Никто не хочет меня слушать…
— Тэтти, ты где?
«Тише…Я слушаю музыку.»
— Тогда сделай погромче, «шеф»!
…Какая еще музыка? Та, что на улице — будет греметь до заката. И до следующего рассвета будет шуметь. Он что — не знает, что я оглох для этих концертов? У меня даже Машка в наушниках ходит.
«Это музыка сфер», — успел пояснить Гошка.
Что-то застрекотало (не хуже моего насекомца, когда он голоден); потом какая-то пьяная мышь свалилась в канаву и стала скрестись по обочинам, и все вокруг завизжало в непрерывном темпе, фантомировалось в неизвестный вид какофонии, влетело в аэродинамическую трубу (мышь? спаслась?) — и стало натыкаться на все углы, поскуливая в полной прострации…
«Пульсары запели…», нежно тюкнул меня в голову Тэтти. «Грустно, щемяще, на разрыв всего сердечного нерва, — правда?»
Чужая планета — потемки…
«А еще я вспомнил далекую родину… Вербу, бабушку, ручей…Ты помнишь мой адрес?»
Я усмехнулся…
«А когда я услышу твой — чтоб спрятать его в тайном закутке души?..»
— После карнавала… Ты же говорил: надо вместиться в шесть строчек и чтобы скейт-лозунг был в начале.
«Поторопись…Церемония прощания начнется в полночь. И мой эскорт уже прибыл.»
— Это те два корабля, которых ты боялся?
«Я уже ничего не боюсь…»
— Даже этого — наставника: страшного Хэма?
«Я — уже сам Наставник. Главный Наставник! Хэм — мой подчиненный…»
— А помощник, я так понимаю — это сторож с Большой Башни… Хитрый жук-могильщик, так?
«Не обижайся, царь Данька! Так будет лучше…»
На лавочке под липой вдруг запели… Фронтменом была Мелания Сидоровна. Как бывшая офицерская жена, она — конечно! выбрала армейское: про солдата, который вернется… — «ты только жди».
Я выглянул в окно: так и есть! Мимо липы проходил бравый Черноухов.
Ох, и хитры наши бабки!..
На карнавал Гошка собрался вместе со мной. «До ночи — все-равно не успокоюсь!..»
«Как высшее государственное лицо — я должен быть замаскирован… А мы еще не придумали мне подходящую личину», важно заметил он.
— Гошка! Да ты просто стань тем, кем ты есть на самом деле…И тебя ни одна собака не узнает!
«Даже Тристан?»
— Даже Тристан.
«Тогда я просто захвачу свое Стекло…И регалии. А то ты не видел меня во всей красе, царь Данька!»
Особо прибарахляться я не стал. «Телега» — она и есть «телега». (Самому противно, когда в убитой «турке» едет этакое расфуфыренное чучело.)
Меланию Сидоровну я едва узнал. А всего-то и сделала: сняла к празднику хмурый мужской пиджак, унылую юбку и страховидные боты. Вырядилась в веселое крепдешиновое платье (у нас в шкафу то же такое висит: мужнин подарок Гренадеру); непривычно голые ноги она засунула в тапочки для купания (и все это вместе поместила под лавочку). Да! Еще заменила монашеский плат на что-то дерзко яркое, закрученное необыкновенным узлом на затылке — и таким образом стала похожа на всех (презираемых Гренадером) героинь бульваров прошлого века.
Вместо того, чтобы сделать даме комплимент — я на всех парах помчал к спуску, оттуда — на улицу, и тут едва не протаранил какого-то раззяву.
Он стоял внизу, раскинув шлагбаумом руки.
Шляпа, сачок, белый плащ в жару… Есть такой хитрый пустынный клоп: выкопает сам себе ямку — и сидит в ней, пока добыча сама не свалится на головогрудь… (Это мне Гонша рассказывал.)
— С дороги, дядька Мотыль!
Но он поймал меня «в объятия», не сильно-то испугавшись. А потом еще пару раз приложился своим сачком: да так быстро, что я словить не сумел эту пакость.
— Изволите спешить на маскарад, юный мерзавец?
— Отнюдь! — Сразу встроился я в его стиль. — На тренировку…Опаздываю! Пропустите, будьте любезны.
— Отпущу! Сейчас отпущу…
Он и сам отскакивает, запустив мое кресло дальше. По его мысли — я должен бомбануться об угол дома… А еще лучше — перевернуться.
Хитришь, у меня тормоз — не на колесе, а на — подлокотнике. Съел? Ну — и что ты мне сделаешь, «дуремар» несчастный?
Вот уже несколько лет мои несознательные предки волокут этому барышнику «малую фауну» (запретную для выезда). И ОНИ там — уважаемые люди! Так сказать: «герои в зеленых халатах (белый цвет в тех странах — цвет скорби).
— Ты должен понять, — сказал ограбленный коллекционер, помахивая перед моим лицом своей противной сеткой. — Все клетки открыты… Все — кто мог улететь! улетели…Какое горе, сынок. Какое горе! Сколько заказов — в пропасть…Суданский кузнечик — красавец! Ни у кого такого не было… Австралийцы, мои австралийцы! Хорошо хоть: чилийского «дъявола» успел оформить… — И он заплакал. Самыми натуральными живыми слезами.
— А «колумбийцев» не было? — Спросил я, повинуясь внезапному импульсу.
— Разбежался… За одного «истинного колумбийца» я как-то трех перуанских трансформеров выменял. Но эта удача — не на каждую пятилетку!..
— А «истинный колумбиец» — это какой?
Он промокнул глаза широким поношенным рукавом:
— Конечно, он — красавец!.. Но мадам-природа ничего даром не дает! Он — бескрылый…Единственный в своем роде. Настоящий тумаку — мечта любого специалиста мелкой фауны!
— И у него что: совсем-совсем нет никаких крыльев?
— Нет — и взять негде!.. Как там местные индейцы развлекаются, знаешь? Заставляют этих тумаку по травинкам через искусственные «овражки» бегать…Соревнования такие. У нас — тараканьи бега. А у них — издевательство над редким видом.
Где-то я прочитал, что самые лучшие анималистские снимки — это те, что делаются с задержкой дыхания…Вы делаете легкий накат (наезд, наплыв) и дальше …дальше вы все делаете сами: вытаскиваете натуру из воздуха, лепите пальцами по невидимому эскизу. А камера…Что — камера? Она — слепоглухонемая (но, когда вблизи сердца, перехватывает его стук — и задает себе его ритм).
…И увидел я самые большие в мире глаза: глаза кузнечика. Те самые, боковые — как бы «плывущие» к затылку… Двадцать шесть тысяч фасеток! (И это — один комплект одного ока!) А пятьдесят две тысячи «пикселей» — не хотите?.. И все это — лишь для того, чтобы создать этому обжоре картинку свежего листочка или объемный портрет аппетитной личинки…А ведь есть еще (кроме дальнозорких двух глазищ) — еще три крохотных «органа зрения»: как раз — посередине между большими зенками.
Вот эти, мелкие — для того, чтобы разглядеть добычу в упор. Ну, близолапые то есть…
Природа! Ты — с ума сошла?
Одной прожорливой объедалке — и такое счастье!
Летающему обманщику — ветер всегда в спину.
— Тэтти, подлец, ты где? В каких кущах пребываешь, брехун несчастный?..
Но он не отзывался. Лежал в свей коробке в состоянии эйфории?
Сейчас ему будет эйфория!..
Я въехал в городское пекло. Солнце набросилось на меня — и стало прилюдно раздевать.
…Черт с вами, проживу! Один наглый завравшийся летун хочет сделать из меня скомороха… Ладненько!
— Где ты там, дрыхнешь?
Сквозь шумовой экран до меня донеслись «дивные» скрипы его поющих пульсаров. Балдеет он… И уверял, что ничего тогда не слышит.
Секомое насекомое…Ты — пожалеешь!
Теперь я понял, о чем перешептывались у гробницы четыре престарелых мудреца: я действительно соответствовал основному признаку погибшего Мутаку.
Я был БЕСКРЫЛЫМ.
Назло себе я сам завернул к Миллерам — сам! Нате, ешьте… А то крутитесь вечно под колесами.
И чего я так развинтился? Пустой дом и тихие окна.
На «Бизон»!
Запрыгали навстречу палатки с карнавальными прибамбасами…Народ оттуда валил: весь в «пиратах» и «древних греках» (привет, Керкинитида!). Шмотки — напрокат, а вот маски — навсегда. Их нужно покупать… Мне купить, что ли?
Вот смешно: колясочник в маске…Никто не узнает, да?
И все-таки я ее купил: маску Франкенштейна. (Вывел, так сказать, свою суть наружу.)
Людей — веселящихся, идущих по натоптанным руслам к морю, все прибывало; вскоре я уже медленно тащился в этом потоке… Стала глушить музыка. Весь курортный репертуар сразу: от шансона — до «инвалидной» классики (на трех аккордах). Все запестрело, замельтешило вокруг: горячие сквозняки, перетекающий ор, визжащие дети. Плюс: полоумные родители.
(Тэтти-Гон, Тэтти-Гон, выходи из сердца вон!..)
…Лети на свою бестолковую планету, и чтоб я тебя больше не видел! И чтоб я тебя больше не слышал…
Но когда он запрыгнул ко мне на плечо и по-семейному прижался (лопоча что-то уж и вовсе неразборчивое) — я чуть не заплакал: (без трех часов — взрослый мужик!)
Последний раз я плакал, будучи десятилетним. ОТЕЦ (тогда еще не Родитель№ 2») привез меня из очередного санатория в нашу, открытую всем ветрам, бухту. Это дядя Жора посоветовал лечить меня «общением с природой». Чтобы на «примере восхода» доказать, что — не все потеряно; раз красота мира никуда не делась — нужно просто отыскать к ней свою стезю…
Он ходил по мелкому песку и бухтел про «великолепный вид» и «великие возможности»… Потом он устал и сел (чужой пожилой человек).
Вот тогда я и заплакал последними детскими слезами. А он решил — что это от восторга, перед открывшимся раем.
Чего-то я хотел от него, точно.
Сейчас я был «остров в толпе». Но в мою скрытую заводь проникла Седая Дама. Торопясь, я приткнулся было за декоративной каретой (торчавшей на вечном приколе у нашего театра). Я решил: навсегда спрячусь в этом полдне. Не нужно мне никакого праздника.
Седая Дама вылетела, словно из-за кулис. И сразу выставила поперек свою трость-«удочку», на которую ловко цепляла прогульщиков и «отказников» от врачующей силы спорта.
На ее «боинге» (швейцарская сборка!) висел нелепое надувное сердечко.
— Я счастлива, Кузнецов! — Завопи ла она на всю площадь. — Вчера ты был совсем плох… — Подъехала ближе и добавила уже почти интимно: «А я тебя почти не узнала! Какой-то ты был тощий, худой и страшный… Просто скелет…»
Она уперлась своим креслом — в мою коляску.
— Ходят страшные слухи, Кузнецов!.. Три мальчика свалились с яхты… Яхты — беда нашего города! Они все не имеют лицензий… Мальчиков не нашли. Пока… Сейчас главное — провести мероприятие. А как — твои? Летят перелетные гуси?.. Что с твоей челюстью, снимок сделали? Если не сделали — я позвоню!
Она так близко надвинулась на меня, что я заглянул в ее глаза. Это были глаза фанатика, уничтожающего все препятствия на пути спортивной эстафеты.
— Ты — помнишь: мы отошли с твоей сестрой… Прости меня, но она во всем призналась!
Я только рот разинул.
— Она рассказала мне, как ты вступил в схватку с отморозком…
Я согласно мигнул.
— Значит — можешь, Кузнецов? Встать на защиту маленькой девочки, которая в песочнице мирно пекла куличики… Видишь, я все знаю! Знаю — как ты сражался с этим здоровым бармалеем, швырнувшим в ребенка яблочный огрызок… Проявить спортивный дух в схватке с хулиганом ты можешь, а тренировки — игнорируем?
Она развернула свою замечательную швейцарскую махину, но — прежде чем уехать, все-таки пригрозила: «Ты у меня — в штраф-зоне!».
Теперь не отстанет…
Прижимаясь к левой бровке, я покатил вниз по Дувановской. Солнце, наконец, высадило свой первый десант: жара плыла уже над шествием. Аллею к спуску охраняли живые статуи: фрейлины ее величества; ангелы; золушки с корзинками… Тут же — и неизбежные пираты: высокие сапоги, шпаги, камзолы… Их «бронзовые» фигуры окружали курортницы в масках и шортиках. Уже начинался эталонный гул маскарада (когда кто-то берет управление на себя — и руководит хаосом).
Теперь мы (все мы!) шли, ехали, бежали, подпрыгивали — встречь слепящему солнцу! А чьи-то командированные голоса призывали оставить в покое все пляжи. Кроме одного. «Бизона».
Я отъехал выпить воды под сень неопалимой рекламной кровли. Все плакаты были на одно лицо… То есть — лица-то как раз и не было, а было что-то художественно размытое, напоминающее женский лик, придавленный тяжелым лубочным золотом знаменитых подвесок. «Сокровище византийской короны — ваше!».
«Мечта всех красавиц: пропендулии.»
«Выбираем принцессу полуострова!»
Без таких, как Леха (пожирателей сезонных халяв и зрелищ) — такие мероприятия бессмысленны!
А мне позарез был нужен Леха: сегодня и он любимец Судьбы.
Теперь толпу возглавляли скоморохи: все — в пестрых колпаках и ярких дорогих заплатках. Они ехали по бокам колонны на гироскутерах. Они дудели в свои дудки как полоумные; веселые шальные ребята!.. Меня уже раздражал лес этих голых загорелых ног, бредущих за ними; мелькание бесцеремонных рук, орущие вслед заводилам глотки: «Кто не с нами — тот за нами!», «Кто куда — а мы на танцы!»…
Впереди шествия — блестящие, высокие, недосягаемые! выросли ходулисты.
СНЕЖНОЙ КОРОЛЕВЫ не было среди них… Даже если бы я и отыскал запропастившийся веер, отдавать его было некому.
Я глядел им в след — и толпа неровно обтекала меня.
Толпа здесь разбилась на два ручья: одним предлагалась эстрада (там уже повизгивали микрофоны), других терпеливо ждали у наспех построенного павильона, где будут изгаляться «танцоры на колесах». Леху надо было искать здесь.
«Царь Данька!» — запищало у меня в ухе. — Уже все кончилось?..»
Блаженный…
Это просто пауза: народ наш прекращает орать, когда что-то дают даром.
«Вон там, за помостом, жук-скакун…» — Пробился ко мне тоненький голосок. — «Гляди: и уховертка рядом…Они тебя знают; они нам помогут!»
Я закрутил головой: точно, все так и есть: у врат на «Бизон» топтался озабоченный бич-менеджер (с вечным репродуктором в руке), рядом что-то высматривала Катька.
— Быстрей отсюда, Гонша!
«Гонша я — для бабушки под вербой, а для тебя (и всех остальных!) уже только Тэтти-Гон!», пропищал он оскорбленно.
Плюнув на все, я свернул за лавочку — и помчал прямо по ухоженному газону.
То же мне, цаца! Правильно говорят: власть портит.
Я сделал крюк — и вклинился в реденький строй желающих поглядеть на невиданные танцы. Здесь было тише: мероприятие обязывало.
— Я не понял, Тэтти. Какой «скакун», какая «уховертка»?..
«Я всех антропоидов классифицирую, что здесь неясно? «Скакун» — твой бывший наставник. «Уховертка» — твоя бывшая самка…»
Я чуть не напоролся на чью-то спину.
— Ну — ты даешь!
«А вот это ты — напрасно! Уховертки — хорошие матери. Немногие, кто следят за своим потомством!»
— А кто — Машка,?
«Еще неизвестно. Бабочку по куколке не узнаешь.»
— Погоди, а Петька, Черноухов — он кто?
«Благородный жук-олень!»
— Ну конечно: он же тебя спасал… А вот — Леха…
Но тут меня сзади прилично тюкнули в спину. Негодяй то же был на коляске — и я показал ему не совсем приличный знак. Он прижался ко мне сбоку (даже взял подлокотник на ручной абордаж), но тут мы дружно въехали на «места для зала» и, пользуясь дарованным нам преимуществом, приткнулись прямо к низенькому заборчику. Нахальный мой спутник сразу исчез.
Я осмотрелся. Да, народу здесь было немного… Жюри заседало в конце трека, и возглавляло его (вы удивитесь!..) — Седая Дама.
Нам было велено обождать (артисты волнуются и готовятся).
Тогда я решил закинуть удочку:
— Тэтти, а кто эти старушки, что караулят нашу липу…
Он сразу подключился, дурачок.
«Божьи коровки…»
— А Буцай, который пинал Филю?
— Брюхохранитель большого белого хищнеца! Щитомордник.»
— А я?
И тут он замолчал. Потом тихо так начал:
«Есть такой паучок…»
Пауза была нестерпима. Я щелкнул по карманчику:
— Ты заснул, насекомое?
«Правду хочешь? Пожалуйста…Вот тебе твой портрет!..Он живет в воде: там и плетет свою паутину. Паутина — в виде пузырька, наполнена воздухом…»
— Хитрый у тебя паучок.
«Это — не у меня…Вот он сидит у себя в «пузырьке-норке» и ждет, когда мимо проплывет что-нибудь съедобное…А паучок тут как тут. Так и охотится.»
— Хорошо же ты обо мне думаешь…
«Ты — обиделся? Паук-серебрянка — отличный охотник!»
— Ага. И действует исподтишка… А знаешь, что я сам о себе думаю?..
Но он так и не узнал.
…А вы, вы — хотите?..
Однажды я проснулся сиротой. Не стало МАМЫ и ПАПЫ; меня похитили два серийных прототипа: Родитель№ 1 и Родитель№ 2.
Они схватили меня; они закатали меня в цифровое гнездо, и стали кормить инфомлеком. И стал я Ребенок№ 2 (первым номером шла Машка).
С тех пор ДОМЕН заменяет мне ДОМ;
БРАУЗЕР — родного брата;
ЛАЙКИ — лохматого Тристана;
И все у меня — под номерами.
Я живу в патриархальной двоичной системе:
Есть: 1 сестра;
1 друг;
2 Родителя.
Есть еще знакомые общего порядка, с которыми так или иначе приходится сталкиваться.
И есть такие, которых я бы с удовольствием стер из свей памяти. В КОРЗИНУ их!
А сам я — НОЛЬ.
ЛЮ-Ю-ДИ! Вы думаете, я себя унижаю?
А попробуйте что-нибудь умножить на НОЛЬ…
Небольшая толпа уже штурмовала этот несчастный загончик для танцев: словно там, под наспех сколоченной крышей, ожидалось великое феерическое зрелище, недоступное в других концах планеты. Ждали ББГ; но попечитель городских удовольствий нужен был сейчас повсюду — и Седая Дама призывала к спокойствию и жюри, и конкурсантов, и публику.
А потом схватилась за голову: открывайте уж, черт с вами!
Какая-то тетка бульдозерных габаритов обняла решеточку, не пускающую ее на трек: к «бедным детям». Она заслоняла мне весь павильон!
Не очень вежливо я прижал ее к преграде.
— Мальчик!.. — Закричала она трубным голосом. — Ты не участник?
Если бы я сознался, она бы запросто перекинула меня (вместе с коляской) к остальным танцующим.
— Значит, ты пришел болеть за своих товарищей!.. — Она все-равно была счастлива.
Она — одна! сдвинула всю толпу на необходимые семьдесят семь сантиметров и втиснула в эту пазуху мою коляску. Потом по-хозяйски, положила очень большую, жаркую, пышную руку на и без того взопревшую спинку сиденья. И — подмигнула. «Со мной не пропадешь!»
А я не мог глаз отвести от ее груди: там задыхалась, стиснутая сиськами, маленькая, не полноценная на вид, пестрая книжка. Точно: дамский роман.
Появился импозантный дядя Жора; стал что-то интимное доверять микрофону. От духоты и гула его никто не понял. Начался парад-алле: участники — все как на подбор! ехали на моторизованных колясках: у всех за спинками развевались флаги с эмблемой ЛОГО-ХАУЗА. И у всех было номера на спинах. Седая Дама, стараясь перекричать публику, объявила что «уважаемый спонсор» появится позже — и тут же приказала «подать приз в студию». Это оказалась немецкая коляска-универсал.
В номинации «танцевальная пара» я услышал знакомую фамилию.
…Леха Шампур! (Кто бы сомневался…) Он выступал в группе «комби» (ездунец плюс ходунец), в подгруппе «вальс»… Я предвкушал его финты.
Но партнерш «пАрники» держали в секрете.
Моя благодетельница вытащила из бюста книгу — и стала ею обмахиваться. Даже до меня дошел сквозняк… Когда очередная пара съезжала с помоста, тетя-бульдозер совала книгу в подмышку — и бурно аплодировала, заражая окружающих своим энтузиазмом. Будто ее наняли.
Одурев от «гостевых, обязательных, отборочных» — я, наконец, дождался Леху.
Танцевальные номера подавались на десерт. Чтобы создать полумрак — опустили боковые панели; публика (уже порядком поредевшая) лениво расползлась по жаркой оградке. Мне показалось: остались только родичи, друзья, соседи конкурсантов… Ну и — «постоянные клиенты любых зрелищ»: из числа тех, кто надоел домашним. Объявили двадцать третью пару.
…Сначала танцевала одна музыка (которой вообще не нужен партнер). ТИХАЯ музыка и я ее — понял. (Аккорды меня бьют по нервам.)
И вот ОНИ выехали… я просто замер! Леха — балабол, хвастун, мой вечный «второй», — сейчас преобразился…На своих распахнутых крыльях (уже не скажешь: «весла») он вознес свою маленькую партнершу — Лебедь. И она не покидала его рук; он «бросал» ее вверх — и она возвращалась, каждый раз нежно и самоотверженно закрывая его беспутную голову от взглядов онемевшей толпы…И я впервые ему позавидовал!
Еще я привычно хотел высмеять их в своем сердце, но их сообщница — мелодия! приказала мне: «Заткнись!..».
Леха…Друг…И ты меня бросаешь!..
Да провалитесь вы все!
…И я поехал поздравлять Леху. Они оба ждали меня в тупичке для уже «отплясавших». Он и его Лебедь: Манютка из параллельной группы слабовидящих. Я вспомнил, как ее дразнили в бассейне: Анчутка!..Да, Анчутка, вот так.
Однажды я этой Анчутке-Манютке возвратил залетевший на «лидерскую дорожку» мячик. А она — выбрала Леху!. И в другой раз — чуть не утоп, доставая одну хрень с глубины (по ее просьбе!) А она все-равно выбрала Леху… И теперь они ждали меня: счастливые оба!
Вот дураки: ну совершенно счастливые!..
Тут, у них, как раз и магия — кончилась… Леха был весь в бронзовом поту, казалось — и конопушки сейчас съедут с каплями…Его Анчутка-Ангел в изнеможении плюхнулась на песок и стала обмахиваться.(Веером Айше, знавшим таинственный язык любовных переговоров).
Леху «крылья» давили. Это была довольно затейливая конструкция (его «крылья» перекрывали ее «крылья» почти вдвое); она и со своими-то запуталась, но все же принялась помогать партнеру, взяв мой веер в зубы: чтобы не мешал.
От руководства прибежала куратор: девица — зрячая, голодная, злая… Накричала, что порвали реквизит. Что — все испортили, что можно (а ведь ее — предупреждали!..)
Леха увял, скукожился: при нем Манютку разжаловали из ангелов…
А что вы хотели, детки? Это вам — не Божий Сад.
Это — администрация!
…Служащая собрала их ангельские крылья. (Как теперь в Эдем будем возвращаться, детишки?)
И тут Леха исподлобья перехватил мой взгляд, нежно ласкающий пальцы Манютки.
Если он и был смущен, то совсем немного.
— Прикинь, Дан! Нас сначала засунули в подгруппу «танго»… — Он завертел своим длинным подбородком в цыплячьем пуху, выискивая подельницу. — А как это: испанка без веера? Весь рисунок нарушен… Сечешь?
Я кивнул.
— Вот Машка нас и выручила…Сейчас поедем ее искать. Понятия не имею — где!
…Зато я знаю. «Грязь» побежала искать.
«Женские бои в грязи» — фишка любого летнего зрелища. Поэтому здес пусто. Весь народ ломится к причалу, чтобы сверху, с мостков, полюбоваться на гладиаторш. Стриптиз еще тот. Я бы и сам не прочь глянуть… И по глазам Шампура читал, что и он бы не прочь… Но у него еще — финальный проезд, награждение победителей, фотосессия со спонсорами и — возвращение в свое транспортное средство. Пересядет в убогую «турку», если что получше не выиграет. А самое главное: у него Манютка. Ангел, пусть и без крыльев. На грязевые бои таких не водят.
Я еще покрутился немного и, не дождавшись того, из-за чего приехал, решил потихонечку выбираться.
— Пока, именинник! Звони.
— К тебе — «доступа» нет… Все утро звонил. И по-мобильному, и по — домашнему…
— А что за срочность? — Спросил я нейтрально.
Леха как-то затравленно оглянулся. Счастье из него перло — не скроешь!
Тогда я сам подъехал к нему; он снизу достал меня «веслом», уцепился за плечо — и выдохнул, сам себе еще не веря в удачу:
— ОН ЗДЕСЬ, братуха! ОН ПРИЕХАЛ…
— А ты уверен?
Пошарив в блестящем трико, он выудил сложенный микроквадратом синий почтовый листок. Он машинально прижал его к сердцу.
— Телеграмма. Утром…Я тебе звонил, звонил.
Манютка вдруг схватила его за руку: заунывный голос по динамику приглашал «танцевальную пару номер двадцать три явиться в сектор сбора». Но Леха не слушал. Он осторожно раскрыл свой «счастливый билет» — и разгладил его на коленке.
— Вот, читай… «Сегодня, в шесть…»
Я изучил сообщение со сверхсерьезным видом (будто не сам клепал его в ожидании бабы Зины).
— Давай вместе, братуха, а? — Умоляюще выдавил Шампур. — Ну — как я один…
— Почему это — один? — Ревниво пискнула Манютка. — Мы же — договорились!
— Молчи, женщина!..
Вот он чем их берет…
— Тогда — по «коням»! — И я ухватился за рычаги.
Кто-то бросился мне наперерез, когда я объезжал тетю-бульдозера. А вот это сейчас было вообще ни к чему: путь мне преградил Савраска. Собственной персоной!.. Но я ускользнул от него (как ускользал все лето).
— На «грязи» полетел? — Только и услышал я в спину. — Ступай…Туда тебе и дорога!
Не оборачиваясь, я только взметнул кулак повыше (как повстанец, исчезающий в джунглях).
И на всякой случай — свернул на узкую, задымленную полусветом, тропу. На таких аллеях хорошо встречаться шпионам: пара дряхлых лавочек; вокруг — никого; там, впереди, в просвете — синий, ненавязчивый блеск моря. Здесь кончались городские пляжи.
Я подъехал к береговой гальке (набросанной последним штормом). Песок здесь никто не чистил — зачем?
Я бросил руки, как поводья…Я устал: от грохота, шума, нерационального истребления времени.
«Тихо-о…», всплыло и рядом и во мне. «Так тихо, будто…будто я уже там: где бабушка, верба и — синий закат…»
— Тоже одурел?
Я поставил Тэтти на плечо: чтобы подышал и осмотрелся.
Он и осмотрелся.
«А у нас — гости!», сказал он.
Вот этого еще не хватало… Я оглянулся: в начале тропы уже нарисовался бездомный скелет на худющих ногах. Футляр от пещерного фотоаппарата мотался на тощей груди…За руку (лапу?) Дикуся вывел нового питомца: обезьяну в тельняшке (такой себе дресс-код для курортных мартышек).
Дикуся замер, — и глаза его под чужой шляпой не бегали, а словно заранее просили прощения. И солнце здесь не палило; и дальние песни уносило в море — со всем праздничным сумасшествием.
Здесь, на задах «Бизона», шла своя неприметная, тенистая, не бурливая жизнь. Огромные валуны — как рифы! ограждали вход на пляж (сплошь из камней, что для здешних мест — редкость).
Дикуся перехватил мой взгляд. Аккуратно не то постучал, не то погладил по древнему «Полароиду»: дескать — не желаете сняться, молодой человек?
Почему-то мне захотелось его унизить:
— Что, стихи не кормят?
— Зато прекрасно — поят!.. И могут обеспечить ночлег.
Обезьяна изобразила ужас: заперла одной лапой пасть, а другой — стала тыкать в ближайшие камни. Толстая чайка там охотилась.
— Вы — роете клады; она — собирает сколки солнца!.. — Довольно продекламировал Дикуся.
Я только на миг извернулся, чтобы ухватить булыжник.
И тут…
Вот он — во всей красе: огромный голенастый монстр, шагающий на пружинящих задних…И бедная «охотница», тут же ставшая добычей.
Смерть тебе, Голливуд! (Никогда ты не сделаешь лучше!..)
А он молча стоял на берегу, сложив крылья (так, как арестант складывает за спиной руки). И крылья обтекали его, словно готовую взлететь ракету.
— Здесь мы и будем прощаться, царь Данька! — Сказал Тэтти-Гон, не оборачиваясь.
Голос его странно вписался и в эту тишину и в гневный протест Дикуси: «Отпустите земную птицу!..»
Обезьяна схватила хозяина за руку — и заковыляла с ним в кущи.
Тэтти задумчиво глядел на море.
— У нас нет океана. Зато есть ручьи. Один из них протекает мим Старой Вербы, ты не забыл?
— Ничего я не забыл! — Нажал я на все звуки. — Туманность Бабочка, галактика Жук…Или Мотылек.
— «Тэтти-Гон! Всегда — чемпион!», Вот это и есть самое главное… Скейт-лозунг, с которым идешь, едешь, летишь по жизни. — У тебя уже есть девиз?
— Все у меня есть… — Голос вдруг зашаркал, как мокрая галька в сухих ладонях. — Просто — не нужен тебе мой адрес… Ты — улетишь, и будешь лупить розгами своих беспризрников, как лупил тебя этот…наставник Хэм.
— Ты не поверишь, царь Данька! Но я — любимый ученик своего учителя. Хотя и называл его изредка: наставник Хам.
— Мы нашего тренера то же Савраской кличем. Ну, в смысле, лошадь такая: вся в пятнах. Он, когда злющий — прямо копытом стучит. Людоед, одним словом.
— Многих съел? — Деловит спросил Тэтти.
(И я понял: это не фигура речи.)
Но вот что странно: все, что я хотел выдать этому предателю здесь, — все это вдруг потеряло смысл.
Я знал одно: завтра утром его не будет.
Наверное — и у него шевельнулось что-то подобное в башке… Его усики-антенны взметнулись вверх, и один из них принял форму вопросительного знака.
— Знаешь, что плохо, царь Данька? У нас с тобой на двоих — ни одного общего снимка! Это — совсем не вкусно…Я хочу пастись на лужайке твоего стола.
— Ты улетишь к гусеницам, а мне предлагаешь глядеть на свою хамскую рожу?..
— На себя посмотри! У нас ни одна бабочка не взглянула бы на тебя без испуга…
И мы дружно рассмеялись (каждый по-своему).
— Ненавижу сниматься! — Сказал я (истинную правду, между прочим). — Дикуся, где ты прячешься? — Заорал я, вглядываясь в кусты. — Иди сюда со своим «кинг-конгом»: одна зеленая дылда хочет фото на память!
Я прислушался. Ответа не было…Ушли, испугались?
— Сюда! — Закричал я веселее… — Нам еще костюм сдавать…
— Граждане отдыхающие! — Дикуся вывернулся оттуда, откуда и не ждали: из-за ближайшей лавки. — Все готовы?
Я шустро отъехал в ближайшую тень. А мой насекомец вдруг исчез за ближайшим валуном… Дикуся растерянно оглядывался; а обезьяныш стоял смирно (может, нагляделся на эти фокусы!?).
— Что за напасть?
И вот тут он появился… Во всем блеске свих регалий появился: франтоватый молодой карьерист!
Он снял свою четырехугольную шляпу с привязанным букетом — и закричал, размахивая ею над своей плоской (как дыня) башкой:
Это шляпа моя — «сократка», всем известная как «разгильдяйка»!
А почему? Почему здесь — букет?
— Что с тобой, Гонша? — Испугался я.
— Я — недаром слушал вашего Главного Артиста!.. Я понял: чтобы тебя слушали — надо говорить красиво, с «подбором» одинаковых звучаний…А еще — лихо, с огоньком!
— Это Андрэ тебя научил?
— А вот Регалия № 2»! — Защебетал он вместо ответа.
(Это — самая длинная флешка в мире:
База данных — на двоечников и дезертиров!)
Тут Тэтти-Гон вроде споткнулся; потом вдруг резко наклонился ко мне — и свистящим шепотом спросил: «Я уже трижды подмигивал тебе! Где — закадровое стрекотание?»
— Где — что?
— А вот Регалия № 3!
…Кажется, я начинал понимать, откуда у Тэтти такое усердие! Бедняга столько времени провел в шкафу, рядом с Филимоном, — пока Мари и Кэт принимали своего кумира!.. Браво, Андрэ: у тебя есть ученик!..
— И вот: последняя Регалия № 4!
Если всеми другими Регалиями он размахивал, то здесь скромно только указал на какие-то странные сапожки…
А теперь я станцую Танец Встречи! И — почти без паузы: «Ну как, царь Данька, молодые и наглые меня поймут, а?»
— Вам бы — видео, а не — снимки!.. — Проворчал Дикуся. — Но я снимал это безобразие. Завтра заберешь у Графини О.
Пока мы вели с ним светскую беседу, его мохнатый друг не скучал: взобрался мигом на моего танцора — и что-то выцепил у него прямо с груди.
И он УПАЛ в моих глазах (в буквальном смысле!.) И — только маленький сиротливый кузнечик скакал сейчас на прибрежном камушке: мартышка утащила Увеличительное Стекло.
Пока мы с Дикусей шарились по кустам, вылавливая воришку, бедный Тэтти так и торчал на своем камешке. Когда я подъехал (и подставил ему ладонь) он смущенно клюнул меня в большой палец (а, может, у НИХ так она и выглядит — скупая мужская слеза?…)
Большой гелевый шар щелкнул меня по лбу — это Машка поймала меня возле «Бизона».
Она схватила мою колымагу за ручки и, хохоча от сторонних реплик, проволокла меня через вход, замахав руками перед Буцаем.
Буцай пропускал публику, посверкивая одиночным «пиратским» взором и погромыхивая саблей ужасных размеров.
Здесь, на горушке, солнце не стеснялось — и вовсю лупило по ярким спинам и непокрытым головам. Проникнув на пляж, народ давился дальше — здесь сбивалось новое шествие; люди клубились, наскакивая друг на друга, защищаясь детьми, шарами и моноподами.
Меня чуть не скинули с моего укрытия…Нестойкий щит покачнулся — и знакомый женский бас радостно завизжал про «замученного мальчика на колесах». Не дожидаясь помощников, тетя-бульдозер сама слегка сдвинула толпу (при этом — даже книжка, убаюканная грудью, не вытряхнулась наружу). «Вот ты где!», закричала она, словно искала меня всю жизнь. Тут же волна разгоряченных тел заколыхалась — и тетку и меня вынесло к макету корабельного мостика, откуда командовал, в подержанном адмиральском мундире, совсем затюканный бич-менеджер. Рядом стояли еще два трубача, но, похоже — только мешали и себе и «адмиралу». Трубы ревели, Жорж орал в рупор, чтобы толпа не мешала «главному гостю торжества»… На «Бизон», из морских недр, уже выползала дивная колесница…Эту колесницу тащили русалки!
Они шли попарно, закутанные в ядовито-зеленые водоросли; пропущенная между ними цепь уже вытягивала на сушу знакомую многим курортникам огромную гипсовую раковину, ярко размалеванную (бывшее жилище Дикуси). К ней были присобачены «лыжи», но все-равно — ползла она с переменным успехом и, судя по недовольному лицу распорядителя, так и не выполнила до конца свою задачу…Застряла в песках!
В зубчатой, широко распахнутой части раковины стоял сам повелитель морских пучин: ошалевший от оваций низкорослый дядька, обвешанный оставшимися темно-зелеными прядями и с грозным трезубцем в руке.
Раздался гром (это рявкнула виртуальная пушка).
— А сейчас, — надрывался рупор, — Все мы с вами — участники кораблекрушения!.. Внимание, вопрос: что самое главное на необитаемом острове посреди океана?
— Собака, друг человека! У него была собака… — Вспомнил одинокий голос.
— Попугай…По-пу-гай!.. — Закричали две приличные с виду семейные пары.
— Ко-зы, ко-зы… — Настаивали любители шашлыков (один из них, мордатый, даже отсалютовал шампуром).
Но адмирал Жорж загадочно улыбался… И при каждом ответе — прокручивал вхолостую штурвал.
— Ты слышал, царь морей? — обратился «адмирал» к Нептуну. — Где твое слово, отец ураганов, колебатель недр? Кто нужен одинокому страдальцу на одиноком острове, ну?
Это «ну?» явно намекало на какую-то прежнюю договоренность…Но Нептун — молчал. Как рыба в его царстве.
— Нептун! — грозно прокричал адмирал, и даже схватился за пистоль.
Нептун — молчал. Но старательно слушал: даже приставил к уху ладонь.
Народ притих. Нептун в волнении ухватился за свою зеленую бороду — и стал ею утирать потерянное для публики лицо.
— Нептун! — Страшно зашептал Жорж, выхватывая пистоль.
И что-то щелкнуло у колебателя морей.
— Один Круза — один лодка…Только — маленький лодка…Ха-ха-ха!
Бедняга Жорж зверем забегал по мостику, но самые догадливые уже скандировали: «Пят-ни-ца…Пят-ни-ца!..»
Жорж молодцевато помахивал пистолем — и вдруг крикнул в него (потому что — засунул свой рупор за пояс). Но тут же сделал вид, что так и задумано было: для хохмы.
— Правильно!.. И сейчас, друзья, мы выберем эту Пятницу. Эту русалку (там же больше нет женщин, да?). И потом, друзья: самая красивая русалка получит из рук морского царя — что? Не слышу!
И он облегченно крутанул свой штурвал.
— Приз! — Вякнул на затравку худенький подголосок.
Адмирал встал в несогласную позу:
— Не просто «приз», а целый — СЮРПРИЗ! — И он жестом тамбурмажора взметнул свой рупор. Не надеясь уже на «царя морей», он скоренько рассказал про крушение Царьграда и затопленные в сундуке сокровища. Сокровища Византийской короны…
— Пропендулии… — Мягко пропели русалки — и даже Нептун зааплодировал, путаясь в своих водорослях.
Адмирал дал отмашку — и тут же затрещали, забили невидимые барабаны.
Оттуда же, из моря — вышла так себе богиня: немолодая, как показалось, тетка в парике, маске, узком хитоне из блестящей парчи и греческих сандалиях. На вытянутых руках она держала узорный ларчик (где, видимо, и хранилось наследие византийцев).
Мучительно долго тетка пробиралась по взрытому песку до палубного мостика…И тут вздохнула с облегчением: по знаку адмирала вознесла над головой желанный трофей.
И сразу же девчонки побросали свои «цепи» — и развернулись в одинарную линию. А та, в свою очередь, стала немедленно закручиваться в спираль; а из самого нутра завихрения на скомканный песок высыпались уже созревшие для топлесс русалочки — и толпа заурчала от удовольствия. Какой-то мужик — чуть ли не пинавший мою коляску! вдруг стащил с себя рогатый шлем викинга и — насадил мне на голову (видно: не зная, чем занять руки…)
А Геба (или Юнона?) все так же топталась возле своего «клада»; наконец, двое из адмиральской команды приволокли кресло…И с заметной радостью злая на вид Юнона (или Геба?) уселась на это хлипкое сооружение.
Ящичек она приспособила себе на колени: так, на всякий случай…А еще что-то обидное швырнула «адмиралу» через плечо и Жорж завертелся, хватаясь то за штурвал, то за не свойственный эпохе мобильник.
Жара допекала…Я был в тени рекламного щита, но тень не спасала от духоты.
Из глуби народной уже доносился недовольный задержкой гул… Кого-то (или чего-то) ждали…И вот они появились: «пастухи», сопровождающие зрелища. На этот раз были «лошадки»: их конские головы торчали высоко над толпой. Как я им сочувствовал: в этакую жарищу — в толстых (из поролона) лошадиных костюмах…
— И-го-гоу!.. — Бодро заржала ближайшая ко мне лошадка. — Шоу-гоу-гоу!..
И тут началось! Ей бодро и звонко ответили остальные (молодецкими, еще не уставшими голосами!), и вся колонна пришла в движение… НЕ ДВИГАЯСЬ, она дышала и шевелилась, не сходя с места; ржание лошадей подстегивало и электризовало толпу изнутри.
— И-го-гоу! — Толкались уже самые нетерпеливые… — Шоу-гоу-гоу-у-у!..
Но тут вмешалась богиня Юнона (или Геба?). Прижимая к себе ларчик, она свободной рукой указывала на взбунтовавшийся плебс, чего-то немедленно требуя…
Я перевел взгляд ниже: а там почти голые русалки все еще рылись в своих водорослях, отыскивая распарованные туфли, прижимая эти туфли к себе — и с ужасом взирая на взбитый под ногами песок…Куда им — со шпильками?
Я засек несколько колясочников (любая толпа их выдавливает на обочину), но Лехи среди них не было. И, не дожидаясь его, я «развернул оглобли».
Выехать через Буцая не получится, — это я точно знал. Значит, надо искать обходной путь… Я устал от жары, мельтешения, полугрохота, полузвона… Пусть они там сами выбирают свою королеву! У каждого свое «шоу-гоу».
Путь был один: в наглую выскочить перед толпой и «взлететь орлом» на пустовавшую пока платформу, откуда — через пирс, прямая дорога на набережную.
И я стал толкаться в самой гуще, призывая пропустить меня — тоненьким голоском «замученного мальчика на колесах». Кто-то недовольно ворчал, кто-то даже подталкивал коляску… Среди доброхотов оказалась и непотопляемая тетка-бульдозер; вот она-то буквально и выставила меня на первый подъем…И только я нажал на свои рычаги, как что-то опять изменилось, зашевелилось, загудело… Ударили фанфары; и еще я успел оглянуться…
Смех один! Впереди — я, а за мной — мои нереиды!
Вот это было зрелище… Весь пляж грохнул от хохота: я возглавлял дефиле!.. У каждой девчонки на голове — декоративный цветок (я понял: это у них — вместо номера). Ближняя ко мне (и самая первая) была Роза; следом в глубоком песке на шпильках ковыляли Лютик и Ромашка. А четвертой хромала…Катька! («Здравствуй, Катя: у меня есть вопросы!..»). У всех русалок лица были скрыты масками, но у Катьки была знакомая с детства фигура. И совсем — не фотомодельная!..
Едва взобравшись на пирс, я понял, что остался в дураках…И бежать некуда!
Здесь была засада. Большой белый лимузин запирал выезд. Большой Белый Господин стоял рядом, обмахиваясь лениво большой белой шляпой. Ловушка захлопнулась.
Пора удирать; но Большой Белый Господин, распахнув руки шлагбаумом, уже двигался мне навстречу… Я заметался, как таракан у щелки.
А он, знаете, не спешил…Он шел на меня, а я все сдавал назад. Все сдавал и сдавал…как вдруг БОЛЬШАЯ ПРОЗРАЧНАЯ СТЕНА отрезала меня от мира.
ЛЮ-Ю-ДИ-И… Вы видели в магазине домик Барби?..
А этот был из трех секций — и все прозрачные. Я дико огляделся. Все было в комнате: и шкафчик, и столик, и коечка (застланная чистым больничным одеялом); а еще была вазочка с фруктами, утюг и пульт от телевизора… И маленький (как все здесь) телик.
И почему-то я вспомнил про дядьку Мотыля…
А слева от меня — …я своим глазам не поверил! Там деловито похаживала хозяюшка в новом фартучке, что-то беспокойно пробовала из своей кастрюльки…Еще она спрашивала совета у смурной фигуры, уткнувшейся в яркий журнал…Проворная была хозяюшка. И звали ее — Манютка.
А кто там листал журнал — я то же понял.
«Здравствуй, Леша: у меня к тебе есть вопросы…»… (Вот прицепиться же эта Машкина муть!..)
Когда он встал — я вообще очумел. У него был домашний дворянский халат, полугенеральские штаны, а еще — кавалергардские усы и чубук, представляете (Леха редко курил: берег дыхалку!).
Я засигналил глазами; он глядел на меня молча и грустно. Я постучал по виску: «Ты с ума сошел?». Он ответил мне тем же. Пошел и сел в свое кресло: барином.
На нас глазели. Лица были восторженные: нам завидовали!
Знакомый бас тетки-бульдозера высказался за всех: «Везет же этим инвалидам! Мне бы такие хоромы…»
Я подъехал к прозрачной стене. Вот и все. Ты пойман. Ты — в аквариуме…Или — в инсектарии?
Тысяча чужих глаз следила за мной…Интересно им было: как я освоюсь в незаслуженном раю?
И некуда спрятаться! Я зачем-то надел маску Франкенштейна.
— Тэтти! — прошептал я. — Что делать, Тэтти?..
«У меня нет Увеличительного Стекла…Раньше я мог реверсирвать и без него. А потом — лопух! сам и отключил эту опцию. Она действовала на расстоянии.»
Теперь я сам — под увеличительным стеклом…
— Леха! — Забил я кулаком в стену. — Когда кончится этот бардак?
— Не психуй… Сейчас начнуться грязевые бои, нас оставят в покое… Видишь бассейн с мулякой?
Хвост колонны уже выбрался на пирс и растекся вдоль перил: наблюдать за боями следовало сверху. Прямо в обширную ванну с «мулякой» вела почти игрушечная лесенка (как в бассейне); лесенка была увита плющом.
…Вот тут он оказался прав! Народ дружно отлип от нашего гадюшника.
Дама с книгой еще оставалась, но из каких-то своих побуждений…Книга на ее груди дышала «неровно». Дама радостно улыбалась (и еще укоризненно вертела пальцем): «Бунт?.. Ни-ни, мальчик. Не стоит…»
И скоро исчезла. Но я засек, что своей ножищей она хорошенько отттопталась на утопленной в грунт панели…Прозрачная стена дернулась. Но тут же опустилась. Черт! Я и подъехал быстро — да что толку: нажать на «педаль» можно было только снаружи.
Публика уже разбилась на два потока, занимая места у любимого аттракциона ББГ.
Он сам ходил гоголем по пирсу (если бывают гоголи-альбиносы).
Вдруг меня охватила злоба. Не злость (она единовременна и короткосущна), а именно «злоба». Которая не плодит идей…(Сама «злоба» — и есть идея.) Идея разнести всю эту витрину!..
И я отъехал, выравнивая линию атаки…Вот тут он и явился: чернокудрый поклонник моей сестрицы.
Под жарой он скинул маску (что-то навороченное в духе марсианского насека-агрессора), и сам в шикарном многосуставном и легкокрылом костюме шествовал мимо окон-витрин, заглядывая в наше райское убежище. Девчушки его сопровождали. Одна из них даже тащила его шлем с выпученными буркалами и толстогубым жвалом.
Скоренько я растолкал своего тунеядца:
— Тэтти, Тэтти — очнись! Видишь — окошечко для вентиляции? Там внизу что-то есть: какая-то сигнальная половица…Заставь их там потолкаться!
Мой сокамерник подергал крыльями в ответ, и я запустил его на вылет.
Компания с девочками остановилась как раз напротив. Андрэ таращился в прозрачную стену… Одна дурочка все «совала» мне через стекло пестрый флайер на вечернюю дискотеку. «Ферштейн, Франкенштейн?», — развозила она с другой стороны свои неправдоподобно накачанные губы (явно купленные в магазине приколов). Вот скажите: за кого она меня принимала…За артиста, играющего роль «инвалида»?
…И тут мой орел атаковал!
Они так все завизжали, словно попали в облако саранчи!..
И та, что тащила шлем — бросила его от ужаса прямо себе под ноги! И тут же закрыла лицо руками.
Стенка узилища прыгнула вверх, на самую малость… Но и я был наготове: согнулся в три погибели и проскочил, буквально проехался по их пляжным сандалиям…
Что-то промычал вослед Андрэ, но тут заколотили из соседней стены, он отвлекся — а я уже дергал рычаги (словно вообще собирался их выдрать из уключин).
Я выскочил на пирс, где в разгаре было новое невиданное действо: заломив руки за спины, несколько добровольцев хватали ртом…мыльные пузыри. И они их ЕЛИ. Сам попечитель развлечений выкидывал все новые и новые порции из загадочного аппарата… «Сладкий сюрприз», как и было обещано накануне.
Публика тихо зверела от восторга… Ко мне бросилось сразу несколько человек, но — как я и рассчитывал! главному белому Человеку скандал вовсе не улыбался. Он только шепнул что-то Буцаю, и «одноглазый пират» тут же загнал меня в тихий тупичок, прошипев нечто, понизившее на порядок мою самооценку. Потом он засигналил руками — и на вызов прибежала знакомая до зубной боли тетка. Встала рядом — и давай обмахиваться дамским призведением.
Веер я ей не предложил…
Построились русалки, добравшиеся, наконец, к месту последнего испытания…На Катьку жалко было смотреть: подсолнух на ее башке съехал вниз (и уже телепался в районе пышной груди); она вымученно глядела себе под ноги, испытывая, по-всему, неимоверное желание скинуть зажевавшие ее пальцы лодочки.
Вздыхая (словно втащила тяжелую ношу на рынок), явилась богиня (Геба, Юнона ли?), прошла в голову процессии и встала на одно колено…Толпа напряглась, предвкушая награждение. А первая, что шла под знаком «Розы», даже выступила вперед, рассматривая через прорезь маски возбужденные азартом лица.
Солидно прошествовал Господин к коленопреклоненной богине-служанке, вдумчиво и осторожно принял ларец. Прижал его к груди (даже погладил крышечку…). Потом распахнул ее, развернув ларец так, чтобы блеск каменьев ударил глаза…Потом Господин очень важно махнул рукой, подзывая машину — и весьма ловко запрыгнул в открытый салон. В этом салоне, вальяжно облокотившись, главный попечитель городских удовольствий и объехал весь запотевший от ожидания народ; за рулем я разглядел Тимура, брата Айше. На нем была ливрея, похожая на гостиничную. Они с «Розой» скрестились взглядами и я догадался, кто шел первым номером.
А вся толпа смотрела на Господина…Сделав круг, он легко спрыгнул возле украшенного цветами спуска…и наступила тишина.
Он стоял (с виду — несколько смущенный) между крохотными перильцами, перевитыми плющом… За его спиной неслышно возникла парочка пиратов… По его команде — они шустро убрали подальше лесенку, — и вот, здрасте! вместо удобного спуска — обыкновенный школьный канат повис как-раз над центром надувного «бассейна»…
Публика, привыкшая к сюрпризам, плотоядно помалкивала. Многие уже поняли задумку устроителя — и занимали тарифные места.
Жадные на чужое унижение глаза уже ласкали вскинутую вверх руку: алмазным потоком стекали по ней «древние византийские реликвии»…
Толпа перестала дышать.
Подобралась и Айше-Роза…
Богиня (Юнона, Геба?) уже неловко поднималась с колен…
По-отечески снисходительно ББГ усмехнулся девчонкам, подмигнул «Розе», пожал плечами в сторону уже расстроенной богини:
— Итак, друзья…Мы подошли к главному торжеству…Чью голову украсит сие великое творение?.. Говорят — первой его добыла в честном бою королева амазонок. Не будем нарушать традицию, друзья! Пусть будет судьей… честный поединок!
И после этих слов Господин простер над пропастью руку — и медленно, очень медленно! — разжал пальцы…И блестящие подвески змейками скатились туда, где их жадно заглотила пучина.
— Н: ачали! — Захлопал он в ладоши. — Кто хочет корону? Вперед, амазонки!..
Но и первая и вторая и даже третья! («Ромашка») — все, как заторможенные, глядели с трехметрового обрыва на заполненную «мулякой» чашу… Систему сломала четвертая, «Подсолнух». Даже не она сама, а — богиня — не то Геба, не то Юнона, которая как раз и ухватила этот «Подсолнух» за пухлые плечи, и почти пинком запустила вниз, в жадно чавкнувшее болото.
Пятые и шестые номера то же собрались испытать удачу, но теперь их у спуска ждала засада: богиня в расстроенных чувствах, сбросив трагическую маску — стояла в узком проходе, как спартанцы на Фермопилах.
Вот тогда к спуску рванулся сам Белый Господин! Легко отшвырнув не подходящую ему по кондициям Эмилию Карловну, он прочно и надежно перегородил нелегкую тропу к счастью; как всемгущий Зевс, он подзывал белыми рукавами тех, кто либо сам не решался, либо встречен был неуступчивой Гебой…
И тут раздался первый, чужеродный здесь звук: как ополоумевший — взвился и завизжал протестующий вопль клаксона… БОЛЬШОЙ БЕЛЫЙ КАПОТ наехал на замершего в удивлении попечителя — и он САМ, не дожидаясь толчка, спрыгнул вниз (грамотно, на излете, прикрыв лицо полями ковбойской шляпы…). В ту же секунду и Эмилия Карловна перестала быть Гебой там или даже Валькирией, а превратилась в худую русскую старуху, у которой сукин сын украл надежду…И говорила — не как культурные немцы.
Я вырвался, отпихивая тетку (она, впрочем, не сильно протестовала) — и одним из первых увидел: Белый Господин — уже не был Белым Господином… Он был одет, как черт из пекла; стоял по пояс в коричневой жиже, и его ковбойская шляпа с белоснежным верхом плавала рядом. А безутешная Катька, не решаясь нырять, нелепо подскакивала тут же, ногами стараясь нащупать утерянное сокровище.
— Буцай! — Проревел попечитель. — Держи Тамерлана!..
Тимур не стал дожидаться Буцая. Сдернув ливрею, он утаскивал прочь свою полуголую Розу.
И вот тут произошло — неожиданное!
Девчонки — из оставшегося цветника, САМИ бросились к канату: и там началась свалка! Вскоре они все оказались внизу, все славно переляпались и стали водить вокруг шефа хоровод… Народ брызнул к перилам; стали орать, свистеть, швырять вниз маски, рога, заячьи уши (у кого что из реквизита осталось) и, перекрывая гам, выкрикивать обычные сальности, неизменные спутники грязевых боев:
— Девчонки! Снимайте уже эти лохмотья…
— Секс — потом! Секс — потом…Девочки: не обнимайтесь!
— Вон та, которая с угла: ты что, кавалера ждешь на «белый танец»?
Загоготали и заголосили; швырялись (как в зоопарке) мелким съедобным мусором…Разорвав круг, бывший белый человек уверенно двинулся к бортику; здесь он замер и (как ни в чем ни бывало) приподнял шляпу, благодаря за внимание:
— Прощайте, друзья!.. До нескорой встречи!..
Резво обернулся к своим нереидам: «Водяные фурии — ищите пропендулии!.. Не бойтесь: грязь — экологически чистая. Итальянская… Я всех вас люблю!.»
И, перекинув тяжелое тело через надувной бортик, тяжело зашлепал к ближнему морю.
Одна Катька провожала его, тоскливо вздыхая в болоте.
А мать ее — на глазах у всех, шмякнула пустой ларец со всей дури. Он даже не раскололся: похоже, был настоящим, без фуфла.