не получается... Мать говорит - "ты их добил..." Добил - не добил, а вынести все равно надо - новая жизнь. Все-таки крючок я отвинтил пригодится. Забот много - побелка, обои новые... нужен маляр, может и кровати вынесет, если попросить. Пришел, маляр, толстый высокий мужчина, видно, что сильный, говорит - я сам... взял кровать и понес. Я смотрю забыл петлю снять, для крючка, но сказать постеснялся. Он отнес кровать в подвал и взял вторую. Мать говорит - "ты иди, помоги..." Мы поставили кровати одну на другую и сверху положили мешки, старую полочку и даже ведро, чтобы место не пропадало. Странно смотреть на кровать на краю угольной кучи. Маляр говорит - "я бы купил, да она не продает..." Продавать жалко, конечно, но вынести-то надо - с таким старьем новой жизни не будет. Пусть пока здесь постоят.
Маляр вернулся в квартиру, одел толстые штаны, испачканные белым, и полотняный колпак. "Сначала поработаю один, а высохнет - вместе наклеим обои..." Запрыскала, полилась водичка, запахло мокрым мелом. Вечером маляр вышел, переоделся - и стал пожилой господин в черном пиджаке, как у моего отца. "Сегодня не заходи - там некрасиво..." Я сразу захотел посмотреть, но почему-то дверь не открывалась. Назавтра он снова пришел, тихо возился весь день, пел тонким голосом и уговаривал кисточку работать получше. Закончил дело, выглянул, подмигнул мне и показал большой палец. "Высохнет - завтра будем клеить..." Я никогда не клеил обои, но видел, как клеили соседи. Варили в большой кастрюле серый студень - клей, суетились и кричали друг на друга - "держи ровней!... нет, ты держи..."
Я протиснулся в дверь. Комната показалась чужим помещением - пусто, светло и сыро, обои сорваны... Мне стало грустно - здесь невозможно жить новой жизнью. Я пошел в подвал, толкнул шершавую дверь. Пахло углем и пылью. Сел на старый матрац, прислонился к спинке. Она теплая и гладкая, кое-где острые трещинки в дереве... Посидел - и пошел домой. Если высохнет - завтра клеим.
Свой дом
Когда я был маленьким, вся наша семья жила в двух комнатах. Сейчас они кажутся мне крошечными - как здесь размещались шесть человек?... А тогда эта квартира была большой и таинственной. В задней комнате стоял старый письменный стол, под ним, между двумя тумбами - большое пространство, настоящая пещера, темная и уютная, а за столом горячая плоская батарея. Пол паркетный, гладкий и теплый, и если принести сюда старое одеяло и подушку, то можно лежать в темноте, как бы в отдельной комнатке... В первой комнате стояло кресло, обитое толстой коричневой кожей, с плоскими твердыми пуговками. За его высокой спинкой треугольный колодец, в который надо забираться сверху, и там можно сидеть в своем домике. Еще в этой комнате был большой круглый стол. У него одна толстая деревянная нога, которая стояла на полу тремя звериными лапами, и между ними тоже можно сидеть и играть, а скатерть свисала почти до пола, так что никто тебя не видит... В кухне взрослым, они говорили, повернуться негде - с одной стороны плита, с другой стол, и узкий промежуток между ними... но под столом уютно и от печки пахнет теплом и едой... Везде в этих местах можно было сидеть и лежать, играть, и думать, что ты матрос на необитаемом острове, построил себе дом и живешь здесь.
Потом в квартире произошли перемены. Выкинули старый письменный стол и поставили маленький - журнальный, на тонких ножках, делать под ним совершенно нечего. Кожаное кресло заменили на два хитрых узеньких диванчика, которые поставили углом, для красоты - и второго моего убежища не стало. Кресло долго еще стояло в подвале, в чулане, как медведь в темноте, а потом и оттуда исчезло... Круглый деревянный стол тоже выбросили - теперь обедали на кухне, некому стало сидеть за большим столом. Вместо него поставили низенький блестящий столик, а вокруг - пузатые матерчатые тумбы на колесиках. А в кухне и вовсе сделали откидной столик удобнее и места больше - и исчезло последнее мое убежище...
Иногда я прихожу в эту квартиру. Смотрю с порога - две крошечные проходные комнаты, светло, чисто - и никакого места для настоящей потайной жизни нет больше. Только паркет все тот же - темный, древний, немецкой работы, дуб на века... и все такой же теплый... И он напоминает мне о старой жизни и о том мальчике, который сидел под столом и мечтал о дальних странах и о своем уютном доме.
Так было
Мы познакомились на даче. Толстенькая женщина с добрыми глазами. Учительница музыки. Она жила с матерью, похожей на нее, только немного толще и старше. Они говорили басом, и у обеих усики над верхней губой. У нас было временное жилье - дача, а они жили здесь постоянно, в деревянном двухэтажном доме на высоком втором этаже. Мне понравилось у них. Уютно и просторно, и видно, что не каждый день убирают. Везде книги и журналы, валяются, где попало, даже на полу. Они жили не одни, но Карлуши не было дома, он гулял. Учительницу звали Ангелина. "Сейчас будем слушать музыку" она взяла легкими послушными пальцами очень толстую пластинку, темную, как будто из железа, с легкой паутинкой царапин, и подошла к проигрывателю. Сейчас будет дырочкой искать штырек... Я знал, что это трудно, но она сразу надела пластинку, и мы стали слушать. Голос пробивался через треск, как свет сквозь густую паутину.
- Что поделаешь, старая-престарая,- она вздохнула, - да и видеть его надо было, не просто слушать...
Голос извивался, шутил, смеялся над нами, красиво картавил, растягавал гласные - язвительно, иронично, а потом ударил резкими короткими словами и конец.
- У него руки длинные, белые и гибкие, как лебеди - и он все-все руками мог изобразить. Впрочем, почему мог... Он жив и поет еще.
- Где тела сплете-е-нные колыхал джаз-банд...- выговаривал голос, а потом вдруг: - И души вашей нищей убо-о-жество было так нелегко разгадать... Вы ухо-о-дите, ваше ничтожество... Полукровка. Ошибка опять.
Вдруг я услышал - кто-то царапает дверь. "Это Карлуша" - хозяйка побежала открывать. Вошел небольшой пес, очень низкий и длинный как такса, но с мордой и ушами спаниэля.
- Это наш Дон Карлос. Карлуша, познакомься с гостями.
Карлуша выбрал меня, подошел и протянул лапу. Она была теплой и тяжелой. На шее у него две складки кожи, свисают и болтаются, когда он ходит. "Карлуше семнадцать лет..." Ого, а мне только тринадцать. Карлуша лег и стал слушать музыку. Розовый живот плавно поднимался и опускался, по нему неторопливо ползали блохи. "Карлос,- укоризненно сказала старушка мать,- что ты демонстрируешь свои достоинства..." Карлуша не ответил, вздохнул, и пошел на кухню. Оттуда раздалось чавкание. "Он курицу любит, а другого мяса не ест. Он у нас самый старый..."
Я смотрел книги. "Если хочешь - возьми почитать... только не эту, не эту" - Ангелина испугалась и осторожно выдернула книжку из рук. "Эта непристойная" - подтвердила старушка и улыбнулась моей матери. У нее глаза были живей, чем у дочери. "Наверное потому что она в свое время родила ребеночка. А дочь не смогла" - подумал я, а потом спросил у мамы. "Они несчастные люди... И счастливые..." "А кто это пел?" "Вертинский, был такой певец..."
Потом мы часто ходили к ним. "Иди, погуляй с Карлушей". Я надевал ошейник на теплую жилистую шею, а поводок нес в руках, отдельно. Карлуша шел впереди и терпеливо оглядывался, как старший брат, который все знает лучше меня и показывает дорогу. Мы шли по редкому сосновому лесу, по гладким шелковым иголкам и курчавому мху, пересекали длинные муравьиные пути и нигде не встречали людей. Карлуша сам знал, когда хватит гулять, и вел меня домой.
Приходим, а на середину комнаты выдвинут стол с белой длинной скатертью, она блестит, переливается - старинная. Мы пьем чай и едим пирог. Он подгорел, но зато с малиновым вареньем. Ангелина подкладывает мне все новые куски, подливает чай и вздыхает. Потом мы снова слушаем голос из другой таинственной жизни, прощаемся. "Карлуша, проводим гостей ". Они идут до большой дороги, отсюда видна наша дача. У дома я оборачиваюсь - женщины с собакой уже нет, сумрак понемногу опускается, повисает на колючих деревьях... Становится прохладно... Давно это было.
ФАКТОР ИКС.
Фактор икс
Мне было еще шестнадцать, когда я уехал из дома и поступил в Университет в маленьком прибалтийском городке. Я ходил на лекции с толпой незнакомых людей, растерянно слушал, что-то записывал - и шел к себе. Я шел по длинным темным улицам с высокими заборами, за которыми спали одноэтажные домики. Я снимал комнату. Она была с двумя окнами, большая и холодная, зато с отдельным входом и маленькой ледяной передней. В углу за большим шкафом стояла кровать со старым пуховым одеялом, это было теплое место. Печь топилась из другой половины дома, где жила хозяйка, от нее зависело мое тепло. Но кровать не зависела, и я залезал в узкое логово между стеной и шкафом и здесь читал, просматривал свои неуклюжие записи - и засыпал. К утру слабое тепло от печки вовсе улетучивалось, и я сползал с кровати, дрожа от холода и сырости. Я каждый день ждал, что, наконец, начнем учиться: кто-нибудь из старших обратит на меня внимание и спросит - "ну, как ты усвоил вчерашнюю лекцию?..." Но ничего не происходило, экзамены были бесконечно далеко, и попрежнему непонятно, что же делать. Люди на курсе были старше меня, многие пришли из техникумов, и уже работали. А мне было шестнадцать, вернее, семнадцать без одного месяца. И в один холодный октябрьский день исполнилось семнадцать ровно. Но никто здесь этого не знал, и не поздравил меня. Теперь я почувствовал, что живу совершенно один, и никому не нужен. Но в этом чувстве, кроме печали, было что-то новое для меня, и я насторожился, потому что всегда ждал нового и хотел его. Я купил бутылку яблочного вина, крепленого, самого дешевого. Покупать вино было стыдно, потому что дома мы жили бедно, и вдруг такая роскошь. Но все-таки день рождения, и я купил. Еще купил хлеб, колбасу и сыр, и попросил нарезать ломтиками, как это красиво делали тогда в магазинах. Пришел к себе. Печь дышала слабым теплом. Я не стал раздеваться, сел за стол перед окном, нарезал хлеб, откупорил бутылку - и хлебнул вина. Сразу стало теплей. Тусклый желтый свет мешал мне, и я погасил его...
Передо мной раскачивались голые ветки, но скоро они слились с чернотой неба. Через дорогу над воротами раскачивалась лампочка, ее свет метался в лужах и освещал комнату, как фары проезжающих автомобилей. Какие здесь автомобили... все тихо, все неподвижно, только ветер и мерцающий свет... Когда-нибудь я буду вспоминать этот день - думал я, ел сыр и колбасу, закусывал хлебом и запивал вином. Тогда я больше всего боялся исчезнуть, сгинуть - ничего не сделать, не увидеть, не выучиться, не любить - пропасть в темноте и неизвестности, как это бывает с людьми. Я уже знал, что так бывает. Я называл все черное и неизвестное, что прерывает планы и жизнь "фактор икс". Неожиданный случай, чужая воля - и твой полет прерван. Нужно свести "фактор икс" к нулю - и вырваться на простор, чтобы все, все зависело от меня...