Ездить с Лехой — это как попугая выгуливать. Сам себе говорит — сам себе отвечает. Его большой рот никогда не закрывается: задирает всех курортных (и даже ходячих девчонок).
А на тренировках я слышу от него только дежурные фразы: «привет», «давай ты, Кузнец, первый…», «внимание: Савраска на тумбе» и т. д.
Но как только разъезжались по домам — мы становились совсем другими.
Вот скажите, о чем могут базарить два таких «крутых мачо», особенно — если их никто не слышит?
Ясно, о девочках.
Если верить Лешке (по его словам), у него целый гарем, правда — в интернете. Вот там он и рассекает. Фоток нахапал: сортирует и дурит «зверушкам» мозги.
«Какие у вас красивые ноги!», пишут ему. «Вы бегаете или прыгаете?»
А он так, скромненько: «Плаваю. Мастер спорта…Здесь я на Капри. Закат встречаю. Ничего.
Что в маске?»
И визжат, дуры, от счастья. Он им торс — в шикарном гидраке с эмблемой супермена на груди (очки — «глубинки» на морде), что там вообще увидишь?
Но ег о свите — вполне достаточно. Тем, кто требуют личного свидания, дается суровый отпор… Леха — юниор или прибыл на «ответственные сборы» или (что там мелочиться?) уже вовсю гоняется на «короткой воде» в одном «задрипанном европейском городишке». Тренер с потрохами сожрет, если узнает, на что финалист тратит свое личное время. Поэтому: все сурово, анонимно, режим есть режим.
И что? А ничего. Кушают.
И в нашем бассейне Леха числится БАБНИКОМ. Ни одну «шапочку» не пропустит…И все у него — то «звездочки», то «солнышки» (астроном-подводник!). Сейчас на подходе — некая Манютка (из слабовидящих: шапочка — с красно-синей полосой). Я ее разглядел не сразу: и маленькая и тощенькая в одном пакете. И показал мне ее не сам Шампур, а ребята с группы. Чего Леха — то боится? Она и с виду — не в моем вкусе.
А вот и мои ЗАОЧНИЦЫ.
И обе — Алки. Поэтому я зову их: Алки-Виртуалки.
Я обхожусь без «покорителя водных глубин». И без гидрака на фоне заката. Но по мозгам проехаться могу (благо, коляска тут не нужна!).
Первая Алка (по ее словам) — плод несчастной любви португальского дофина и тайской принцессы. Сейчас ее прячут в деревне под Самарой (во избежание международного конфликта). У этой Алки на аватарке — белый слон (тяготеет, значит, к Азии, к маманьке). На одной из фоток — пятилетняя замарашка с прутиком, гусей пасет. А рядом, на лавочке, дремлет подуставшая бабка (неужто — охрана?).
Сейчас она подросла, эта Алка, готовится к великому будущему: изучает «кучу иностранных языков», поэтому на временно-родном пишет с ошибками. Простим…
Я для нее — Быстроногий Олень из племени Чероки. Племя турнуло меня из резервации, выдав ружье и лошадь. Прячусь в Большом Каньоне. Выстроил вигвам; шью мокасины; играю на банджо — кажется, все? Да, мой отец, известный лекарь, умер от горя. Мать — могучая, как сосна, белая скво — то же порядком настрадалась. Просит забрать ее, потому что я — родной и единственный.
А я все шью мокасины. Вот они тут: на аватарке.
Вторую Алку никто не похищал: у нее — другой пунктик.
По ее словам, она — прирожденная экстремалка.
Вот она — альпинистка (неясная фигура на фоне горы); вот она уже с акулами — и они ее любят. А вот еще — сигает на тросе в гигантскую пропасть (вид со спины), а вот еще в пустыне (одна ладошка со скарабеем).
Еще был необитаемый остров посреди океана (кто ее там снимал, Пятница?); айсберг — она и там по льду гуляла; пока не очутилась дрессировщицей в цирке (пожалуйста: вот он лев — на аватарке).
Я сразу подстроился. Стеснительный «ботаник»: и в дождь и в жару — зонтик! Мечтаю откосить от армии. В море захожу только в шапочке, спасжилете и, на всякий случай, с надувным утенком. Еще я боюсь мышей, пауков и хулиганов. Делаю утреннюю зарядку, но только дома. Хулиганы — они повсюду!. Могут даже с утра догнать (после разврата в ночном клубе).
Вторая Алка сразу «купилась»: «Надо сделать из тебя мужика!..»
(Вообще-то не мешало бы…)
«Это просто», пишет она. «Утром встал — и скажи, что все можешь!».
…Вот тут мы с Лехой ее и подловили.
— Она — дэцэпэшка, — сказал Шампур.
«Может, даже спинальница… — », подумал я. Только безнадежники веруют, что их проблема — в болезни, а всех прочих — в лени.
Кроме двух Алок, у меня еще есть одна ЗАЗНОБА. Но это — не для Шампура.
Айше… Она — в реале.
(И сейчас я на нее смотрю только снизу вверх. Так древние на Луну молились.)
…Прогулка с Лехой, как всегда, вылилась в бестолковое шатание — сначала по Дувановской, ведущей к морю, затем по самой набережной, забитой курортным людом.
В своей гавайской рубахе Леха был неотразим (даром, что в коляске). Его это вовсе никогда не смущало.
Сейчас он мне опять лил в уши знакомую лабуду — насчет своего отца. Этот его отец, как я понял, давно слинял, когда с новеньким сыном стало все «ясно». Да многие отцы такие…Как только засекут, что пацан в футбол гонять не будет, — так сразу и вспоминают: кто — о том, что мир велик, а кто — о конкретной исторической родине. Дома этому дураку втемяшили, что папаша — чистокровный грек; Шампуридиадис …плыть не всплыть! Что дико он переживает, и уехал к богатой родне в Салоники: на заработки. Так что учи, сынок, греческий — и папашка там нахватается.
Что интересно — подарки «оттуда» прибывали регулярно. И письмецо прилагалось: всегда уже раскрытое. Там папашка писал, что скоро будет дома, греки — жуткие бюрократы; андыо, сынок, по нашему — «до свиданья»! Мы с Лехой — одного года и родились в один месяц. Только он — на неделю раньше. Но когда мы выбираемся из дома, Шампур у нас — всегда именинник!.. Как-то раз, случайно, я заловил почтальонку Зину в Уютном переулке; «Вот, — сказал я. — Теть Зина, если честно — вы же друг нашей семьи! Вы и нам посылки доставляете…Неужели, к Шампурам действительно что-то из самой Греции приплывает?».
И усмехнулась она как-то странно.
— Не тебе завидовать, Кузнецов! — Это она намекнула, что — как бы там ни было, у меня родителей полный комплект, а Лехина мать умерла в родзале.
А я — не завидовал. Просто Лехина бабушка всегда предъявляла посылку в раскуроченном виде: «таможня у нас — жуткая!». Ага…
Поскольку и мои предки и его «греческий папаша» были на заработках, мы с Лехой считали себя чуть ли не сводными братьями. Правда, мои все-таки появлялись иногда (занимая мою жилплощадь). А у Лехи в этом смысле дела шли туго: там и праздновать-то негде было…Низенький, перекошенный от старости домишко с самодельным, «народным пандусом» из случайных досок. Зато никто и не суется в его каморку. А самое главное — никаких близких соседей.
Я думаю, что именно от бабушки — улыбчивой спокойной старушки, у моего братухи — всегда прекрасное самочувствие. Иногда мне кажется, что он вообще всем доволен. Странно…Я этого не понимаю.
Вот сейчас напялил на башку колпачок именинника — и катит на радость торговкам, забившимся в тень от солнца. Его тормозят, впихивая «бедному мальчику на праздник» то уже наполовину пробную гроздь винограда, то — выбрав поменьше, початок свежесваренной кукурузы, то вообще пирожок из дома. А он их так благодарит, приложив руку к сердцу, что они все хором изнемогают от внезапной жалости — и еще крестят во след.
А я еду с другой стороны, чуть впереди — это чтоб самому не оказаться жертвой их всеядной скорби!..
Потом мы долго стоим (как две полусамоходные баржи) на приколе у трека, где ребята осваивают ролики. Мы едим нашу дань, попутно разглядывая свежие плакаты. Теперь я понимаю, с каком человеком связался глупый Петька…Все стенды завешаны постерами с его боями в грязи, «сладкими сюрпризами» и загадочными пропендулиями, которые получит «самая обаятельная девушка побережья». Увидел я и рекламу того самого ЛОГО-ХАУЗА, которой не оказалось у расторопного Буцая. Какой-то павильон со множеством дверей, стены — прозрачные: ну прям тебе мебельный магазин на распродаже! И всюду — лозунг: «Вступайте в ЛОГО — ХАУЗ, мы сделаем вашу жизнь краше!»
Вот и вляпался Черноухов. Большой Человек — этот сосед… Даже есть официальный титул: ПОПЕЧИТЕЛЬ ГОРОДСКИХ УДОВОЛЬСТВИЙ. И что перед ним Петька, недоученый монтажник, ну скажите!..
Прежде, чем разъехаться в этот замечательный день («амурную» его часть Леха потом будет выдавать порциями), мы еще вместе подкатим к четырем фонтанам. Сейчас, в разгаре дня, они не полощут воздух струями. Меж бетонными вместилищами воды бродят одуревшие от жары аниматоры в тяжелых поролоновых «прикидах»; здоровущая пятнистая лошадь уже примостилась на лавочку, обмахиваясь хвостом как веером. Перед ней стояла Свинка ПЕПА, отведя — на всякий случай! сигарету от дорогущего костюма. Другой рукой страдалица обнимает башку с пятачком — огромную, как на великана. Подтягивалась в тень пара телепузиков и еще весьма странное создание, совершенно неузнаваемое… (что-то я сам упустил в недавнем детстве.)
Не сговариваясь, спустились с Лехой к морю. Ага, море справа перекрыто забором (все с теми же пропендулиями). И пляж «Бизон», соответственно. В нарушение всех курортных норм, здесь — большая стройка посреди белого дня! Работяги в оранжевых жилетах что-то мастерят, слышен мат (похоже, что без него ничего нигде не строят); на входе, сменив охранника, уже торчит незаменимый Буцай. Видно сквозь дырявый забор, как мечется среди помостов и палаток обезумевший от новых обязанностей дядя Жора, (еще вчера работавший здесь массажистом). Между прочим — друг нашей семьи. Сам — терапевт, но считает себя экстрасенсом. Этим и перебивается учебный год (еще и каждую пятницу таскается к нам на видеосеансы с Африкой). А лето, извините — это дойная корова для всех курортных местечек. Полгорода здесь вертится.
Все «Лехины дни рождения» мы заканчиваем «у Геракла». Возле него всегда курортницы. Эй, я подчеркиваю: КУРОРТНИЦЫ, а не — курортники. Дамы его обожают: лежит этакий мачо, сам бронзовотелый, вальяжный такой (словно хахаль в будуаре). Дамы лезут в очередь: делать селфи. Мужик-то голый!..
Видели бы их мужья, убежавшие поближе к пиву (на вынос не продают!), что здесь вытворяют дамочки…особенно по вечерам.
А — если б еще и слышали!
Даром, что ли, мы здесь с Лехой пасемся? Особенно по вечерам.
Но днем дамы — сдержанны. Днем — нельзя. Днем — дети. Днем — только это:
— Будьте любезны, отойдите влево…И вы, и вы («Да-да, с вашим прекрасным малышом! Спасибо. Я хочу снять Геркулеса на фоне этого белоснежного чуда…»).
Что-то новенькое…Для таких дамочек «белоснежное чудо» — это или облачко или. яхта!
Упираясь в подлокотники, я — как змея, медленно вырастаю над коляской.
Яхта!.. Оттолкнувшись от горизонта, прет нагло в акваторию (куда доступ малотоннажным судам запрещен). Все ближе и ближе. Вот развернулась — и вся женская часть пляжа охнула, будто узрела свою мечту. (Ага! так и называется «Мечта Мазая». По нижней кромке белоснежного борта (прямо над волнами!) мчались веселые зайчата, кувыркаясь друг через друга!. А из-за форштевня высовывалась одна большая строгая лапа и такой же огромный косящий глаз: мама-зайчиха не дремлет!
Судно двигалось; малыши кувыркались…
Кто мог позволить себе такой тюнинг?
На палубе — два молодца: встали по местам, охраняя пока пустое место…А вот — и девица из белых дверей рубки (хотите, скажу пошлость от нашего Дикуси, того самого, что читает рэп после полуночи?.. Так он говорит: «Яхта без красавицы, что клев без рыбы.»)
Устроилась, закинула сиськи за борт.
…Стоп! Я схватил мобильный.
— Машка, ты где?
— Дома. «Заряжаю» Филимона. Андрэ уже у двери!
— А Катька? Где твоя пдруга, Маша?
— Где-где…У репетитора, забыл?
Ничего я не забыл! Катька наладилась поступать на отельера (это такой курс: «Гостиничное хозяйство», самое то для курорта.) У репетитора она, ну-ну.
И я развернул колеса в сторону дома. Ее дома.
Кто мне, в сущности, эта Катька? Никто. Одноклассница сестры. И то, что она торчит сейчас на палубе яхты «Мечта Мазая» — мне по фигу. Я наперед знаю, кто еще не вышел из белых дверей.
Во след мне что-то кричал мой бессменный напарник по заплывам. Но сейчас мне было не до Лехи, совсем не до Лехи!.. С Дувановской я выехал на площадь, и за каменными львами побежал к трамвайному повороту. Словно кто кулаком толкал меня в спину: быстрее, ну — быстрее же!.. Финишируя, я почти пролетел свой собственный пандус, сдал назад, — чтоб только глянуть в знакомое окно (МОЕ окно).
И там — непонятное: злой Машкин профиль и — на пол-экрана, слишком благополучное лицо нашего великого артиста и (кадр влево) — «вот и он, вот и он — наш веселый Филимон!». Самая страшная его ипостась: ХИРУРГ ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ. В меру окровавленный халатик, стетоскоп, повисший на грудине (анахронизм, но что поделаешь…); ну там еще шапочка, перчатка медицинская с откусанным «пальцем»…(Машка знает толк в деталях.)
И все трое ПИЛИ ЧАЙ. Спокойненько так, деловито. Никогда не поверю, что этот хилый чувак с «переговоркой» в ухе, — единственный, кто морально уцелел после первой встречи с нашим Филимоном! Что-то не сложилсь…
И сама Машка сделала знак, чтоб я катился дальше.
У Керимовых — свой байрам. Чуть не опрокинув мой драндулет, как ошпаренный, — выскочил, наперевес с хурджином, бобо Худайберды, отчим Катьки. И, выбросившись из дома, чуть ли не в припрыжку припустил по улице, успев крикнуть мне на прощанье: «Салом, джигит!».
А ведь обратно: вежливый, обходительный. За руку здоровается. Вот сколько раз увидит на дню — столько и приветствует. Приветы передает: сестре, родителям и, обязательно, «Филимону-бобо», потому — что со слов падчерицы усвоил, что это самый пожилой мужчина в роду».
Двери за ним не захлопнулись: меня увидели. Мне даже кивнули, приглашая.
…Еще тот характер. Не лицо — а маска застывшего размышления (чего бы ни касалось — она никогда не договаривает…). И в руке у нее всегда — недокуренная сигарета под чопорным узким рукавом.
Звали ее Эмилия Карловна (а вы знаете немку, которую звали иначе?).
Обычная в Крыму семья: муж — узбек, жена — фрау, дитя, как водится, русская девочка. Отчим ее удочерил, но фамилию гордая «дойч» отстояла.
Так что проблем, (когда нужно «прижать» Катьку), у Машки — нет: достаточно пригрозить, как она, подлая Машка, представит ее новому кавалеру по полной программе: Екатерина Худайбердыевна Миллер.
Не только я не мог понять, что связывало их, таких неповторимо разных: нордическую валькирию (пусть даже — с усохшими крыльями) и совсем не чванливого, скорей — покладистого, сына степей.
Зина — почтальон, (которую наше сообщество домовое кличет Зина-Новостей Корзина), авторитетно заявила, что в данном случае тут виноват «квартирный вопрос»: он всем рулит!
— Был у ей, у Карловны, другой муж — Адольф! И жила она на третьем этаже, за собором…
«За собором!», взволнованно переглядывалась лавочка.
— Пришел Адольф, а дома — Ральф… Тот, который в их землячестве главный. Вот такой случился «гутен-морген»!..
— В морду дал? — Наводили бабоньки мосты.
— И поди — ногами…
— Да нет… — Сомневалась гордость дома, культурная Мелания Сидоровна. — Сели, шнапсу выпили.
— А вот ты не путай! — Не соглашалась Зина. — Всего-то и сказал: «Фатера — моя! А ты с дитем — ступай лесом…».
— Вот — гад! — Обрадовалось общество. «С дитем, на мороз…».
— Да не, жарко было… — Вздыхала почтальонша. — Глобальное потепление, слышали?..В то лето и косатки покидались на берег, весь берег в косатках, ужас! И наши соловьи до своего Конго не долетели — так полстаи и рухнуло: прямо в море.
Бзик у нашей Зины — переживать за всех зверюшек.
…Да вот еще: дочка Миллерши как-то сама у нас на кухне проговорилась, что «прошлый папа» — вот так взял и выставил маму ни за что: за ерунду какую-то.
А что у нас — ерунда? (Налево сходила. Делов-то…)
Но вот самое интересное: на каком пунктике они сошлись: (очень образованная Эмилия Карловна и, скажем так, во всем остальном — добрый Худайберды), никто не знает. Может — действительно, квартирный вопрос?
Дом у них, конечно, примечательный. Видимо, сам узбек и строил. Шикарный пандус… (Даже обидно, что в семье — ни одного инвалида). Участок приличный, а нигде — никаких ступенек. Вот где рай-то… (катайся — не хочу!); яблони там всякие, огороды можно развести; бобо (дядюшка по-узбекски) Худайберды арык копает (правда — уже который год…); чинару, орех посадил над арыком (те уже выросли почти). Есть капитальный гараж (вся лачуга Лехина поместилась бы!..)), но на машину бобо еще не собрал. Еле-еле второй этаж до ума довел: занятый человек. И служба у него суровая.
Я сам как-то слышал, проезжая мимо чайханы у Гезлевских ворот: «Худайберды — маленький человек, но — большой начальник. Все люди стоят и слушают: один Керимов знает, что делать. Мальчик: еще один чайник — двА лепешкА…»).
Это он о себе. Большой начальник. На работу — только с портфелем (ну — или с хурджином, если спешный вызов). Однажды Катька шепотом заявила Машке, что отчим «работает на правительство». Секретный агент: плыть — не всплыть!
На террасе у них — прохлада. Что-то растет рядом в бочках, выставив матовые зеленые лопасти. Горшочки — в целый ряд; в горшочках — полезные для организма специи.
Потрясающий кадр: Эмилия Карловна стоит, несколько сместившись от центра, на фоне огромного оранжерейного окна; спиной ко мне стоит: свет, пусть и разреженный, съедает все оттенки длинного — в пол, платья; правая рука — сама! подчеркивает смысл неизреченного…Только дымок привязан к мундштуку.
Не думайте об этом… Это просто — манера. Она и с дочкой говорит через плечо.
Иногда мне кажется: в этом запыленном окне она заново пытается сложить свою судьбу. Потому, что реальная ее не устраивает.
— Что еще нового в этом мире, джигит?
Как супруга узбека, она называет «джигитами» всех половозрелых мальчиков.
…И вопрос о Катьке вдруг повис в воздухе. Что-то у нее всегда припасено…Мне надо кричать, мне надо спешить — а у меня словно язык отнялся. Что она, в самом деле, уставилась в это окно: дворик свой никогда не видела?
— А куда побежал дядя Худайберды?
Дымок резко дернулся — и указал на входную дверь.
А то я сам не знаю.
— Ты за этим приехал? Да, джигит?.. Нашего дядю срочно затребовали на службу. Он же там «большой начальник», помнишь?
Я кивнул ее спине.
— Что-то там случилось, в Молочном. На трое суток увяз…Ну не может «правительство» без Керимова обойтись!.. — Последние слова она буквально выплеснула мне под ноги.
Зло меня взяло. Он же на работу побежал, а не в чайхану.
— Обсерватория — важный объект. А на вечер объявили «штормовое предупреждение».
— Да, конечно. Он там тучи метлой разгребает. Хотя, если его нет дома…
— А у вас — ВСЕ дома?
От неожиданности она даже развернулась. И тут я понял, что сказал.
— Я имею в виду, вам известно, где ваша дочь…сейчас, фрау Эмилия?
«Фрау Эмилия» — это ей нравилось.
— Естественно. Она со своим молодым человеком катается на швертботе.
Тут я выпал в осадок.
— Молодой человек, швертбот? Это я правильно понял?
— А что здесь не понять? — Передернула она плечами. — Кэтрин — здравомыслящая девушка: она свободна в своем выборе. К тому же — молодой человек посетил мой дом. У него европейские манеры. Он обеспечен, воспитан… Он и меня приглашал, но — дела, дела!
Она вдруг рассмеялась: ее позабавил мой оглушенный вид.
— Чем-то расстроен, джигит? Я чего-то не знаю о тайнах твоего сердца?
— Он весь в таком белом, да?
— Стиль Ривьеры. Да. Он весь в белом. Белый лимузин… — (Глубокий вдох.) И — белоснежный швертбот.(Еще один вдох.) Имеет свой бизнес на побережье. В основном — развлекательного свойства. Здесь же — курорт!..
Слово «курорт» она произнесла так, будто с чем-то загодя уже смирилась.
…Ай да Кэтрин!
— А твоя сестра не с ними, джигит?
— Упаси Боже!
— Ты ревнуешь? — И она так уставилась на меня, что я все прочитал в ее взгляде. У меня нет будущего: мой «лимузин» — унитаз на колесах. А ее дочь — умница.
— Узбеки называют это КИСМЕТ. Судьба. — Напутствовала она меня перед выходом. — Но в жизни есть много занятий…
Я уже не слушал. Я летел из этого дома, словно финишировал на Параолимпийских…
Дура ты, уважаемая фрау Эмилия!
Я не стал заезжать сразу на пандус (мой свободный пандус!), а тормознул у подножия лестницы, залитой полуденным солнцем. Дюжина прекрасных высоких ступеней, — я давно сосчитал их глазами. Мысленно я давно по ним носился: галопом! Как Черноухов со своей утренней собакой.
Сейчас у нижней ступеньки шел инструктаж: дядька Мотыль из дома напротив вправлял мозги маленькому помощнику.
Дядька Мотыль — человек в светлом плаще. Его знает вся округа. У него есть старинный брегет в кармане и — потрясающий сачок для ловли насекомых. В сложенном виде он помещается туда же: во внутренний карман плаща. Вот без этой «купеческой луковицы» и своего хитрого сачка он никогда не является народу. Только в комплекте.
Даже на службе (а служил он там же, где и жил; вахтером соседней многоэтажки) он сидел в жару щеголем, не снимая драгоценного плаща. Сразу даже и не поймешь: портье это — или приехавший с севера курортник.
Чтоб было понятно, дядька Мотыль — самый известный в городе коллекционер-энтомолог. Я сам когда-то был на его выставке в краеведческом музее: ужас! Где это он все собрал?
Пейзажи и ракушки сейчас не в ходу: приличные люди обожают «композиции из малой фауны»: лепят на стенку бабочек, «стрекоз над прудом», в общем — все такое. Самые продвинутые увозят товар живьем. Но их — мало.
Говорят, что у Мотыля в доме — «перезагрузка». И там он — король! И к себе на шестой этаж он ведет клиента лично (в свободный от дежурства день). А еще я точно знаю: по крайней мере — в тех двух окнах, которые «глядят» на меня, — никогда не гаснет свет. Никогда! А когда случаются перебои с электричеством — стекла таинственно мерцают: там — свечи.
В сезон вся окрестная детвора сторожит своего «кормильца»; все «вооружены» пустыми спичечными коробками или подходящей аптечной тарой. Даже взрослые (не смейтесь!), уходя в поход (куда-нибудь на водопады или в Долину Привидений), на всякий случай берут с собой обычный школьный сачок, чтобы какая-нибудь редкость ненароком не пролетела мимо. А уж про мобильную малышню — я и вовсе молчу.
Летом они просто атакуют дверь соседнего дома. Проникая вместе с жильцами сквозь кодовый запор, они несут дядьке Мотылю все, что скакало, трещало и свистело лишнего в окрестных травах. Толку, судя по недовольному виду Мотыля, было от этого мало, — но иногда он некоторым совал мелочь: на перспективу.
Сейчас он допрашивал низенькго тшедушного человечка, стоявшего на две ступеньки выше (это — чтобы видеть глаза рекрута). Разговаривал он так, будто лежал в шезлонге на пляже.
— Значит — так, до самого озера и дошел?.. А «фасетки» свои взял с собой? Нет, не взял. Не можешь отличить махаона от простой совки… Куда смотрит семья и школа? Забирай свою гусеницу…Стой! Ну-ка приведи сюда этого… — И большой, как у памятника, рукой указал на забившуюся в тень большую белую фуражку.
— Дядька Мотыль, не надо. — Вмешался я. — Я сам к пандусу еду. Я позову.
Он обернулся ко мне — и сурово изрек:
— Сидеть! Ты мне тоже нужен…
Посланец его, меж тем, с трудом вытолкнул на свет маленького черного водителя. Отослав помощника, дядька Мотыль ухватил за воротник новую жертву. Сразу — невесть откуда, появился у него под рукой и крохотный рабочий альбомчик: для наглядной агитации.
— Понимаешь? Ферштейн?.. Инглыш?.. Парле ву франсе… — Допытывался он, загоняя и без того перепуганную мордочку подальше в фуражку. — Что, вообще ничего? — Поражался дядька Мотыль. — Это в наш то век… Вот сюда гляди: это — Павлиноглазка Атлас. В Африке она, родной. Ты же сам оттуда, верно? Я понимаю: Африка — большая…Но чем черт не шутит?..Тебе на родину скоро, да? (В конце каждой фразы водила кивал — и дядьку Мотыля это вдохновляло.)
— Ты мне, рулевой, бабочку, я тебе — «мани». Ферштейн?
— Да, сэр. — Неожиданно громко сказал водила.
Дядька Мотыль победно оглядел детвору. Есть контакт!
— Так ты понял?
— Да, сэр.
— Вот, гляди… — своей монументальной рукой коллекционер указал на соседний дом.
— Ты — здесь, я — там. Видишь дверь? Ножками-ножками — туда. Будет Павлиноглазка — хорошо! Нет — других тащи: Африка — богатая. О-кей?
— Да, сэр.
Я уже тихо давился от смеха. Я знал, что услышу дальше.
— Ступай, малой… Постой, а как тебя зовут? Вот из е нейм?
— Дасэр! — кивнул эфиоп.
Физиономия дядьки Мотыля вытянулась:
— Понаехали… — Буркнул он. — Своих шоферов не хватает, что ли?
Это он обращался уже ко мне.
— Чего скалишься? Знаешь, какие крылья у этой бабочки? — И, всплеснув руками, он показал нечто несусветное: величиной с распахнутое окно.
— Нет, Кузнецов, лучше мы про Африку с тобой будем базарить… Когда, говоришь…э-э, сеанс связи? — Его лицо под круглой шляпой вдруг стало восторженным и уязвимым: «Где-то там, на черном-пречерном материке в зеленых-презеленых джунглях под синими-пресиними небесами обитает…»
Почему-то мне стал противен этот сказочный зачин.
— Павлиноглазка! — Резко перебил я. — Вот с такими крыльями, — и я выгнул спину гусем, собираясь взлететь… — Понял. Передам…Сегодня как раз пятница.
— Ты любишь пятницу, фантазер?
— С чего вы взяли, что я — фантазер?
— Кирюша донес, — ответил чистосердечно дядька Мотыль. — А уж он видел твой подоконник, не сомневайся!
Куда уж там… Мелкая эта шпана везде пролезет! Давно у меня чесались кулаки и на Кирюшу и на его компанию; первый этаж — всегда заложник.
— А вот пятницу я, с вашего позволения, — просто ненавижу…
Он понимающе ухмыльнулся:
— Да-да, я в свое время то же изображал примерного сына…Но, однако, они к вам прислушиваются?
— Непременно…Кстати: вывоз экзогамных видов запрещен. Африка заботится о своей фауне.
Он спрятал альбом — мгновенно.
— Ты же умный мальчик. И родители, надо полагать, не дураки вовсе. — Он наклонился к моему уху и выложил расценки. Конечно, речь шла о засушенных экземплярах.
Мне понравилось. И сама идея и мой гешефт. Осталось надеяться, что эта бестолковая бабочка летает именно возле ранчо родителей.
Выпрямившись, дядька Мотыль озабоченно взглянул на свой брегет — и почесал в самое пекло, сменив просторный шаг на иноходь индейца. Может — ищет лопух? Я от этого Кирюши сам слышал, что «учитель», когда идет на любительские поиски, меняет свою шляпу на самый большой лопух в городе. Маскируется…Что вы хотите: бывший школьный зоолог! Это у него — в крови. Натуралист…
Ну — а у меня в крови — вечные школярские ценности. И я крикнул — в спину уходящему партнеру: «Свободу плодожеркам!». Не так, чтоб очень громко, но кое-какая малышня услышала. И — бегом к пандусу.
Встретила меня одна Машка: злая, рассерженная от несостоявшегося спектакля.
— Это — Катька! — Шипела сестрица. — Потому, что Андрэ не к ней ходит, а ко мне! Она меня — топит: такую игру сорвала!.. Джек — пот! И по телефону, крыска, не отвечает. Какие репетиторы, Данька: все давно на пляже.
— Ты права, царевна Марья!
Я подкатил к столу, чтоб порыться в остатках пиршества.
— Не переживай, родная. Конец великой зависти! У нее уже есть кавалер…
Она обмерла, свалилась в кресло. У девчонок всегда так?
Потом она бросилась душить меня, на каждый глоток воздуха выдирая новые подробности.
А потом забубнил сигнал видеозвонка — и мы сразу, как по команде, превратились в дружную неунывающую семью. Родитель№ 2 записал все данные о бабочке. Родитель№ 1 понесла обычную ахинею: о том, что «безумно скучают, хотят обнять и погулять — вместе!». ЛЮ-Ю-ДИ! Имейте совесть забывать на время, что у вас есть дети!..
И, как всегда, я в тот вечер подкатил к своей «космической кабине»: широкому, размалеванному под панель управления, подоконнику, распахнутому в свежесть и близкую ночь. Панель — с циферблатами и кнопками, рисовали еще в детстве: мама — Гренадер очень хотела заставить меня «поверить в мечту», типа — я не корячусь в инвалидной коляске, а мчусь сквозь звездные просторы (плыть — не всплыть!).
…Но что примечательно: ведь поверил тогда! Иногда и сейчас балуюсь под хохму.
Но я всегда знал: увести свой корабль с Земли — это только полдела. Главное: никогда не возвращаться! Иногда я так и засыпал, уронив голову на руку, а другой рукой вцепившись в единственный настоящий рубильник, присобаченный чуть правее и ниже самой панели.
Сходу я в эту ночь так и не вписался. Штормовое предупреждение — частый гость в наших краях. Мне то что?.. Не — рыбак и не моряк, не таксист полуночный — и даже — не электрик дежурный (у нас в бурю провода рвет…).
Но вот что погано: и спать не могу и в сон клонит.
Скажите, вон та звезда на небе — она чья? Можно, она будет моей бабушкой? Куда это я залетел…И кто качает мое кресло, бабушка, ты? Кто удерживает Землю, когда я бегу по песку…Вот они все — под ногами, эти мелкие колючие ракушки, а вот и Машка, маленькая пятилетняя дура, уговаривает возиться в ее детском песке. А я хочу в море: я — дельфин. Все дельфины любят плавать…Но Машка носится за мной по пляжу: с идиотским совочком и ведерком. И такое солнце было в тот день! Молодые папа и мама, молодая планета; все сверкает, искриться — и тень от маяка еще не шевельнулась…ни разу.
…Вот они: сидят у дастархана. Все три преступника.
Мамаша. Папаша и его друг Жора, вечный затейник. Все они беспрестанно хохочут, передают друг другу какие-то бутерброды, а потом все дружно идут в заплывы.
Уже какой-то дядька с репродуктором бегает по пляжу: что-то кричит каждому в ухо. А Машка катает меня маленького по песку (я не даюсь одевать панамку), я не хочу! Потому что — потом в свою детскую коляску и — послеобеденный сон! А мне интереснее носиться со всеми, люди уже бегут не понарошку — они пинаются, вопят — где-то кричит оставленная без присмотра музыка.
— Спать, Козленок. Спа-а-ать! — Орет Машка и, наконец-то, запихивает меня и в панамку и в коляску: ловко, сразу.
Ага! Вот она отвернулась, бежит к веселому морю, где плавают счастливые люди…А я — САМ! иду, нет — я плыву, раздвигая сгустившийся воздух. Из самого пекла — в самую тень. Гигантский рукав накрыл берег: и стало темно. И этот УДАВ подполз ко мне — и медленно стал виться кльцамиг, загоняя в свой несметный желудок…И вдруг он встал на дыбы, этот новый хозяин берега и, живой жужжащей колонной пошел к морю, сметая хвостом все лишнее в свою утробу. И я уже был внутри: в странной пустой норе. Больше всего я боялся потерять свою лихую панамку с бегемотиками. Без нее — солнышко напечет, и головке будет бо-бо. Целая СТАЯ песка (бубнящая, скрипящая, орущая…вот!) кружилась вокруг, раскачивая УДАВА. И сквозь гул до меня донеслось: «Где ты, Козленок?»
А я все ждал, когда закончится глупая сказка.
Я закрыл панамкой лицо.
Я открыл лицо: страшная серая туча. Я в коконе. Кокон — живой. И я заревел в панамку.
…Наверно, я кого-то разжалобил. Меня вдруг сильно тряхнуло — и вылущило, как горошину из стручка. Цепляясь за вокруг руками, размахивая «бегемотиками», я вдруг увидел себя одного — над целым океаном света. И мне предстояло долго и страшно погружаться все нижу и ниже.
Гроза. Началось…
Я дернул рубильник и «вернулся». Пора закрывать окна…
И Машка не спит. Девчонки — все с приветом: и кавалер не нужен, а все обидно, что он с другой. Да еще — с лучшей подругой»!
— Да что ты возищься? — Нервничает она.
А вот теперь — точно не закрою! (Это мой мир — за окном…)
Машка отчего-то дрожит. С виду не понятно, но я знаю. Я чую.
— Данька, ты видишь? — Спрашивает она шепотом. — Что это?
— Спутник, наверно…
— Две луны над горизонтом?
— Все в мире движется, — философски замечаю я.
Но поглядеть — есть на что! Вторая луна пометалась (будто высматривая посадочные огни) — и выкатилась в чистое, незанятое тучами пространство…Но тут потихонечку стал звереть ветер; стекла еще не трещали, а вот рамы — поскрипывали.
Машка, пританцвывая, к окнам явно не торопилась…Что-то в ее голове звучало — более важное, чем очередные «роды природы». Рамы ее не слушались… Да и сама лна — никого не слушалась, кроме всеповелевающего танцевального ритма.
А я вдруг понял, что никуда мне не деться от этой штормящей грозы, от этих раскатов грома. УРАГАН (Смерч…Заозерное…Маяк) не только — в буквальном смысле! выбил почву у меня из под ног, но и напрочь отбил слух, вернее — свернул всякую тягу бесится от музыки. Я ЕЕ НЕ ОЩУЩАЮ. (Ну так, как Леха, например, который «танцует» торсом все, что слышит).
А я слышу только шум ветра, перестук дождя, скрип шагов, визг несмазанных петель на рамах + то, что делается вокруг природно; как ворчит Челюскин, забираясь в свое дупло — и как бранчливо шипит Дасэр, маленький водила большого человека, — со своей стороны отстаивающий свое право захватчика на это несчастное дупло. Но когда на скамью под липой садится наш местный хулиган Кирюша (с орущей музыкой!..) Я этого не понимаю. Я слышу — вот шум, вот какофония, вот кто-то там дерется, не поделив ноты. А саму мелодию — организм не принимает. Дядя Жора (с детства меня лечивший) говорит, что у меня — «музыкальная амнезия». Спасибо — что вообще не глухой!
Поэтому: все, что скрипит, топает, говорит — я слышу (вот, опять: «Хай-Тоба, Хай-Тоба, мы — идем…»), а что Машка напевает — плывем мимо! Я и Дикусю, ночующего на пляже, люблю потому, что по ночам он не ПОЕТ, а проговаривает все свои дневные впечатления. И без всякой «мандолины» в руках…Так что это — не совсем рэп. «Хорошим словам одеваться не к чему», приговаривает Дикуся.
А вторая луна шла и шла в гости, прожигая ореолом небесные хляби. Теперь это было кольцо, и оно — вращалось! Само по себе вращалось.
— Страх господень!.. — Сказала Машка голосом Зины-почтальонки. — Батюшки, что творится…Конец света!
И он наступил…
Громада тьмы обрушилась сразу. И ветер стал бить в окно — словно чужая, неведомая сторона жизни просилась внутрь. Почудилось — дом зашатало!
И молнии вызмеились — две одновременно! И синие расхристанные хвосты уже цеплялись за раму…Кто-то стучал к нам в окно: «Впу — сти — те…Впу — сти — те…».
— Данька, гляди!
Да я и сам уже видел. Это кольцо, (что вращалось, как полоумное) — уже висело перед самым окном. Вот это — финиш! Оно заглядывало к нам. Чего-то требовало.
— Приехали… — Просипела Машка, словно у нее и голос отнялся.
«Приплыли…», подумал я.
И вдруг все стихло. И снаружи ПОСТУЧАЛИ. Вполне по-человечески. Даже робко.
— Не пускать! — Взвыла сестрица. — Данька! МЧС, полицию, спецназ… — живо!
И запрыгала в поисках своего мобильного (а он у нее — всегда на груди).
А я — не спешил. Я услышал знакомый голос.
— Привет, — вымучил я. — Привет, Хай-Тоба.
— С кем ты говоришь? — Встрепенулась Машка.
«Мы — идем!», ответили мне. И я понял, что — наконец-то! сошел с ума (как и предрекал наш опекун дядя Жора). Он так и говорил: «Сначала ты УСЛЫШИШЬ голоса, а потом их — УВИДИШЬ.»
…Нерешительно стронулись с места створки окна (словно их кто-то придерживал в ладонях). И тут же в узкую щель протиснулась нахальная клешня мрака. И оттуда — будто зеленая молния! что-то спрыгнуло мне на темечко, потом — врезалось в Машкин айфон — и забилось, затаилось где-то в недрах комнаты.
Тогда я спокойно перегнулся и сдвинул створки рамы (отрубив от «клешни» большой коготь…). Потом я сделал то, что делал каждый вечер: глянул на себя в темную прорву окна. И увидел дурака, испугавшегося грозы.
Развернувшись, я направил коляску к сестре. Тишина меня напугала. Да и Машка, честно сказать… Стоит, как зомби — и глаз не сводит с моего стола. А на столе — подумаешь, ужас! гуляет кузнечик. Кузнечик как кузнечик, разве что чуть крупнее обычного. Наверно, ему буря мозги повредила: и лапки, гляди! разъезжаются, и головой непрестанно трясет — как баба Улька из верхней квартиры.
— Выкинь его! — Очухалась сестрица. — Немедленно выкинь эту пакость!..
Пакость, ага. А паук Сережа в ванне — дар небес?
Я не сводил с него глаз. Мне показалось, что он — раскланивается, держа на отлете невидимую шляпу.
— Чем он тебе помешал, старая вздорная мымра? (Одно из ее домашних прозвищ: кстати — успокаивает…)
— Он — …страшный! И появился неожиданно. — Голос Машки окреп, но суетливость в жестах осталась. — Ты видел где-нибудь, чтобы насекомое не боялось людей…Ты — присмотрись: он как хозяин бродит. Он — мутант, говорю тебе! Ой, он сейчас прыгнет…
И он — прыгнул! Он прыгнул мне на плечо.
— Царь Даниил! — Взмолилась Машка. — Я же теперь не засну: хоть убей!
…Когда это ее самочувствие меня волновало, скажите?
— …У него, может, семья за окном: детки плачут, мамку ждут… — Продолжала Машка свою ахинею. — Им же плохо без мамки.
— Да? — Удивился я.
— Ну хочешь, я сама его выброшу… Через дверь, конечно.
— Зачем? — Я уже цапнул живой трофей.
— Нет, царевна Марья, сделаем по-другому. Он же — необычный, правда? Крупнее и …общительнее. Вдруг — это очень редкий вид? Наш дядька Мотыль не поскупится.
— «Блуждаете во мраке, юноша!». Правильно папа говорит.
Но для меня Родитель№ 2 — не указ. Тут больше бобо Худай подойдет:» Не слушай женщин, джигит, и тогда останешься мужчиной.»
И я подкатил к нашему трехстворчатому монстру, открыл древнюю, как мир, дверцу — и зашвырнул туда добычу. «Ступай к Филимону!».
А утром я проснулся в дурдоме. Правда, я там никогда не был, но у меня же есть старшая мудрая сестра, которая знает все в этом мире (правда — не точно…).
На цыпочках она прокралась в мою комнату. Тихо — не скрипнув! потянула на себя тяжелую дверцу — так, немного, где-то на четверть ладони, — и строго приказала; «Эй, ты где? Давай быстрее — на свободу! В поля, луга, пампасы…».
И отбежала к окну, распахнула в во всегдашнюю ширь — и, приманивая рукой, еще раз позвала:» Цып-цып, насекомое… Или ты хочешь к злому дядьке — в «зоокружок»?».
Но терпение — оно не вечное (особенно в августе, на исходе жары, когда тебе — дуре! семнадцать и ты хозяйничаешь в комнате младшего брата). И старая рассохшаяся дверь моего склепа-гардероба распахнулась полностью: зло и безжалостно.
ЛЮ-Ю-ДИ, такого визга я отродясь не слышал!..
Куда уж тут притворяться, что давно не спишь…
А эта безмозглая курица еще взяла — и отшвырнула от дивана, где я сплю, мое домашнее кресло. Все — я в ловушке!
— Это ты, ты, гад? Когда успел только?
— На место поставь! — Зарычал я. — Давай сюда «клячу»…Рехнулась?
— Там, там… — Машка судорожно кивала (и рукой и головой — одновременно) в распахнутое нутро старого шкафа.
— Что — «там»? Дай мне встать (что означало: тащи коляску).
Лавируя подальше от моего гардероба, сестра толчком направила «клячу» к дивану. Балансируя на руках, я привычно перекатился на кожаное сиденье — и развернул колеса.
— Стой! — Запоздало обеспокоилась сестрица. — Может, сначала — полицию?..
— Не все же здесь бабы! — Буркнул я.
И тут я — попался…Крик скопился у меня в горле, но позади была Машка. Отступать некуда!
ОНО занимало всю, свободную от Филимона, площадь. И стояли они молча, как два привидения: одно — хоть и страшненькое, но давно знакомое. А другое…Другое, я полагаю, был кошмар, «галлюцинация» в стиле дядьки Мотыля!..
— Дверь была закрыта, — Произнес я сквозь зубы. — Никого не было: я бы услышал!..
— Может, это — сволочь Андрэ? — Вдруг вполне рационально прикинула Машка. — Отомстить хотел — за Филимона, а? Хоть и не испугался даже…Ну да, — она хлопнула меня по плечу, — у него же мама — костюмер, помнишь?
…Нужен мне твой Андрэ — с его мамой в придачу!
И тут я заметил простую, но чем-то неизъяснимо знакомую вещь: этому, незваному чучелу, в шкафу было элементарно тесно. Странной своей башкой ОНО прямо-таки упиралось в верхнюю полку, где хранились головные уборы Филимона. И — неожиданно! тонкий писклявый голос оборвал наши переговоры.
— Еды и тени под каждым листом!..П-п-простите!.. В-внедрился, ж-жалею, з-здрасте! — И это страшилище еще попыталось склониться в поклоне. (Но антресоль явно мешала.)
— Ты кто? Тебя Андрэ подослал? — Закричала из-за моей спины Машка.
А я спросил строго: «А Чего ты пищишь, как девчонка?»
— Модулируюсь… — Поправил гость. — Я — ИМАГО.
— Кто, кто он? — Переспросила сестра.
— Учить надо было зоологию в седьмом классе!
Гость уже выставил из шкафа огромную голенастую лапу, поразминал ее (явно испытывая облегчение) — и вдруг прямо-таки выпал из своего узкого гнезда. И ВЫРОС! Стал охлопывать себя по плечам и пузу, заодно отряхиваясь от помощи (ну как пацан после купания в море, когда взрослые лезут к нему с полотенцами).
Лапки впереди у него были маленькие и беспомощные (что мне сразу понравилось). Так что сверху он выглядел беззащитным. Ну — а с нижними «костылями» реквизитор перестарался: ну не может аниматор ходить с такими ногами, не может! Три шага — и обо что-то да споткнется!
— Привет, артист! — Ответил я бодро. — Как ночевалось в нашем «гробу»? Или ты с утреца проник, агрессор несчастный?
— Внедрился, жалею, здрасте… Здрасте, внедрился, жалею…Жалею, здрасте, внедрился… — Затрещал он быстро, словно отстукивая азбуку Морзе. — И вдруг — выдал:
— Это же ваш Код Встречи, земляне. Наставник Хэм не мог ошибиться: он часто бывает на вашей планете…Давайте попробуем еще раз…Я желаю вашей культурной фауне — пищи и крова под каждым листом!
— Данька! — Не то восхитилась, не то все-таки оскорбилась Машка. — За кого он нас принимает, за мошкару, что ли?
— Нет-нет! — Испуганно вскинулось чучело — и вдруг две шикарные антенны уперлись в потолок: это были «усики кузнечика»… (Такой бы прикид — да на карнавал: не все же Машке изображать цыганку…).
— До «мошкары» — вам …высоко! «Мошкара» — может подняться в воздух, а вы — только на железных птицах.! Без них вы — просто гусеницы…П-простите, я знаю — нежданный гость — хуже саранчи, так, человек?
Теперь он обращался только ко мне. (Понял, кто в доме — хозяин.)
Я благосклонно кивнул.
— А ну — снимай маску, чувак. Нам все понравилось, пора и честь знать!
И вот тут ОНО издало какой-то клекот (должно быть — давилось смехом под своей личиной). И вдруг… один из его роскошных усиков изобразил в воздухе ЗНАК ВОПРОСА.
А потом и вовсе: произнес такое, ЧТО сестрица Марья квалифицировала позже как вселенский терроризм.
— Я бы съел ваших учителей, сударь! (Тут мы с Машкой переглянулись; скорей — заинтересованно, ем возмущенно.) — А потом бы назначил других, более компетентных…пусть даже стажеров!
…И снова его длинный блестящий ус-антенна изогнулся вопросительным знаком.
(Ага, понял: ОНО — вверх совершенства, а я, стало быть, папуас: понимаю только вербальные символы…).
— Но я прибыл сюда с миром! — Воскликнул он пафосно. И я заметил: жвалы его при этом даже не дрогнули, а круглые зенки — выставились, не моргая.
А Машка уже тыкала мне в спину мобильничком: давай, царь Даниил, предпринимай что-нибудь!..
— Ты сам, человек, поместил меня в карцер…Нарушил святое право гостеприимства!
— Куда, куда я тебя поместил?
— швырнул меня в темный чулан!.. — Продолжало обвинять пугало. — Хотя я и отношусь к классу высокоорганизованных членистоногих…
— Псих! — Радостно зашептала сестра в спину. — Полицию, Данька! Нет, стой: «смирительную рубашку» лучше…
Как все девчонки, она не просчитывала шаги. А я помню, как наш опекун недавно сказал — в ответ на ее явную глупость: «Так, ребята, давайте определяться: или — взрослые, или — дети…Дом — или интернат?»
— И поскольку… — Продолжал явный проходимец, — я, как и вы, вхожу в Царство животных, я требую, чтобы ко мне…
ОНО еще и требовало, плыть — не — всплыть!
— Погоди — ты, долговязый! Ты хочешь сказать, что это маленькое насекомое, которое я зашвырнул вчера в…
— Да-да! Спрятал…Залжил на хранение!. Вчера. В свой пищевой запас.
— Куда, куда?..
— В место, где вы храните свою еду.
— Мы храним там еду? — Дернулись мы вместе с Машкой.
— Надо же где-то ее хранить. — Благоразумно ответило чучело. — Там, откуда я прибыл, у меня то же есть тайник с припасами. Я — такой же хищник, как и вы.
— Ты охренел, приятель! Ты — каннибал?
А Машка вдруг зашлась истерическим смехом:
— Данька! Мы съели Филимона…Мы Филимона съели, въехал?..
— На здоровье, — буркнул я. Меня зацепило совсем другое.
— Слушай, таракан! — Спросил я по-простецки. — Ты хочешь сказать, что ты и есть тот самый «прыгун», которого я самолично забросил в шкаф?
— Именно. Сам. Невежливо.
— Ты будешь мне сейчас впаривать, что ты — тот самый глупый кузнечик, что залетел с к нам с ураганом?..
Его верхние короткие лапки возмущенно забегали по грудине.
— Ураган — это совпадение. А у меня — иной транспорт.
Плоская зеленая башка закачалась в знак возмущения (как зрелый подсолнух на ветру). Я не верил ему…И стал судорожно вспоминать, как Леха «базарит» с бомжами:
— Слышь, мужик…Бери ноги в руки — и греби отседа. Дорогу отыщет непьющий, усек? Вали давай…
— Ты мне до сих пор не веришь? — С ужасом переспросил детский альт (ну точь-в-точь, как у меня в прошлом году, когда голос «ломался»…)
— Не верю! — Хотел я воскликнуть. Но тут в моем сознании ожили знакомые ритмичные удары: «Хай-Тоба, Хай-Тоба…». И я — заорал.
— Ты — кто? — Заорал я.
И тут он сложил на груди все свои — лишние сейчас? лапки, а взамен, пугая жестким шорохом. — выросли — и развернулись (как два косых паруса!) два огромных крыла. И усики-антенны заколыхались: каждое — над своим.
— Позвольте представиться! — Шаркнул исполин своей «арматурной» ногой. — Сто тридцать восьмой потомок из рода Длинноусых Кавалеров… — И так тряхнул башкой, что усики тут же «перекатились» над его выпученными зенками, и одно коснулось меня, а другое…
— Не дергайся! — Приказал я Машке. — Это — действительно…кузнечик. Тот самый, вчерашний. Так у них — знакомятся. Через обоняние.
— Чушь какая-то.! — Проворчала сестра. — Мы — в реале, или — где? Может — это голография?
— А где хотя бы две лазерные пушки? Помнишь, как над фонтаном?..
— Все-равно не поверю, — трясла головой сестра. — Не поверю, пока…
— Пока — что, ИМАЖКА?..
— Кто-кто?
— Имажка — полноценная женская особь. Я — имаго, ты — имажка.
— Машка-имажка, — смехотнул я, хотя мне было совсем не до веселья. — Так чего ты хочешь от нашего…э-э, гостя?
— Чтоб он опять стал таким же маленьким, — и она изобразила руками крохотный чуланчик: не больше спичечного коробка.
Этот громила уставился на меня. И я ему подмигнул: «Давай!».