Да и зима прошла, прямо сказать, бездарно. По своему обыкновению, он праздновал лентяя. Экзамены не сданы и курсовые, понятно, не написаны. Нет, все, что полагалось, то есть лекции, он прослушал. Столбец автографов в потрепанной зачетке свидетельствует о том, что преподаватели долг свой выполнили и тихо испарились, а теперь долги остались только за ним, на немощных плечах его. Слова, слова… как они утомляют. Даже свои собственные, не говоря о чужих. В этой обыденной реальности мотается он с квартиры на квартиру, неприкаянный и без постоянного заработка. Если бы не частные уроки отстающим ученикам, — тоже время от времени, — давно бы ноги протянул. Скоро тридцать, и на привянувшей макушке предательски просвечивает лысина. Близорукость ставит многое под сомнение. Сны наводят тоску, а главное — все одно и то же и никакого сюжета: мертвая желтая равнина, лишь изредка, в «удачные» ночи появляются на ней чахлые деревца и голая баба. На развеселых студенческих сабантуях на него уже поглядывают с кривой усмешкой. Неизменный гвоздь программы — «весь вечер на ковре наш пьяный друг». Нет такой вечеринки, которую бы он пропустил. Тут он пока нужен. Ничто так не вписывается в интерьер и не сближает окружающих, как его бесцветный, «рыбий» облик. Многие из бывших однокурсников давно обзавелись дипломами и теперь каждое утро спешат с толстыми тяжелыми портфелями. А за полдень, возвращаясь со службы, бывает, столкнутся с серым ночным мотыльком, только что продравшим глаза, который в поисках пропитания выполз на свет Божий. Те, кто наслышан про его беспутный образ жизни, торопливо отводят его в сторону, чтобы с притворной досадой и жалостью дружно прописать лечение: «Одиночество!» Ему необходимо побыть одному. Он не лишен способностей, и сообразительностью Бог не обидел. Ему надо только закалить волю.
И всякий раз разводит руками — жест фальшивого отчаяния, — прислоняется к первой попавшейся стене и, обозначив дрожь в коленках, вопрошает слабым голосом:
— Но где? В самом деле, где?
Да, ему положительно нужно одиночество. Переосмыслить многие старые понятия, попытаться сосредоточиться на все более овладевающей им гнетущей усталости, проникнуть в ее суть. Но тогда он должен попасть в тюрьму, настоящую, без поблажек. Он себя знает (вымученная улыбка): стоит найти норку, юркнуть в нее, как тут же выясняется, что она сквозная. Туннель. Нет уж, увольте от одолжений. Либо — либо.
Одни принимают эти малоубедительные доводы, растерянно пожимают плечами и уходят. Но другие, настоящие друзья, чьим женам он симпатизирует, парочка без году неделя доцентов, те, кто напоминает ему о прекрасных днях юности и еще не забыл удивительные по своей оригинальности и глубине высказывания, которыми он щедро и непринужденно сыпал, когда они еще все вместе сидели на студенческой скамье, те, кому небезразлично его будущее, отлично понимают, что надвигающаяся весна для него во сто крат опаснее, поскольку его отношения с их женами, до сих пор протекавшие вяло и безболезненно, под воздействием небесной голубизны начнут бурно прогрессировать. Вполне естественно, что в один прекрасный день они «неожиданно» встретят его на улице и, просияв, воскликнут: «Вот что, голубчик, мы наконец нашли для тебя панацею от всех бед!» И он весь обратится в слух и выкажет радостную готовность немедленно принять их советы, но в глубине души слукавит, предусмотрительно оставив себе широкий путь к отступлению.
— Ну?
Лесной сторож. Он служит лесу. Спасает лес от пожаров. Да, это нечто принципиально новое. Причем работа легкая, мечта, а не работа. Полное, абсолютное уединение, и там он сможет собрать воедино осколки своего Я.
Где они откопали эту идейку?
В прессе, конечно. В тихом шелесте ежедневных газет.
Он поражен. До гомерического, почти истерического хохота. С чего вдруг? Что за мысль? Лес… Какой лес? А что, тут водятся леса? Ну, учудили!
Но они — сама серьезность. И на сей раз непреклонны. Не успевает он толком переварить сказанное, как они уже поджигают мосты, с такой тщательностью наведенные им для очередного бегства.
Сам же говорил: либо — либо. Ну вот!
Он деловито смотрит на часы, будто куда-то спешит, но… неужто не вспыхнет в нем хоть одна крошечная искорка?
До чего же он сам себе противен.
И вот ранней весной и еще более ранним утром он прибывает в Управление лесохозяйства. Контора залита солнцем. Ходят люди. Женщина, мужчина. Еще женщины. Он медленно переступает порог, ощущая в кармане приятную тяжесть пачки блестящих рекомендательных писем. Телефоны встречают визитера веселыми трелями. Управляющий лесохозяйством, человек положительный, прокладывающий путь к почтенной старости, тонко (насколько позволяет чин) усмехается себе под нос. К чему так много шума? Ради одной неприметной службы для одного маленького человечка. И потому он любопытствует взглянуть на Соискателя, вот-вот приподнимется в знак приветствия. Безжизненный островок в середине макушки выставляет гостя в выгодном свете. Обладатель такого «украшения» невольно вызывает доверие, и дело даже не в должности, за которой он явился.
— Вы уверены, что именно это вам нужно? Смотрителя Леса ждет тягостное одиночество. Только люди грубой организации, знаете ли, способны вынести подобное. Что вы намерены писать? Диссертацию?
Увы, к величайшему сожалению, до степени еще далеко. Сперва надо закончить институт.
Да, он упустил уйму времени.
Нет, семьей он не обременен.
О да, в очках он зорче сокола.
Работа, мягко разъясняет Управляющий, предназначена для людей с определенными социальными обстоятельствами и вовсе не рассчитана на, как бы это сказать, романтиков, ха-ха, этаких ученых умников, бежавших в отшельничество… Но он готов сделать разок исключение и принять ученого в свое суровое товарищество. А то уж так ему надоели ущербные с их обстоятельствами, калеки, знаете ли, колченогие и тихие помешанные. Случится, к примеру, пожар, и до приезда пожарных эти будут стоять и со смертельным ужасом взирать на стихию. Ни мешковиной огонь не прибьют, опасно, видите ли, ни земляной заслон не выроют. Иной раз пошлешь на объект такого вот недоделанного, а сам, верите ли, бессонницей маешься: что если по социальным или другим каким причинам ему дурь в башку ударит и он собственноручно Лес-то и подожжет. Управляющему почему-то думается, что приятный господин, сидящий напротив, хоть и человек духовно-творческого склада, вовремя осознает свой долг, отложит книжки и вступит в битву с пожаром. Тут, знаете ли, вопрос основополагающих ценностей.
Тысяча извинений, пусть Соискатель напомнит, каковы его планы. Диссертация?
И опять виновато расшаркивается. Увы, увы, увы! Ему бы до диплома дотянуть, какая уж диссертация. Да, профукал, профукал времечко. Нет ни жены, ни детей, один как перст.
Зовут молоденькую секретаршу.
Настает торжественный момент подписания трудового соглашения. Скромненько — на полгода: весна, лето (о, лето — опасная пора!), первая половина осени. Дисциплина, ответственность, бдительность, условия увольнения и окончательного расчета. Пока он проглядывает текст, царит гробовая тишина. Управляющий и молоденькая секретарша держат наготове перо, но он предпочитает воспользоваться своим. Расписывается — вот тут, тут и тут, пожалуйста. Первая зарплата пятого апреля. Теперь самое время облегченно вздохнуть и растянуться в кресле. От усталости нет сил шевельнуться. Не привык рано просыпаться. Он старательно симулирует общительность и заинтересованность. Спрашивает о площади лесных массивов, о высоте деревьев. По правде говоря, заявляет он с сомнамбулической наглостью, до сих пор ему не встречались в этой стране настоящие леса. Несколько вековых рощ — да, но вряд ли (ха-ха-ха) своим появлением они обязаны «национальным службам». О да, по радио он постоянно слышит о лесах, которые без устали сажают в честь этого, этого и особенно этого… почему-то их пока не видно. Деревья растут медленно… все больше невысокие попадаются… вообще-то он понимает… безводные земли… слышал, что за границей…
Он запнулся и замолк. И тут же понял, что допустил серьезную ошибку: по сдавленному смешку молоденькой секретарши, а больше того — по гневному изумлению на лице Управляющего, который медленно, но верно прокладывает путь к последней жизненной черте. Образно говоря, Соискатель позволил себе непростительный по своей опрометчивости экскурс и тем попрал нежную душу Управляющего лесохозяйством. Теперь тот, нахохлившись в кресле и сверля его глазами-буравчиками, готовится произнести кульминационный монолог.
То есть что значит деревья маленькие? Имеющий глаза да увидит. Леса, и еще какие леса! Самые что ни на есть настоящие. Не джунгли, конечно, но леса. Пусть не сочтет за колкость, но какое он вообще имеет представление о том, что делается в стране? Небось и в автобусе, знаете ли, не потрудится оторваться от чтива. А эта его безапелляционность, да она просто смешна! Молодежь этим заражена сплошь и рядом, но Соискатель-то как будто вышел из этого возраста. Будь у Управляющего побольше времени, он охотно показал бы карты. Но Соискатель еще убедится. В Иудейских Горах, в Самарии, в Галилее, наконец — какие там леса! И это еще не все. Может, дело все-таки в зрении господина? Очевидно, ему нужны более сильные очки. Управляющий просит его захватить с собой запасные. Больше диоптрий — меньше неприятностей, знаете ли.
Всего наилучшего.
Куда его пошлют?
Пусть наведается через несколько дней.
На этот раз им занимается уже не Управляющий, а рядовой чиновник. Направление в крупный лесной массив. У него будет компания. В тех местах смотрителем один араб. Но новенький, несомненно, человек без предрассудков, не так ли? Желаем успеха. Минуточку, выезд на объект в ближайшее воскресенье.
События развиваются стремительно. Он порывает прежние связи, и они рвутся с поразительной легкостью. Он отказывается от квартиры, и хозяйка принимает это, как должное. На последние ночи он перебирается к приятелю-доценту, и тот кидается составлять для него план занятий. Пока друг прилежно наполняет его чемодан книгами, в соседней комнате новоиспеченный Смотритель осыпает ласками любимую женщину. Им владеет задумчивость, ладони теплы и мягки, и тихое певучее ликование рвется из груди навстречу грядущему Неизвестному. Какой теме он посвятит себя? Друзья советуют: крестовые походы. Это как раз для него. Каждому, как говорится, свое. Скорее всего, он не станет великим исследователем — лишь бы не бездельником. Неплохо бы ему вернуться из леса с какой-нибудь сногсшибательной научной концепцией. А уж они подберут ей и обоснование, и применение.
Однако утром, когда сигнал служебного автобуса из лесохозяйства рассыпал калейдоскоп его сновидений на отдельные невзрачные стеклышки, он уже не сомневался, что все это не что иное, как заговор с целью избавиться от него. В пробирающем до костей холоде утра он уповал на то, что это приключение, как и все предыдущие, окажется лишь грезой и растает вместе с остатками дремоты.
Мимо окон маленького автобуса неторопливо уплывает назад раскинувшийся на холмах город. Что, если он сейчас снимется с места и исчезнет в небесной дымке? Он решает отдаться на волю крутому серпантину дороги. Сидящие рядом люди с мотыгами и корзинами не спешат с ним заговорить. Чужой он им, и мир его не таков. Лысина и очки тому первое и далеко не последнее подтверждение.
Уже полдня в пути.
Автобус сворачивает с шоссе на узкий проселок с разбросанными тут и там безымянными поселениями репатриантов. На остановках пассажиры входят и выходят. Каждый получает инструкции от водителя — похоже, он в здешних местах за главного. Куда же мы, на юг? Над бескрайними полями наливающееся синью весеннее небо. Комья сырой земли летят из-под колес. Только на исходе утра он впервые замечает подлески, рассеянные меж скал. Тонкий зелененький сосняк. «А ведь я был прав», — не без удовольствия подмечает он. Но чем дальше, тем деревья вдоль дороги становятся выше. Осколки раздробленного кронами солнечного света слепят глаза. Внутри автобуса привидениями мечутся вытянутые тени. Среди этой бесконечной людской круговерти неизменными величинами остаются лишь водитель и он сам со своими чемоданами. В природе все меньше голых мест, их вытесняет густая растительность. Однопородные сосны не балуют разнообразием цветового колорита. Он утомлен, голоден, весь в пыли. Ориентация давно потеряна. Чтобы сбить его с толку, солнце кружит и скачет как сумасшедшее. Хоть бы видеть, куда везут, но в его распоряжении только задний обзор. В три пополудни автобус пустеет. Он остается в полном одиночестве. Битый час машина взбирается по крутой горной дороге. Он нервно покусывает спекшиеся губы. В отчаянии пытается выудить из чемодана книжку, но тут пикап неожиданно тормозит. Шофер спрыгивает, открывает дверцу и, поднявшись в салон, говорит:
— Приехали, браток. Твой предшественник вчера дал отсюда деру. Все инструкции висят наверху. Вот и ознакомься, ежели грамотный.
Наконец с грехом пополам он вытряхивается вместе с багажом из машины. С холма его приветливо встречает несколько странное каменное строение в окружении разновысоких сосен. Воздух уединенности… Здесь высоко, но взору открыто далеко не все. Зеленые кроны безмолвствуют. Водитель разминает затекшие мышцы, оглядывается по сторонам, большими глотками пьет озон и свет; вдруг бросает короткое «пока», заскакивает в кабину и заводит мотор.
Брошенного на обочине этого молчаливого края охватывает раскаяние. Почти паника. Как же это? Минуточку! Он не понимает! Нагоняет автобус, колотит кулаком в железную стенку кузова, в гневе кричит срывающимся шепотом опешившему шоферу:
— А еда?.. Как же с едой?..
Оказывается, это входит в обязанности араба.
Один-одинешенек, в каждой руке по увесистому чемодану, плетется он на вершину холма. Перед ним, пядь за пядью, встает здешний мир. Входная дверь не заперта, и он проходит внутрь. Тут мягкий сумрак. На полу какие-то обломки, объедки, детские следы. Отчаяние обостряется. Он ставит чемоданы и в полной растерянности поднимается на второй этаж. От великолепия открывшегося пейзажа перехватывает дыхание. Пять холмов, покрытых игольчатым ворсом серо-голубых сосновых лесов, и синь горизонта, омытого водами далекого моря. В душе, потопив все недавние тревоги, вспенивается радостное волнение. Он даже готов изменить свое мнение о службе лесопосадок.
Телефон, бинокль, на стене приколот листок бумаги с предписаниями. Широкий стол, рядом кресло с подлокотниками. Он уютно устраивается в нем и пять раз подряд перечитывает инструкции от заглавия до последней точки. Наконец не выдерживает — достает ручку и слегка подправляет стиль. Ласково смотрит на черный аппарат. Он горд. Звякнуть, что ли, в город приятелю или шепнуть пару нежностей какой-нибудь из многочисленных подружек, отношения с которыми, увы, рано или поздно становятся вегетариански безвкусными? Сообщить о благополучном прибытии, а лучше всего просто описать здешние красоты? До сей поры у него не было собственного служебного телефона. Он снимает трубку, прикладывает ее к уху. Непрерывные булькающие хрипы. Код местного коммутатора ему не известен. Крутит диск. Безрезультатно. Звук в трубке не меняется. И тут его осеняет — сперва надо набрать «ноль»… Сейчас добропорядочный гражданин услышит вежливое «алло»…
Телефон ожил.
— Служба по борьбе с лесными пожарами. Номер вашего сектора?
Душа устремляется в пятки. На том конце провода (на каких чертовых куличках они засели?) — профессиональная встревоженность. Не успевает он вымолвить и слова, как на него обрушивается шквал вопросов: масштабы возгорания? направление ветра? «Бригада на выезд!» Пока он тут заикается, эти, чего доброго, успели уже нырнуть в урчащую машину. Он в ужасе. Вскакивает на ноги, рука сжимает трубку. Обливаясь холодным потом, выдавливает из себя последние еще не успевшие разбежаться слова: все в порядке. Возгорания нет. Ничего нет. Ознакомительный звонок. А вообще-то он намеревался связаться с городом. Его зовут так-то и так-то. Вот и все.
Молчат. И другой голос, теперь, наверно, кто-то из начальства: очень приятно, господин. Мы записали ваше имя. Вы прочитали инструкции? Телефонные разговоры личного порядка здесь не предусмотрены. Вы ведь только что приехали? Какая-нибудь экстренная необходимость? Жена? Дети?
Нет, он холост и бездетен.
Откуда же такая нервозность? Одиночество? Господин освоится и привыкнет. Просьба не будущее не беспокоить и не мешать работе. Всего хорошего. Надеемся, ха-ха, не «до свидания».