- Да, да, - прервал Никон Устинович, - славный человек, и поесть любит, и всё; да что ж делать! Лет восемь назад он отправился путешествовать по России, был и в Крыму, и в Сибири, и на Кавказе, - охота же людям шататься по свету! точно как нечего глотать здесь! - наконец уединился в Оренбургском крае и жил всё там, а года четыре назад возвратился сюда с переменою в характере и "лихой болестью". Он по-прежнему посещал Зуровых каждый день и каждый день вливал понемногу отравы в их мозг - и отравил; и все те, которые ближе, искреннее с ним, скорее, легче и более заражаются.
- Что же, - спросил я, - осведомлялся ли ты о причине этой странности?
- Как же! у него самого, да он всегда глухо отвечает, с неудовольствием отворотится и проворчит сквозь зубы: "Так, болезнь!" Впрочем, экономка Зуровых, Анна Петровна, моя добрая приятельница, сказывала мне под секретом, что будто он, живучи в Оренбургском краю, частенько ездил в степи и влюбился там в какую-то калмычку или татарку, кто его знает! Видишь, он какой! от него слова путного не добьешься; попробуй-ка спросить его когда-нибудь: "Что вы, Иван Степаныч, обедали сегодня? какие кушанья?" - ни за что не скажет: пренеоткровенный! Итак, Анна Петровна утверждает, что он даже жил в улусах кочующих племен и прижил там двоих детей, которых девал неизвестно куда. Ну, что мудреного, если он среди степей приобрел это расположение к полям? а что оно приманчиво, так это не чудо: азиатские колдуньи всегда были мудренее европейских. Читал ли ты, что пишут про арабских волхвов? чудеса! Может быть, калмычка из ревности заворожила его. Зайди-ка к нему вечерком когда-нибудь: проклятые-то так и смотрят ему в глаза!
- Кто проклятые?
- А котята-то! двое всегда за пазухой, двое на столе, да двое на постели; а днем всё пропадают. Что ни говори, а тут не просто!
- И тебе не стыдно верить таким пустякам?
- Я не верю, а только пересказываю предположения Анны Петровны.
- До сих пор, однако же, не успел сказать мне, почему ты не заразился сам и есть ли какое средство к спасению?
- Постоянного нет; всякий должен сам придумать. Меня предостерег покойный полковник Трухин, который также не был подвержен "лихой болести". Он был малый не промах, и как скоро Вереницын стал его заговаривать, тот, чувствуя в себе что-то необыкновенное, употребил все силы, чтобы исторгнуться из беды. К счастию, он вспомнил какое-то стихотворение, которое нагоняло всегда тоску на Вереницына. Полковник и давай декламировать: тот упал в обморок, а он спасся. С тех пор Вереницын больше не покушался погубить его, хотя он вообще усердно хлопочет об этом и, как демон-искуситель, вкрадывается в душу, усыпляет, доводит до бесчувственности, а там уж и поразит своею чарою, - не знаю, съесть ли, выпить ли что даст... Ну вот когда он расположился опутать меня адовыми сетями, я стал придумывать, как бы сразить его чем-нибудь необыкновенным, что особенно предписывал мне Трухин. Я думал, думал, думал и наконец угадай, чем поразил?
- Не знаю, - отвечал я.
- Ты помнишь мой голос?
- Твой голос? что, бишь, это такое?..
- Ну, неужели не помнишь? Вот, постой, я спою. Он вытянул губы, надул щеки и хотел уж огласить храмину нечестивыми звуками, но мне вдруг припомнился этот скрып немазаных колес: у меня от воспоминания затрещало в ушах, я замахал руками и благим матом закричал:
- Помню, помню! Сделай милость, не начинай! Чудовищный голос!
- Ну, то-то же, - сказал он. - Хотя моя родина славится мелодическими голосами, да в семье не без урода! Так когда только лишь он начал заговаривать меня, я вдруг запел во всё горло: он зажал уши и скрылся. Ты тоже изобрети что-нибудь, только помни, что надобно ошеломить его с первого раза, а иначе прощай! погибнешь. После Зуровы сами затеяли было втянуть меня и уговорили пойти прогуляться в Летний сад, вероятно, с намерением увлечь оттуда за город. Дорого стоило им исторгнуть мое согласие; наконец, мы пошли. Я, заметив их враждебный умысел, стал оглядываться, куда бы скрыться, - и что же? колбасная лавка в двух шагах! Думать нечего: они заговорились, а <я> и нырнул в нее. Они никак не догадались, куда я скрылся: осматривались, осматривались, а я поглядываю из окна да помираю со смеху! Вот всё, что могу сообщить тебе о "лихой болести", - больше не спрашивай. Посмотри мне в лицо: видишь, как в нем нарушено спокойствие горестными воспоминаниями и продолжительным рассказом? Постигни же и почти великость жертвы, принесенной дружбе; не тревожь моего покоя и - удались. Эй, Волобоенко! - закричал он своему человеку, - воды! окати мне голову, опусти сторы и не беспокой меня ничем до самого обеда.
Напрасно я пытался сделать ему еще несколько вопросов: он остался непреклонен и свято хранил упорное молчание.
- Прощай, Никон Устиныч! - Он молча кивнул головой, и мы расстались.
"Кто ж из них болен? - думал я по выходе от него, - верно, Тяжеленко. Что за вздор молол он мне об этих милых, добрых Зуровых? Как я посмеюсь с ними над ленью моего приятеля!"
Погуляв еще немного, я возвратился к Зуровым, и хотя час обеда приближался, но ни слуги, ни господа не думали об том. Алексей Петрович занимался с старшими детьми приведением в порядок рыболовного снаряда; Марья Александровна что-то писала. Я заглянул в бумагу и прочитал сверху надпись крупными словами: "Реестр серебру, столовому белью и посуде, назначенным на сие лето для загородных прогулок".
"Ого! - подумал я, - да приготовления-то идут не на шутку!"
А еще подальше Феклуша штопала серые чулки под цвет пыли, тоже для прогулок. Марья Александровна приветствовала меня зевотою.
- Иван Степаныч вас ждет в бильярдной, - сказала она. - Теперь еще рано: он просит сыграть с ним партию.
Вереницын встретил меня с тем видом, с каким встречает вас купец в лавке, портной в своей мастерской, то есть с надеждой на добычу. Мы вооружились киями и стали играть. Вдруг во время игры случилось мне взглянуть на него попристальнее: он зевал и с тоскливой миной посматривал на меня.
- Что вы? что вы? - вскричал я, подбежав к нему.
- Ничего, продолжайте играть, - сказал он басом, - сорок семь и тридцать четыре.
- Нет, - отвечал я, - мы доиграем после, а теперь позвольте отдохнуть: я много ходил.
- И прекрасно! сядемте же на диван.
Мы сели. Я положил голову на подушку. Он, приклонясь к моему уху, начал что-то нашептывать так тихо, что я не мог расслышать ни слова. Мне стало скучно: я задремал.
- Вы спите? - спросил он торопливо.
- Поч...ти... - пробормотал я сквозь сон.
- Ах, не спите, пожалуйста! мне надо поговорить с вами о многом, а я только начинаю.
- Из... ви... ните... не... могу...
Далее не помню, что было: я заснул; только впросонках слышал, как он, уходя, проворчал со вздохом: "Опять неудача! этот заснул, не слушав. Видно, придется не распространять моего недуга далее, а влачить его целый век одному и ограничиться единственными спутниками, Зуровыми".
Не знаю, долго ли я спал; человек разбудил меня, когда уже все сели за стол.
"Опять неудача, сказал он, - думал я. - Неужели рассказ Тяжеленки справедлив? Бедные Зуровы. А я, стало быть, избавился от дьявольского прельщения благодатным сном!"
За обедом кроме Зуровых была еще Зинаида с дядею. Сначала разнообразный разговор весело перебегал между собеседниками; но к концу обеда вдруг Алексей Петрович начал неистово зевать, и зевота сообщилась всем, кроме меня.
- А когда за город? - спросил Алексей Петрович, обращаясь к Вереницыну.
- Послезавтра, - отвечал тот.
- Бабушка! - закричал Володя, - какова погода будет послезавтра?
- Облачно, - отвечала старуха.
- Что за беда, что облачно! - сказала Марья Александровна, - хоть бы и дождик, мы всё можем ехать.
- Помилуйте! - воскликнул я, - дождитесь по крайней мере мая: теперь холодно, в поле даже нет травы. Как можно за город в апреле месяце, и с вашим здоровьем!..
- А что ж, разве мое здоровье худо? - прервала она меня. - Я довольно часто бываю здорова: помните, в свои именины, на третий день Рождества, Великим постом три раза чувствовала себя хорошо, - чего еще хотеть?
- А вы поедете? - спросил у меня Алексей Петрович, - вы дали слово.
- Я готов разделять с вами это удовольствие, - отвечал я, - только не прежде июня месяца, а не беспрестанно и во всякое время, как вы собираетесь. Я не понимаю, как не наскучит быть слишком часто за городом: что там делать?
- Возможно ли! - закричали все хором, - что делать за городом! - И начали: - Сидеть без шапки на жару и удить рыбу, - вопил неистово Алексей Петрович.
Фёкла: - Есть масло, сливки, собирать ягоды и грибы.
Зинаида: - Взирать на лазурь неба, дышать ароматами цветов, глядеться в водный ток, блуждать по злаку полей.
Вереницын: - Ходить с трубкою даже до усталости, смотреть на всё задумчиво и заглядывать в каждый овраг.