Наш дом еще не спал; окна мерцали желтым и тусклосиним, где досматривали новости и сериалы. Где-то на верхних этажах доругивались соседи, которым не хватило светового дня. А на лавочке под липой — в ожидании полуночников, грустил Челюскин. Почему-то вход в дупло ему был заказан. Кто там опять его выселил?
Заднее сиденье на «Урале» — выше переднего и, заглушив мотор, Черноухов ждал, пока первой сойдет «дама»… А я — оцепенел!
— Машка! — Взревел я. — Окна!..
— Вижу, что окна… Правда, Петр — я их закрывала?
Подошел Черноухов и одним махом выдернул меня из железной люльки… Потом он подсадил меня на подоконник — и шторы стали хлестать меня по щекам, как предателя… Я вглядывался сквозь темноту: открыт шкаф — или закрыт? Филимону было приказано стеречь «кавалера»…
Хлопнула дверь; свет в коридоре… Машка подкатила «клячу» и даже протянула руку, но я отверг ее помощь — рванул к убежищу. Там скалился мой единственный друг в этой жизни. И рылась сестра, подыскивая слева, на полках, что-то сухое.
— Где он?! — Я стащил мокрую рубашку — и залепил в нее мокрым комом.
Потом они впустили Тристана и сели за мой стол: СПАСИТЕЛИ! Чай пить посреди ночи… Знаю я этот чай! Ждать будут, пока засну.
— Ты собираешься братишку кормить? — Спрашивал Петька с каким-то глупым видом (а может — так оно и выглядит: чужое счастье?). — Нам еще мотоцикл отводить. На стоянку.
…Знаю я эти стоянки!
— Пойдем на кухню: не будем ему мешать…
Знаю я эти кухни!..
Пока они там бормотали вполголоса (заговорщики!..), я все это время вслушивался: в каждый шорох, в каждый скрип…Куда ОН мог улететь, дурачок?
Я буду ждать его у окна, решено! Хоть всю ночь. И еще завтрашний день… На карнавале у меня — одна забота. Я это сделаю быстро. А потом у меня останется… останется еще одна ночь до приезда моих бесценных Родителей…И — что: вот так все закончится?.. Закончится детство… (Разве детство может закончиться?)
Вот в прошлый раз (это когда мои предки прибыли на побывку) я неожиданно заметил, что мой Номер Второй — косолапит. Носки ставит внутрь — и ступает так осторожно — будто у нас в доме одни препятствия!.. А всего-то: стол, стул, диван… И вообще — я заметил, что ему даже пройти мимо меня скорбно. Бочком ходит, словно краб… Чтоб — не помешать, не нарушить выдуманную им самим границу. (В больницах возле тяжелобольных так усталые родичи с пятки на носок переступают…)
К тому же я до сих пор не определился с «призванием». Не подсказал ему на ушко заветное желание; не поделился — сухарь бездушный! святыми сыновними мечтами…Не вытряс перед ним короб пусть даже несбыточных проектов…То есть, попросту говоря: не ПУСТИЛ его в свою душу.
«Блуждаете во мраке, юноша!..»
Блуждаю… Как эта звезда в ночи. И чего — пялится, чего — выискивает…
Выискивает!
…А ведь это пришли за ним, за Тэтти!
За моим Гошкой.
…Что я им скажу?
Если меня спросят. Если с меня спросят… Если, если, если.
Сразу две треугольные морды вспрыгнули из мрака — я чуть с кресла не кувыркнулся!.. Охранники! Поди — весь день рыскали.
Они дружно кивнули — и вмиг исчезли. Заикой можно стать!..
А тут еще и Челюскин заорал: его, занявшего половину скамьи, бесцеремонно спихивала компания хулигана Кирюши.
— Ступай в дупло!.. Катись отсюда…
Вот всегда удивлялся, как эта огромная рысь не падает, вцепившись в старую липу когтями…Но ведь не падает!
Но в дупло он не полез, а расположился гораздо ниже: на подходящей для его туши развилке. Кирюша меж тем гремел жестянками, а два его кореша уже пробовали пинать оставленный под окном «Урал».
Я быстренько покинул комнату — и добрался до кухонной двери. Заперта!..
…Ну как: тоже станете утверждать, что «семья — это святое, а старшая сестра — лучший друг младшего брата»?..
Чем можно заниматься в темноте на кухне, что обязательно нужно запирать дверь, скажите?
Я вернулся к себе…Да пусть — хоть разнесут эту древнюю колымагу: повыдергивают колеса, повыбивают фары…Только рад буду!
Но тут компания допустила стратегическую ошибку: им захотелось музычки.
Весь дом этого ждал!.. Кирюша с компанией были местными, а с местными дом умел разбираться! Сразу все дружно стали звать участкового…(Ага! Разбежались…) Мелания Сидоровна позорила хулиганов, а баба Улька вспоминала каких-то дружинников…
Я уже хотел закрыть окно, как с другой его стороны нарисовалась макушка. Малой не допрыгивал до подоконника; темечко то появлялось, то исчезало — видно, его хозяин не мог удержаться на цыпочках. Следующей появилась рука с перевязанным пальцем:
— Во, видишь, пацан? Ты нам должен!
— С какого краю?
— Твой гвоздь, да? Твой ответ! Ты нам должен.
Его повело в сторону; нелепо взмахнув руками — он тут же пропал из виду.
Я решил воспользоваться обстоятельством — и прикрыть окна. Как вдруг… Этот голос донесся с лавочки: Кирюшин голос:
— Кончай, Болт! Тебе Мотыль компенсировал травму?.. Компенсировал! Греби сюда… Здесь телка на подходе.
И я все понял…
На том месте, где сейчас качели, раньше был прудик. И комаров — навалом!.. А у нас была антимоскитная сетка. И дядя Жора вбил пару гвоздей (по краям подоконника), чтобы эта завеса держалась.
Так что (если разобраться!) дело не в Машкиной небрежности: окна были закрыты! А этот скот просто заполз к нам по наводке… Вот же они: эти два гвоздя! А если отъехать, на полу — точно! Отыщется и пара-другая капель загустевшей крови.
…Я знал, где искать кандидата на эту глупую шляпу: «сократку»!
И только я это сообразил, как ожил наш домашний телефон!
— Меня — нет! Я — умер… Не отвечай!
Но никто и не думал поднимать трубку; а Машка гордо и независимо пришла ко мне. Из-за ее спины таращился смущенный Петька.
— Сгинь! — Приказала мне сестрица. — Пусть побегают, побеспокоятся… Никто здесь не видел, как мы тебя привезли… Эти, — указала она на окна, — пришли позже.
А там продолжалась своя дискотека: какой — то блеющий дискант клялся на могиле старушки, что пересмотрит свои прежние асоциальные принципы…Потом вдруг все как-то решительно оборвалось: из дома вышла парочка нехилых с виду ребят, присоединилась к поджидавшей их девчонке — видимо, курортники собрались в ночной рейд. Компания на лавочке подхватилась и, гремя недопитыми жестянками, стала консультировать возможных клиентов: где лучше «оторваться», а где — «полный отстой»…
По сути, Кирюша этим и «зарабатывал» все лето.
А я вцепился в Петра мертвой хваткой! Я пригласил его срочно «поговорить». Но когда я сказал, что мне нужно — он обалдел! Он даже спросил: не сильно ли я пострадал, скатившись с яхты?.. Ну там — головкой не шибанулся? У меня сжалось сердце, когда он вернулся к двери — и дернул ее на себя!.. Машка чуть не свалилась ему на руки (подслушивала? Это у нас — семейное).
А Машка — сияла! (И с какого баяна — такая счастливая?)
— Грабить Мотыля? Я — с вами!
— С ума сошла. — Нежно предупредил законопослушный Черноухов. — Никто никуда не пойдет! Дождемся утра…
Тут я встрял:
— Ладно, сосед, забыли…Ты же не супермен, в самом-то деле! (Это я на Машку играл, кто не понял.) Я…Я сам к нему поеду! Он в субботу — дежурит; прорвусь на вахту — (Тут я всхлипнул дозированным страданием), — вот только собаку мне одолжи, ладно?.. Тристан не предаст: он — прикроет, я же знаю.
Но Черноухова уже бросило в раж. И, самое главное! Машка… Ну прямо расцвела! (Ей над парнем поиздеваться — обновки не надо!..)
— Собаку не дам! — Еще туго соображал Петька. — Хозяин — на вахте. А кто — дома?
— Сигнализация… — Ласково подсказала Машка. — Он один живет: своих бабочек охраняет.
Петька беззащитно огляделся: мы загоняли его в тупик.
Он помедлил: — А…со стороны окна?
Машка чуть не пританцовывала…
— Пожарная лестница, шестой этаж. Всего — шестой…Кто у нас альпинист?
Она подтолкнула его к окну для дальнейших указаний:
— Видишь, дверь на балкон открыта…И свет сеется: там у него — аквариумы.
Черноухов как-то странно поглядел на нее. А потом выдавил с заметным усилием: «Значит, ты хочешь, чтоб я сел в тюрьму?»
— Да! Хочу… — Машка то же как-то особо на него сощурилась. — Буду носить тебе передачи. И любимую газету. И заберу Тристана. Побег устрою…
— В опасные игры — играешь.
Однако уже глядел в окно, как стратег: что-то взвешивая и решая. И вдруг — резко развернулся:
— Но там же — туча насекомых, верно? — Он почти торжествовал.
— Бедный Петя! — Не по-девчоночьи зрело вздохнула Машка — и даже руки на пузе сложила, как делала баба Улька. — Пойдем, мой родненький, отведем мотоцикл…Или лучше — сам шаркай в свой гараж! Я знаю, кто нынче еще не спит в Евпатории…
Это, конечно, было жестоко. Но у нас вся семья — «кузнецы своего счастья».
— Его легко узнать. — втиснулся я в опасную паузу. — Крылышко с правой стороны испачкано красным лаком. Машка пролила.
— Да! — Подхватила сестра — и выставила в доказательство свои когти. — Вот такого цвета крылышко, мой Роланд!
— А если что-то случится?..
— Я буду молиться за тебя, рыцарь! (Бросила она реплику в сторону: то же у Андрэ научилась?)
У меня, честно сказать, что-то царапнул в душе, когда он наклонился и потрепал по загривку свою собаку… А потом — вскочил на подоконник — и сиганул оттуда на площадку.
Теперь мы с Машкой только смотрели…Он шустро, как — будто занимался этим всю жизнь, вскарабкался по узкой пожарной лестнице…Я даже дыхание затаил: мне казалось — я слышу, как она скрипит и елозит по стене…Потом он исчез за балконной дверью: мы с Машкой поглядели друг на друга (как два подельника)…Показалось, что его нет целую вечность…И все-таки он появился! Сестра, дура — даже захлопала в ладоши…Он стал спускаться. Медленно, жутко медленно…Потом я уже понял, что там непорядок с лестничкой… И на уровне третьего этажа эта старая ржавая рухлядь вдруг отошла от стены… Впору было перекреститься!
— Смотри: что ты натворил! — И Машка дала мне подзатыльник. (Не, ну как вам это?..)
Сама эта красавица сидела на моей «панели космонавта», свесив наружу ноги. Ага, я теперь и виноват!.. Дать бы ей сдачи, но что-то отвлекло… Дасэр! Он-то здесь каким боком? Сидит на спинке скамьи… — то же, представьте, не сводит своего змеиного личика с нашей лестницы; один Челюскин пока в выигрыше — в несколько прыжков достиг заветного места — и уже топорщит усы из дупла. Как теперь вернешься, Дасэр?
А маленький юркий водила ББГ (уже — разжалованный?) и не собирался воевать за временное жилье. Он скатился со скамьи — и почти распластался в чудном галопе, спеша к погибающей лестнице…Петька висел на перекладине, суча ногами…И тут шквал ветра тряхнул всю эту «гуляющую конструкцию», что-то загрохотало в забывчивом небе: ярко вспыхнула молния, до ужаса отчетливо осветив черные гнезда на стене — от вывернутых болтов. Шквал ударил вторично: вот здесь он и раздался — ожидаемо дикий крик. И в следующий миг Черноухов, как куль — свалился на голову прямо Дасэру.
В ту же секунду и моя бестолковая сестра спрыгнула с подоконника — и ринулась в копошашуюся под домом темноту. А следом — прыгнул Тристан.
«Вот и все», подумал я. Судить меня не будут, но в лицо тыкать станут: я — погубил хорошего светлого человека. И еще будут говорить: «из-за жалкой комахи…». И ничего ведь никому не докажешь.
Маленькая смуглая рука швырнула мне на «панель» обыкновенный спичечный коробок… На всякий случай я — осмотрелся. Никого…И на лавке — никого. А из-под дома напротив доносятся Осторожно я выпихнул пенал… Как неподвижно ОН лежал!
— Ну, вставай… — И я дунул на него. — Очнись, Тэтти-Гон: сто тридцать восьмой потомок славного рода…
И тут он шевельнул усиками! А у меня в ушах начался такой галдеж! Будто запищало, застонало и засвиристело все доселе невидимое, неслышимое и неуяснимое духом царство прямокрылых: «Все кончено, царь Данька! Мы — не успеем… Никто — не успеет!»
— Хай-Тоба! — Заорал я так, что — наверное, у него долго чесались коленки!.. (Я его оглушил.) — МЫ — УСПЕЕМ…Если ты сейчас поднимешь свою тощую задницу, дохлая сколопендра!
(Каково я его?..! Леха бы заценил.)
И он вскочил, маленький мерзавец…И даже попытался меня лягнуть!
— Ты здоров, как бык! — Похвалил я его.
«Как жук-носорог», — поправил он.
«Отойди от окна, человек… Ну — «отъезжай»…не спорю: сейчас — не время! ТАМ все живы. Нет, рамы не закрывай! Просто задерни шторы, запечатай вход. Нам не должны мешать…И захлопни свой ротовой аппарат: один отряд, один командир!»
…Нет, вы это слышали? А кто здесь, на минуточку, царь природы?
Но возмущаться было уже некогда: он стал расти — прямо на глазах (в едином растянутом кадре из фильма ужасов): и вот, огромные каплевидные глазищи уже нависли надо мной…Он стоит: исполин и великан; и уже недовольно щелкает перепончатым крылом (его раздражает багровое пятно). А страшные жвалы ходят ходуном, словно он непрерывно поедает воздух…Он занят: в мелких его конечностях что-то блестит, мелькает. И он направляет на меня Увеличительное Стекло!
…Почти сразу раздается дикий грохот; до меня не сразу дошло, что это — трещит телефон в коридоре. Просто очередной звонок.
— Надеюсь, ты плохо обедал сегодня… — Слышу я его НАСТОЯЩИЙ голос. — Некоторых впервые — тошнит.
И тут я чего-то страшно испугался; как я захотел в свой нормальный рост — и передать не могу! Пусть — с «балластом», пусть — «бегом на заднице — вперед!» (шутка Лехи перед гонками); пусть что угодно — лишь бы не провалиться в трещину порванного дермантина на этом дряхлом домашнем кресле…
А он вдруг сказал серьезно (и в голосе его не было ехидства великанов):
— Сто тридцать восьмой потомок Длинноусых Кавалеров приветствует тебя… А теперь дай мне руку, человек!
— Зачем тебе моя рука? — Пискнул я.
Он так грозно жмакнул челюстями, что меня передернуло.
— Съесть хочу…маленькая ты букашка… Испугался?
«Веселый тренер — серьезный тренер!», ответил я любимой фразой Седой Дамы.
Он согласно кивнул — и вдруг выдернул меня из моего драного сиденья!.. Его глазищи-«желуди» пристально следили за мной, сторожа каждое движение, а в бойких, хоть и мелких, конечностях перекатывалось Увеличительное Стекло.
…А я — СТОЯЛ. Стоял на своих ногах, чувствуя — что тяжелею и уплотняюсь; осознавая, что упаду — если сделаю хоть один шаг. И не на что опереться: только огромная торпеда, взявшаяся невесть откуда, загораживает путь.
— До утра так будешь торчать?
И он не сводил с меня глаз, когда я сделал свой первый шаг.
Потом — другой… Еще один. Другой… Еще один.
Он и не думал меня поддерживать. Он ждал. Просто терпеливо ждал.
— Готов, человек? Ты видел, как люди взбираются на слона? — И он выставил свою ажурную заднюю ногу (и даже нетерпеливо притопнул ею).
— Держись… Взлетаем!
И я почуял вибрацию — не механическую, (как на утонувшей «ракете»); а — настоящий, теплый, живой трепет организма: заряжающий мускулы к полету. Я уцепился за какой-то вырост на шее — и глянул вниз. Вот она, моя грозная торпеда: колпачок от шариковой ручки.
А с могучим «телом» моего корабля что-то происходило:
— На кры-ы-ло! — Взревел Тэтти-Гон. — За регалиями!.. Впере-ед!
Я едва уцепился покрепче за скрытый покровный сустав (напоминающий перекладину для подтягивания из бассейна), как все вокруг — разом ухнуло вниз, и мы стремительно вписались в темный туннель между гуляющими от ветра шторами…Мы были на свободе!.. А вокруг — незнакомый мир: мир ГИГАНТОВ. Они были похожи на людей, но я не понимал их — и не узнавал. Они вздымали к небу огромные руки; они сотрясали воздух гулом и грохотом (чтобы они не говорили — все слышалась брань…); они встали цепью вокруг белой горы с красным крестом; и здесь — опять ругались, и тут огромное животное в светлом плаще чуть не настигло нас исполинским сачком…
Тогда мы резко ушли вверх: к огромной пещере, мрачно зияющей за целым лесом ветвей. Там зиял провал… И нам нужно было именно туда.
Тэтти-Гон шел напролом. Хозяин пещеры уже ждал его… И тут меня взял страх! Настоящий, доисторический…Я увидел саблезубого тигра — с рычащей пастью, с не пускающим взором…И вдруг подумал: если упаду — то прямо в глотку Челюскина… И еще мелькнула мысль-предательница: а ведь дома — тишина, покой…кресло! (и кота я этого гонял, как сидорову козу…)
Тэтти — Гон сделал обманный финт, и на вираже ушел в крутое пике. Котище только впустую щелкнул пастью… Но мы были уже внутри: мы опускались в глубину неизвестно кем выточенного (или — выеденного?) ствола гигантской липы; Тэтти-Гон сложил крылья — и началось свободное падение.
Повеяло бездной…Все исчезло: и звук, и свет, и цвет, и запах…Не было совсем воздуха, бьющего в грудь, а значит — и ощущения полета… Темный, неподвижный, бесконечно вбирающий в себя время, — кадр: самый длинный за мою короткую жизнь!
Тьма уплотнилась, загустела — и я почуял впереди опасность.
ОНИ появились россыпью, скопом: словно высыпались разом из дырявого мешка.
— Первая линия защиты! — Проворчал мой ведущий. — Факельщики…Уходим!
И мы — уходили. То — снова вверх, то — по наклонной…Подземные тропы играли с нами. Несколько раз мы ошиблись туннелями; еще нас пытались ослепить этими самыми факелами… В дикой спешке мы влетели в пещеру…И тут я понял, что «факельщики» — это просто светляки… Просто их кто-то поднял по тревоге (этих, безобидных, в общем-то, ребят…). А вот — для чего?
— Где мы? — Пробарабанил я по сложенной перепонке (словно это был привычный подлокотник).
— Еще раз стукни — узнаешь!
И я притих. Я молчал до тех пор, пока вдруг не услышал:
— Не спи. Сейчас будет жарко…
— «Вторая линия»?
— Может быть…
— А может и не быть?
— Может и не быть, что «может быть»; а может быть — что «может и не быть».
— …Как тебя дети понимают? — Усомнился я.
— А я — не просто «Умный, красивый и ловкий…» Я — тот, в которого они не доиграли!.. Ты сам недавно был нимфантом: должен помнить, что по-настоящеиу игра начинается, — когда она уже закончилась! Каждый участник доигрывает ее по-своему: один облачается в латы героя, другой — сладострастно втискивается в облик жертвы… А вот я — не уловим! Меня им — мошкаре! не вычислить…
Он еще хвастается… Давно ли сам — из детства?
— А сейчас нам сделают «темную»! — Радостно признался Гошка. — Каждый воспитатель проходит через это.
И пропали все отблески света; посыпался какой-то мусор, полилась вода — сам Тэтти-Гон прорвался сквозь легкие нагромождения (сети, паутина?..) — и резко забрал вверх; и здесь нас встретило пестрое войско во главе с недовольным командиром.
— Где вы застряли?
— Это не мы — застряли! — Отвечал нам усач со страшно торчащими рогами. — Это вы опаздываете на церемонию… — И он облетел вокруг меня. — Это и есть ваш первый помощник, кандидат?
— Вам что-то не нравится, начальник торжественного караула?
— Не очень-то эта особь похожа на кузнечика… — Пробормотал смущенный начальник караула. — Даже — на очень редкого кузнечика не похож…К тому же — в плац-листе указано: «Чоко Тумако, из рода кочевых канатоходцев, исторический ареал…
— Я знаю, что написано в плац-листе! — Сердито перебил Тэтти, явно разозленный задержкой. — Основной признак есть?
— Ну есть… — Недовольно протянул командир. — А длинных усиков — не вижу!
— Земная регрессия… — Туманно пояснил Тэтти. — Издержки трансформинга! Он — еще не имаго. Не задерживайте нас из-за пустяков!
Я ничего не понял, но решил промолчать. Пусть эти великаны договариваются сами.
И мы полетели дальше, но теперь — уже в кольце охраны. Местами казалось, что я плыву по реке, загроможденной блестящими спинами бегемотов.
А потом — целая бездна простора (это мы вылетели из полумрака); внизу дышали степи, отяжелевшие от дневного зноя и уже вспучивалась земля, рождая редкие скалы. Мы втянулись в предгорья. Я никогда не был в этих местах.
Сокращая путь, наш «отряд» чуть не врезался в одинокий утес; Тэтти-Гон возмутился, но тут мы опять занырнули в очередной тоннель. Стало шумно и тесно; все толкались спинами и неподвижными в полете крыльями.
Странно: или мне было беспокойно — или он транслировал мне в уши свою озабоченность предстоящим?.. «Ты же меня выручишь, царь Данька?», пропищал он почти по-домашнему (словно мы с ним мирно прохлаждались у подоконника). «Тебе нужно просто произнести формулу. Для тебя — пустяк, для меня — судьба.»
Что-то настораживало меня в этой просьбе: так, слегка — но царапало нежными коготочками по сердцу.
Тут мы — всей эскадрильей! прямо-таки выпали в большой гудящий зал. Это была еще одна пещера: огромная, без конца и края! И мы всей ордой неслись по видимому периметру, с каждым кругом снижаясь все ниже и ниже — пока, наконец, не приземлились на очень скромный кружок-ориентир.
— Спускайся. Прибыли…
И я съехал по его крылу, как по пандусу.
Теперь можно было и оглядеться. Выполнив свою задачу, наш караул медленно втянулся в мрачный боковой тупик.
Здесь все было: камень.
Камень стен, подножия, сводов. Защита, а — может, угроза? Отсюда — не выскочишь.
Я не разобрал толком, что в центре. Потому что к нам уже шел, переваливаясь, старый знакомец: жук-могильщик из Старой башни. (Теперь он был — не продажный таможенник, а служащий в смокинге. Идти на задних лапах было ему крайне неудобно (но я понял: это требование этикета).
Он был мрачен, этот могильщик. Я разглядел у него саблю, мешающую идти. (Ну — и чиновники у них!)
Он подошел ближе, неуклюже поклонился. И глядел на меня так, как я сам тогда на него смотрел: с нескрываемой печатью эволюционного снобизма.
— С тобой? — Сухо указал он на меня — и отошел сразу, стараясь не раздавить.
Тэтти как-то неуверенно кивнул.
— Ну так реверсируй! Или ты хочешь, чтоб его затоптали как самозванца?
Странная у него была интонация. Но Тэтти уже крутил Увеличительно Стекло.
И меня тотчас будто взорвало и выломило из лилипутского кокона: и я стал — вровень с ними…Выросший, я тем более не напоминал «кузнечика», — это прям читалось на брюзгливых жвалах жвалах Могильщика.
— Покажи ему предков, сто тридцать восьмой… — Буркнул он кандидату. — Пока еще коллегия соберется… Старички отдыхают: забились в расселины… Здесь своя духота.
И мы пошли знакомиться с предками. Это была стена-галерея, испещренная наскальными рисунками.
И увидел я пращуров древнего народца… Телосложением — приматы, безусловно!. А вот — головы… Я быстро взглянул на идущего рядом. Вот она, голова: что там — на стене, что у моего голенастого Гонши, — одинаковая!
— Кто это?
Крылья у моего ведущего чуть дрогнули…
— Тебе трудно принять это, человек? Вы называете его — инсектоид. Это — наш общий предок. Своим внешним видом ты просто напомнил об этом моим родичам. Поэтому — они и смотрят на тебя недоверчиво. Но правилами ритуала — это не запрещено!
«Они смотрят на меня недоверчиво…» Да я сам глядел на эту галерею — недоверчиво! Более того — с законным возмущением более развитого вида… Эти лица с выпуклыми глазницами без зрачков, эти усы-антенны, выбитые в мертвом камне…Финиш! Полный «буль-буль»!
— Это все началось после Первой Межвидовой Склоки. — С непонятной грустью пояснил мой гид… — Весь этот О_С_Т_Р_О_В тогда был нашим кормовым полем. И еще захватывал часть материковой впадины, откуда однажды и явились чужаки. Они сказали, что им нужен этот остров. Еще они сказали, что дадут нам новые земли. И разделилось наше племя…Большая половина согласилась на переселение: «Дом — там, где еда!». Но судьба посмеялась и над этой половиной и — над теми, кто остался. Это была планета-флора; и там огромные инсектоиды деградировали в мелкие популяции… Они разучились высоко порхать в темноте под звездами и говорить через утренний воздух. А те, что остались «внизу» — вскоре забыли даже навык полета (их просто в насмешку сбивали!); их гнусно называли «инсектопитеками»: низшей расой…Тогда — в напоминание разобщенным потомкам, — этот О-С_Т_Р_О_В_ тоже перерубили пополам (как и наше злосчастное племя). И приморская его часть — попросту затонула.
— Эта пещера — наш последний алтарь, — Тэтти взмахнул крылом, предлагая вернуться. — Сейчас здесь приносят клятвы все те, кто «взлетает» на высокие должности. Клятвы принсятся на гробнице регента Новой колонии, погибшего здесь, но завещавшего нам путь в галактику «Мотылек». Там наш мир. Совсем не похожий на ваш…
— А эти…поработители, — сказал я, стараясь не отставать от его голенастых шагов, — они куда делись?
— Никуда не делись! И вашу планету без устали терроризируют и на наш Цветущий Луг посягают… Ничему у своих порабощенных — не научились! Усы стали короче, а желудок — шире… Одним словом — саранча!
Тяжело переваливаясь, к нам спешил старый знакомый: жук-могильщик. Его галстук-«бабочка» сбился на сторону. Он пыхтел, подманивая нас к себе мохнатой лапой.
А Тэтти вдруг застыл: прямо-таки окаменел — словно памятник самому себе.
И тут до меня дошло: он попросту боится! Ну — как земной пацан строгих учителей — или там директора в школе.
— Давай, Гошка! Я — с тобой!..
В центре пещеры уже возвышалось надгробие, прикрытое гранитной плитой. За плитой молча громоздились четыре сумрачных создания угрожающего вида. Выправка у них была человечья, но взгляды — злобные.
— Жук-Олень, Жук-Носорог, Жук — Голиаф и — казначей Скарабей в придачу, — упавшим голосом пробормотал Гонша. — Все в сборе! Коллегия… А вон и наш «караул»: как всегда — спрятался за спины.
Четыре черных панциря встали по углам возвышения — и дружно сдвинули плиту. Нас каким-то ветром швырнуло поближе…
В каменной гробнице уютно лежал индивид, которого мы только что видели на фреске. Руки и ноги — вроде человечьи. Но грудь — ужасно впалая…Плюс — ветхие, осыпавшиеся до трухи надкрылья, как-будто вывернутые из-под спины и подтянутые до острых коленок и птичьих стоп. («Наверное», решил я, «это создание передвигалось прыжками…»)
А голову я не видел; голову до поры до времени прикрывала деревянная маска, похожая на африканскую. На этой маске глаза были огромные и овальные (как и положено кузнечику) Сама личина была светлой коры, а «очи» казались залиты смолой.
Все четыре наблюдателя уставились на Гошку. А он зло выпятил жвалы, собираясь сражаться!..
Самый крупный из коллегии — Голиаф, поражавший высотой, вдруг сказал каким-то мирным упреждающим говорком:
— Объясни, прибывший, объясни нам всем, бестолковым министрам, — зачем ты привел с собой человека… Разве такой помощник должен быть у Главного Воспитателя потомства прямокрылых?
— Я привел ДРУГА! — Бросил вызов Гошка. — Разве не такой «помощник» должен быть у Главного Воспитателя?
— И у него есть все четыре достоинства? — Почему-то не поверил озадаченный Голиаф.
— Есть! — Зазвенел юный голос — как медь в потревоженном колоколе. — Конечно, есть, уважаемая коллегия!
И он отскочил на свободное пространство, красуясь. И каждую фразу точил речитативом, приводя в движение свой тощий торс и прихлопывая ближними надкрыльями:
Учитывая все это, я — согласно закону Цветущего Луга, передал ему на хранение, почитание и использование ИМЯ моего погибшего друга — Чоко Мутаку. Отныне ОН — мой собрат Чоко. Мой помощник Чоко-кузнечик!
— Лишь бы — не саранча! — Выкрикнул из-за спин «караульный».
И все дружно подхватили: «Смерть саранче!..Смерть короткоусым!..»
— И если вспомнить нашу многовековую историю… — продолжал Гошка, но тут его дружно перебили: видно, и сами знали эту историю.
А жук-носорог проникновенно сказал:
— Все-таки уточните, соискатель: что вы ждете от вашего…э-э, не совсем обычного помощника?
— Понимания и …объединения. Это мой путь: возвращение к истокам. Чоко сказал как-то: «Каждому имаго — нужен амиго!». В этом — моя миссия.
И тут же он бочком-бочком отскочил в сторону. А надо мной навис Голиаф:
— Ты согласен с Правилами Цветущего Луга? Ты действительно хочешь принять эту ношу: имя погибшего друга? Ты хорошо знаешь кавалера Тэтти-Гона? Ты согласен оставить свою планету?
Тут я подрастерялся. Вся эта церемония стала давить на меня…Что там, в этих Правилах?.. Делиться едой (да пожалуйста!), тенью (еще проще…). Еще там пикирующая птица (да — «веслом» по башке!..)
…И еще: про что-то «самое дорогое»… А что у меня — «самое дорогое»?
Тут Тэтти быстро подскочил ко мне, обнял (прикрыл меня своим крылом):
— Мы — согласны, — сказал он.
Коллегия переглянулась, но со стороны это выглядело не иначе, как дружеская поддержка.
— Теперь подойдите к Великому Предку! — Трубным голосом возвестил Голиаф.
И мы подошли (шаг в шаг) и встали напротив с разных сторон гробницы. И почему-то дружно уставились на маску, а не друг на друга.
— Формула Братской Клятвы! — Шепнул из-за спин командир встречавшего нас караула. — Помните?..
И все замерли. Все ждали.
И я выдавил заученное в дороге: «МОИ КРЫЛЬЯ — ТВОИ КРЫЛЬЯ»
Облегченный вздох вырвался у Тэтти-Гона. Но на него никто не смотрел: все уставились на деревянную личину.
…Выдолбленные очи (залитые мазутом, нефтью?) — заблестели, задвигались, ожили…Она глядела на меня, эта маска! Она — глядела… И в этом взгляде тихо мерцали давно отгоревшие страсти.
— ПРЕДОК — согласен! — Закивали хранители. И, как только они это произнесли — амбразуры очей заново умерли, окаменели и заплыли вечным мраком.
А новоутвержденный Верховный Воспитатель уже был готов к великой цели; согнув под острым углом голенастую конечность, он по-рыцарски встал на «одно колено», подставил Голиафу свою покорную овальную голову; еще он предусмотрительно забросил за спину усики-антенны.
И они подходили к нему по очереди:
Жук-Носорог торжественно препоясал его экзаментой;
Жук-Олень вручил красивую обувную коробку;
Хозяйственный Скарабей передал (из лапы в лапу) — жезл начальника: трость-«кафедралку».
И, наконец, могучий Голиаф возложил ему на темя шляпу-«четырехзубку» (похожую на гигантский лист клевера). Как я понял, это и была та самая «сократка»: квадратный академический головной убор зеленого цвета — с каким-то странным букетиком вместо кисточки.
(Позже я рассмотрел это дополнение: это был пучок секущих растений, обычные розги…Надо полагать, символ воспитания.)
Не то, чтобы для взрослой руки, но — для того мира, который и сам невелик.
(Самое главное: сделано с любовью…)
Мы вернулись в город при полной луне, в сопровождении «крылатой пехоты». На прощание начальник караула — наш добрый старый могильщик!, о чем-то посекретничал с Главным Воспитателем, пока я (заново реверсированный в букашку) глазел на огромное, развороченное Челюскиным, дупло.
Шторы от ветра колыхались надутыми парусами. (Значит, Машки нет дома: нянчится со своим героем…). И площадка была пустынна.
Дома гулял сквозняк… Все кончилось…Я сидел в своем кресле, а он — беззаботный! скакал по нарисованным кнопкам давно выцветшей панели. Он, Главный Воспитала, был готов к завершению своей миссии.
Он так и сказал: «Миссия окончена… Я — готов! Еще один день; еще одна ночь…Два корабля: для эскорта — неплохо!»
Плохо было — мне. Весь обратный путь я грезил об ином.
— Кто твой помощник, Тэтти-Гон? — напомнил я ему.
Молча он вздрогнул.
— Я — пригожусь… Я могу быть хорошим надзирателем. Особенно — если у меня будет плеть.
Он опасливо отпрыгнул:
«Розги — это не цель… Если воспитатель берется за плеть — воспитывать надо самого воспитателя.»
Я ждал…Тогда он добавил со вздохом: «Пойми сам: я не могу тебя взять…»
И тогда я все понял. Он предал меня — еще там, у гробницы. Он знал; он не мог не знать — зачем мне вся эта канитель!.. (Лучше ходить по неродной планете, чем ползать — по собственной.)
Опять обманут…Сначала — дядей Жорой, таскавшим меня на руках по окрестным бабкам («…вот этой травнице верю: скоро поскачешь, Козленок!»); потом — эти пронумерованные мной самим отцематери, сиречь — Родители, спустившие столько бабла на приехавших отдохнуть профессоров и академиков); потом — эта полоумная Седая Дама, кормившая меня россказнями о «чудесах на финише»…
Даже — Леха, мой друг — и тот делал вид, что тогда — на майских! честно пришел к финишу первым… Болтуны все.
И с кем я тогда остаюсь?.. Если меня даже надсмотрщиком не берут на другую планету.
ЛЮ-Ю-ДИ, куда, в какую щель забиться, если все рушится?..
А пока я был в своем кресле. Сам дурак — доверился жалкому насекомцу, повернутому на свей шляпе. И я грохнул кулаком по табличке «Осторожно: метеориты!..». Так грохнул, что «мой начальник» — подпрыгнул. И еще — после всего этого, заявил назидательным тоном:» Когда рушатся скалы, самое главное — не КУДА бежать, а к КОМУ…».
Вошел в процесс, называется.
А я понял, что пора стать взрослым. Сразу — и навсегда! И Родителям радостно будет, да и всем остальным понравится. Завтра…нет, сегодня же — закрашу эту детскую вселенную самой черной краской на свете (или — что там найдется). Хватит пудрить мозги!
Чтобы узнать ночные новости, я решил дождаться утра. Так я и задремал, уложив голову на привычный левый локоть, а левый локоть — на еще более истертый «главный рычаг» на обреченной панели. И снилось мне, что я лечу к звездам — и ни одна не хочет меня принять! Как сговорились…И только одна — маленькая, плюгавая такая планета сказала:» Возвращайся туда, где был: если там не нужен — нигде не ждут…».
С утра площадка кипела: ночью «ужасть что творилось»; и дом соседский ограбили (и полиция была и МЧС не скучала!) и «Скорую» вызвали и террористов ловили… А еще руку сломали жильцу, и беспутная девка из первой квартиры всю ночь шлялась туда-сюда… Потом громко поссорилась с своим одноруким — и умотала на праздник в цыганской юбке, умора!.. с! А брата ее искали с собаками и фонарями, в окна светили. Столько новостей в одно утро (и это — не считая грядущего карнавала!).
Собрав всю информацию, я задумался.
И было отчего.
Вот скоро мне, лопуху, исполнится полноценных четырнадцать…Раз, два — и гражданин, здрасте! А то, что было прежде — куда его, в коробку с пластиковой живностью? В самый дальний угол памяти — задвинуть, затереть, забыть?..
…А это действительно здорово, что через три с половиной часа — номинально кончится детство? (Меня родили в четверть одиннадцатого)… Как же так, как же все это?.. Может — ничего и не было? Просто — приснилось в душную ночь, так? И по вечерам я по-прежнему буду подъезжать на своей «кляче» к черному-пречерному подоконнику, долго буду смотреть на него — и думать: вот это и есть настоящий космос. Темная материя. Черная дыра. И — никаких Цветущих Лугов.… Мимо!
Голоса под липой выдернули меня из дремоты:
— Чего грустишь, Зинаида? Макаки сдохли — али слонов постреляли?..
— На «Бизоне» — мертвый дельфин, девочки! В сеть залез: они же — любопытные… Сколько там всего понастроено, пораскидано — уму непостижимо И все — на один день, страшно подумать…Завтра уже раскурочат!
Дельфин меня не интересовал, а вот к бабе Зине дело было.
И вообще стоило поспешить: когда приедут Родители — свободное перемещение по дому будет исключено. ОНИ займут мою комнату. А меня — как болезного братца, отправят к Машке. «Детки в клетке». А мы будем изнывать на маленькой территории: ни Машке — к Катьке, ни мне — к Лехе! (Мы же — смертельно соскучились!..)
И самое главное — тогда я вообще не подберусь к ее компу: его на время приватизируют Родители (так было всегда: в своей Африке они работали на древних «стационарах», предоставленных миссией «Врачи без границ»).
— Тэтти-Гон! — Приказал я.
Вдвоем мы подъехали к Машкиной двери. Замочная скважина — пуста. О-кей!
Проинструктировав подельника, я запихнул его в скважину.
Девчонки, мой вам совет: никогда не заводите «тайный дневник». Всегда найдется младший брат, который его взломает!..
Я огляделся во владениях сестры. Идиотский плакат с «психологическими типами»; афишка с кобельком (на ней кудрявый Андрэ еще больше напоминает Тристана): подпись красным фломастером: «Котенку, играющему с бабочкой на коньке крыши…».
Что, Черноухов, пролетел? Моей изысканной сестричке нравятся артисты (пусть даже в ошейниках — и «слабослышащие»), а — не строители-монтажники с боевыми котами на черных футболках. Как сказал бы бессмертный дядя Худай: «Один девка — два джигита…Ха-ха-ха!». Вот взяла и не сняла этот постер: назло тебе! И сбежала «цыганкой»… Ищи теперь у первого от моря фонтана.
На крышке ее ноута выплясывал Тэтти-Гон. Что-то царапнуло мне взгляд… Неужто?!
Зеленый плут — он в своей «сократке» (или как там еще…). Сам — невелик, а шляпец — и вовсе с микрон.
Довольно бесцеремонно я стряхнул его на стол: знай свое место, насекомое!
Потом я открыл ноутбук… Запоролен… Как и ожидалось!
…Сволочь ты, дядя Жора!
— Пароль! — Рявкнул я, не глядя на соучастника…
«Не знаю…Но щелкала — восемь раз!»
— Я сейчас сам тебя щелкну… В мозги не мог «забраться»?
«В мозги — забирался… Первый самец — тот, что на плакате. Но он для нее — не еда, не тепло, не лист для ночлега…»
Я развеселился. Вот как надо оценивать: «Еда» и «Тепло», «Кров». Без всяких амуров… И глядите — какая цивилизация выросла (не чета нам!).
— А… второй самец?
«Тот, который рекламирует корм для кошек?»
Браво, Черноухов!..Вот чем, оказывается, занимаются твои «боевые коты»… (Учи китайский, Петя!)
Мне расхотелось слушать дальше про «еду» и «ночлег».
— Да есть там что-нибудь про пароль в ее башке?
«Восемь клавиш…Восемь клавиш…Еще — «образ», даже — не «образ» — а отблеск, отражение… Маленькое, жалкое, беленькое: рожками упирается, ножками сучит…»
— КОЗЛЕНОК! — Заорал я. — Это — «козленок»: мое детское прозвище!
И я набрал его. И душа Машки, сокрытая от меня — медленно и неохотно стала пробуждаться навстречу. Там была куча фоток — и на всех был я (еще в доколясочном периоде): в неизбежном чепчике (с разевающими пасть бегемотиками); стою на своих ногах — и держусь: и за ее руку, и за руку Отца, и за руку Матери… Вот так: СТОЮ и ДЕРЖУСЬ… (А что еще нужно для счастья, ЛЮ-Ю-ЮДИ: только СТОЯТЬ на своих ногах, только ДЕРЖАТЬСЯ за верную руку!..)
После урагана — фотки закончились (словно и я сам сбежал в небытие… Да и всю семью — смыло в море.) Были только газетные вырезки:
«Трагедия в Заозерном…»
«Страшный урожай торнадо…»
«Ребенка спас «морской дъявол»?»
Ну — и прочее в таком же духе.
Теперь на фотках — Машка, везде Машка (меня — явно стесняются). Машка — на львах возле библиотеки, Машка — у якоря возле музея, Машка — в огромной раковине на берегу моря (привет, Дикуся!..)
Ниже — ее заметки.
«… Наверно, стоит заняться поглубже дефектологией (экое поганое слово!) и психологией…Тогда, наверно, я стану лучше понимать Даньку.
Итак, будем изучать:
Песталоцци. «Здравствуй, Песталоцци…Я — Маша. И у меня есть вопросы.»
Монтессори. «Привет, Монтессори… Я — Маша. И я кое с чем не согласна…»
Фрейд. «Хэлло, дядюшка Фрейд… Я слышала — ты старый проказник…»
Но — самое главное! шах и мат тебе, пустая башка Жорик!..Знаешь, дядя Жора, что такое СДТ («садист», для упрощения). Это и есть Я: социально-детерминированный тинейджер! (Будем знакомы…).
Просто сестрица решила покопаться на секретном полигоне (где именно «мальчики»; которые — выросли раньше, чем научились ходить). Если честно — я бы закрыл девчонкам вход на этот полигон. Там ведь уже не пупсики в чепчиках, а вполне себе циничные парни, знающие ход на порносайты.
…Тяжелая рука сдавила плечо мне. Еще не зная, кто за спиной — я успел закрыть вкладку.
Плохой ты сторож, Тэтти-Гон!..
И чья-то воля рванула на себя мое кресло. А ведь предупреждал Родитель№ 2: «Распахнутые окна когда-нибудь удивят…»
— Ну здравствуй, Муфлон Иваныч… Попросту сказать — я рад тебя видеть, лягушонка в коробчонке…Живем, да? А почему — не откликался? Мы всей артелью переживали, не спали ночь…Ты где прятался, недовесок?
Буцай ухмылялся…Если не вслушиваться (отключить звук), то на плаву остается вполне себе улыбчивая рожа старого знакомого. Лысая башка прикрыта туристической кепочкой, морда вежливо выбрита — и никаких тебе драных тельняшек и разноподсмыканных штанин: вполне приличные шорты. Он и на карнавале такой будет? Изображать порядочного человека…
Буцай гостем погулял по комнате, тормознул возле «Психологических типов…» Он с таким видом изучал плакат, будто Машка училась у него в аспирантуре. И училась плохо.
Потом он ухватился за ручки кресла и силком притолкал его в мою собственную половину. Я только успел ощутить, как предатель Гошка засвербел у меня под локтем.
В моей комнате Буцай тоже походил, поглазел — и двинулся к шкафу. Я напрягся, а слуга Белого Господина уже выстукивал по дверце: «Кто, кто в теремочке живет?»
И решил узнать наверняка.
Филимон ухнул на него, как освобожденный узник, обняв скрипучими мослами. Буцай оцепенел — и пасть его отвисла не хуже, чем у Фильки. (Вот так они и смотрели друг на друга: как два идиота).
— Ты — это, тихо, приятель… — Ласково сказал нежданный гость, — ступай к себе, лады?
Но как только он отпихнул Филимона, тот свалился ему под ноги.
— А ведь тебя простить велели, если ты жив, убогий! — Крикнул мне Буцай. — Это все ты подстроил?
— Так я еще и виноват, что остался жив?? — Ответил я несколько чопорно. — И перестаньте, пожалуйста, пинать мой карнавальный костюм!.. Я вас к себе не приглашал.
— ОТЕЦ РОДНОЙ зато тебя приглашал… Ага, вместе с сеструшкой. — Он так и не справился с несчастным Филькой — и оставил бедолагу на пороге. — И запомни, полорогий: ты у нас вчера был на открытии…этой, промо-акции, вот! Мороженое — лопал? Лопал. Газировку пил? «Да здравствует ЛОГО-ХАУЗ!..» Если журналюги зацепят — так и говори. Усек, водолаз?
— А кресло? — Выдавил я. — Пульт, автоматика, батарея на четыре часа…И, кстати, надувное сиденье.
Но Буцай, скорчившись, уже был на стреме. И уйти собирался так же, как и вошел. Глядя на него, я вдруг вспомнил познавательный фильм «Жизнь орангутангов».
— Какое кресло, Муфлон? Ты на чем сидишь? Хочешь кресло — заработай! Клетки там гтовы для вас, увечных… И еще: передай своему однорукому ковбою, чтоб я его на «Бизоне» — не видел! Усек?
И он исчез с глаз моих, под коллективный «Ох!» педсовета. Когда я подъехал к окну, он уже обходил детские качели. И прямо впрыгнул в толпу первых карнавальщиков… Кто-то колотил в дверь; я медленно поехал на вызов…Что-то мешало сосредоточиться.
Ага! Вот оно… СТРАЖИ не было!
И стало мне обидно: не меня ОНИ охраняли — а драгоценную особу Главного Воспиталы! Он получил свое (эти дурацкие регалии); пусть теперь сваливает!.. Не нужен он мне… Никто мне не нужен. И тот, кто стоит за дверью, всегда будет лишний.
…Но он вошел. Выглядел Черноухов бледно. Здоровой рукой отодвинул коляску и осторожным шагом протиснулся в комнату. Здесь он сразу уставился на полуразгромленного Филю. Филя, как всегда, улыбался: он был рад любому гостю.
— Сбежала? — Буркнул сосед вместо приветствия. — Я так и знал. На карнавал ей захотелось… Сама вырядилась — или с этим договорилась, у которого мамка костюмер?
Даже имени его произносить не хочет…
— Девчонкам доверять нельзя!
Но он пропустил мой совет мимо ушей.
— А эта обезьяна что хотела?
— Чтоб ты больше не появлялся на «Бизоне»!
— И все?
— Тебе мало?
— Мне всего мало. Получил свою насекомую?..Того шкета и благодари! — Здоровой рукой он достал мобильный, придавил его к столу — и набрал несколько кнопок.
И хоть Машка не отвечала, у меня создалось впечатление, что она его слушает. С беззаботным смешком он выдал в телефонную трубку:
— Да, радость моя!..Прекрасно слышу. Сегодня не могу: ужасно занят…Конечно, постараюсь! Развлекайся, солнышко! (Я через стол услышал, как скрипнули его зубы…). Как всегда: радость моя… Первый фонтан от моря…С Гераклом — лучше не заигрывай: увижу — отметелю…Геракла, кнечно.
— Да она с Катькой фестивалит! — Ввинтился я в «беседу». — С кем ты вообще разговариваешь?
— С моей Изольдой. А что?
— Ты — чокнутый? Она же тебя кинула… Нельзя бабам верить!
— Каким бабам, старик? Тем, что у колодца с коромыслом?
— Жалко мне тебя, сосед…Она опыты ставит. Психологические… Показать таблицу?
И я с готовностью развернул кресло, торопясь озобличить мошенницу.
Но, еще не успев добраться до Машкиной комнаты, я услышал шелчок.
Входная дверь хлопнула.