Но не подумайте, что я предлагаю вернуться к прошлому. Это к добру не может привести. И вообще, как показало время, всякие перемены в устройстве государства чреваты неожиданными последствиями, чаще всего нежелательными. И прежде чем пускаться в эксперименты, надо посоветоваться со своим народом, а не переиначивать то, что идет со стороны. Не надо раболепствовать перед Европой, перед Америкой, подражая им.
Как у Грибоедова сказано:
"Воскреснем ли когда от чужевластья мод…
Чтоб умный, бодрый наш народ
хотя по языку нас не считал за немцев?"
То, что хорошо у них, к нам может не привиться, у русских свои запросы, своя психика. Что свойственно нашему народу, давно уже определили: "простота, доброта, правда" (слова Льва Толстого).
Живут наши люди в основном скромно, за большими деньгами, за славой не гонятся, помогают другим народам, когда в этом бывает необходимость, что уже много раз доказано было. В общем, мы мирные люди, но спуску не даем, когда нам мешают жить, как мы хотим. Хвастаться, правда, нечем, однако, может быть, сумеем возродиться.
Ненашев утверждает, повторю, что война с немцами послана была Богом народу в наказание за то, что он пошел за коммунистами и принял участие в революции. А о том не думает, что Германия, стремившаяся расширить пределы своего господства, завоевавшая пол-Европы, напала бы на Россию и в том случае, если бы она продолжала оставаться прежней, дореволюционной. И еще неизвестно, чем тогда кончилась эта война. Ведь прежняя Россия была аграрной, следовательно, слабой в военном отношении страной. И того не учитывает Иван Семенович, что Советская Россия, занявшаяся индустриализацией, то есть перестраиваясь, и допустила те ошибки, которые отразились на благосостоянии народа. Спасло нас во время Великой Отечественной войны то, что советским гражданам, в основном, это было понятно и они, не жалея своих жизней, старались защитить достижения Октябрьской революции. Философствуя по-своему, очень многое не понимает Ненашев. Сказалось, как мне кажется, то, что был он человеком малообразованным. Систематических знаний ему очень не хватало. Он много говорит о себе в своих публицистических статьях. Есть такое высказывание: "надо было преодолевать в себе неуча, надо было не по капельке, а по бисеринке выдавливать из себя привычку к крови, к смерти, следовало из одноклеточного существа превратиться в нормального человека, а потом уже откликаться на творческий призыв, существующий с детства". В этих словах Ненашева содержится его признание в том, что он был не слишком эрудированным человеком. Для жизни ему, конечно, знаний хватало, но для творчества — нет. Когда он мог обрести книжные знания? Когда бродяжничал в детстве, вместо того, чтобы учиться в школе? Когда был на войне? Когда стал писать? Начав писать почти в тридцать лет, сочинил десять огромных томов. Можно представить, сколько времени уходило у него на это. И сколько оставалось, чтобы неуча из себя "выдавливать"? По-настоящему за всю свою жизнь не сумел он этот свой недостаток исправить, наверстать упущенное в смысле образования. По этой причине и получился у него последний "блин" комом, тем более, что дописывал он свою "главную" книгу уже в преклонном возрасте, отказавшись от общения с людьми, чьим мнением он когда-то дорожил. И вот что еще надо отметить, отыскивая причину, почему книга эта получилась неудачной. Война, подорвав здоровье этого могучего от рождения человека, сломала его. Думаю, ему надо было бы вычеркнуть из памяти все, что довелось видеть на полях сражений. Эти воспоминания были слишком мучительны. И чем он старше становился, тем больнее было ему вспоминать пережитое. И тем злее он становился, перенося эту злость на всех, кто попадался ему под руку. Однако воспоминания о войне не только боль причиняли его душе, но и вдохновляла. И он решил, что справится с поставленной задачей. И переоценил свои возможности. Будучи награжденным Государственной премией, "опьянев" от успеха, вообразил, что теперь ему "море по колено", что ему все дозволено и можно рубить с плеча. Он чувствовал: то, что он собирался написать, многим не понравится, но пренебрег этим предчувствием. Издав книгу, вызвал огонь на себя. Очень хотелось ему отличиться, найти свою тему и высказать свои мысли, которые, он это знал, не совпадали с мыслями большинства. Но тем-то они и были ему дороги, что отличались от других мыслей. Это значило: книга его вызовет толки, не пройдет незамеченной, и, следовательно, он станет еще более известным. Разбередив свои душевные раны, стал считать весь мир и, во-первых, советское правительство виноватым в том, что ему лично пришлось пережить. Он забывал, что война явилась испытанием не только для тех, кто воевал на фронте, но и для тех, кто трудился в тылу — без выходных, без отдыха. Ему не приходило в голову, что труженики тыла не меньше пострадали в те годы, чем участники войны. Мой отец, например, имея бронь, на фронте не был, но, отдав все свои силы и здоровье работе на металлургическом комбинате, прожил всего шестьдесят пять лет, а он, Ненашев, будучи во время войны не раз ранен, дожил почти до восьмидесяти. Имея такие взгляды, какие он выразил в своей "главной" книге, нелегко было выжить в период тоталитарного режима. И был момент, когда, почувствовав его антисоветский настрой, карательные органы, что называется, взялись за него. Именно они, надо полагать, организовали "возражения" читателей писателю Ненашеву в молодежной газете, когда он рискнул оспорить авторитет кумира молодежи — Павки Корчагина (о чем уже было сказано). Он сумел все это понять и с помощью друзей-писателей выкрутиться. Мало того, что избежал наказания. Он добился всего, чего хотел: успеха, орденов, материального благополучия. Но этого ему показалось мало — известности в своей стране. Он возжелал с помощью пера покорить весь мир.
Угождая чужой стране, он добился, как это ни странно, что в родной стали называть его "великим". Центр литературной жизни переместился из Москвы в маленькую деревушку, где он теперь обитал. По этой причине стали являться к нему на поклон не только литераторы, ищущие его покровительства, но и первые лица государства. Ему дали возможности выступать по радио, по телевидению — в прямом эфире. Включаю однажды телевизор и слышу хорошо знакомый мне голос: Ба! Да это же сам Ненашев выступает! Дает интервью. Было это в то время, когда к власти пришел Горбачев. Кто-то, растерявшись в новых условиях, задал вопрос:
— Как нам теперь жить? Что делать, скажите, Иван Семенович.
И он ответил не без хвастливых ноток в голосе:
— Кабы я знал! Кабы я ведал, я летал бы со своей Дарьей на самолете и разбрасывал листовки…
Когда я услышала эти его слова, меня взяло зло. Сказать нечего, а лезет к микрофону. Зачем? Чтобы себя показать. Чтобы люди знали — не только верхи, но и низы, что есть такой писатель — Ненашев, покупали бы его книги, а он, благодаря этому, обогащался. А может, он имел что сказать, да не решался. Это прошлое критиковать — безопасно. А настоящее… Не у каждого хватает смелости на это. Но зачем было Ненашеву, ненавидевшему власть (а он то и дело в своих произведениях бросается такими лозунгами: я ненавижу власть), водить с нею дружбу? Он был уверен, что это поможет ему стать еще более популярным. Но просчитался.
И Горбачева, и Ельцина, наших первых президентов, разваливших Союз, позволивших во время приватизации разграбить страну, мягко говоря, не уважал народ, а заодно и тех, кого они пригрели, в чем Ненашев очень скоро убедился.
Не так давно листаю местную газету (я все еще живу в том городе, где жил когда-то Ненашев), наткнулась на одну маленькую заметку.
Некто Юрий Беликов пишет: "Однажды я гостил у Ненашева И.С., и во время нашей прогулки вдоль реки он вдруг с горечью произнес:
— Уже за тем углом не знают, кто я такой.
И это говорит писатель с мировым именем".
Но скажите, какое дело соотечественникам Ненашева, его землякам, до писателя, который, оплевав свою страну, свой народ, помог реабилитироваться потомкам фашистов, которым пришлось у всего мира просить прощения за злодеяния своих предков? Они, соотечественники Ивана Семеновича, соседи, знают его. Но, как видно, знать не желают. Не хотят кланяться ему. Обозвать свой народ вороватым! В то время, как русские люди в течение семидесяти лет кормили чуть ли не пол-Европы! Что и теперь сказывается на нашей экономике. Сколько построенных советскими специалистами промышленных предприятий осталось в отделившихся от нас республиках, ставших самостоятельными государствами! Это разве не урок?!
Сколько жизней за спасение мира отдано нашими воинами! И погибли ведь лучшие. Это ведь тоже повлияло на положение народа, на самочувствие и поведение людей.
Конечно, кто-то и ворует, и бывает замешан в коррупции, но не рядовые же граждане. И не все подряд. Я думаю, за прошедшие после издания книги годы (а их у него было всего лишь семь) Ненашев понял свои ошибки, в чем-то раскаялся, но что-либо изменить было уже невозможно.
Он пишет комментарии к своей злополучной книге, оправдывается то есть. А всем известно: кто оправдывается, тот не прав.
Признав собственную неправоту, он сам же перечеркивает свою работу.
Додумался до чего: в произведении, которое должно было быть антивоенным, по его же замыслу, высказал антисоветские взгляды. В этом его ошибка… Но меня, признаюсь, больше всего интересовало, как, спустя много лет, стал он относиться к женщинам, остепенился ли он, дожив до старости, не ошибаюсь ли я, изображая его ловеласом. И на этот вопрос недавно нашла я ответ, прочитав опять же в местной газете статью, перепечатанную из другой газеты, которая (статья) называется "Последняя осень". Автор этой статьи — корреспондентка из поселка Уральский Татьяна Слотина, побывавшая у Ненашевых дома незадолго до кончины Ивана Семеновича. Татьяну Слотину, по всей вероятности, интересовало то же, что и меня. Она, рассказав о своей встрече с Ненашевым, сама того не подозревая, ответила на все мои вопросы, которые хотелось бы мне задать писателю. Сделаю выписки из ее статьи.
"Меня занимали, пишет Слотина, отношения Ненашева с его женой (вместе они прожили пятьдесят семь лет). Она в восемьдесят два года весь день хлопочет по дому: принимает врачей (в это время Иван Семенович был уже серьезно болен), отвечает на звонки, руководит готовкой обеда и часто заходит в гостиную, где лежит Иван Семенович, смотрит на него строго, а он на нее по-детски покорно, как будто спрашивает: "Я все правильно делаю?" Насколько трудно было общаться с женой его, настолько легко было общаться с ним. Не жаловала Дарья Дмитриевна женщин. Для меня это было (продолжает журналистка) нелегким испытанием, хотя я понимала, что это, возможно, идет из прошлого. Были в совместной жизни Ненашевых времена, когда маленькой женщине приходилось отстаивать свой семейный очаг, восстанавливать через невероятное терпение и муку покой в доме. Что она предпринимала в такие дни?
— Да ничего, — призналась мне Дарья Дмитриевна год спустя, — ни слежки, ни ревности, ни упреков, терпела, сохраняя свое достоинство. И все прощала ему, все, когда видела, как много он работает. Незаметно гляну на него: Господи, подумаю, чего только нет в его седой, дважды контуженной голове (разврат, как мне кажется, был подспорьем ему в работе, а работа — оправданием для распущенности). Однако напрасно он пользовался таким допингом. Общение с доступными женщинами не столько помогало ему в творчестве, сколько мешало, хотя он не сознавал этого, не обогащало его духовно, а обедняло. Меняя партнерш, он так и не полюбил ни одну из них. А это, в свою очередь, являлось причиной того, что он, рисуя всех своих героев мужского пола с самого себя, не смог создать, как ни мечтал об этом (кто из писателей о таких вещах не мечтает?!) образ положительного героя, такого, который явился бы образоцом для подражания и стал бы кумиром молодежи, вроде Павки Корчагина! Вести себя в быту, как Ненашев, писатель, безусловно, может. И никто ему этого не запретит. А вот если действующее лицо его произведения будет позволять себе то же самое, что и он, ему не удастся вызвать симпатию у читателя, будь он хотть самым красивым, талантливым в мире, приносящим большую пользу окружающим. Чтобы персонаж какого-то произведения полюбился читателю, он сам должен уметь любить. Не просто влюбляться время от времени то в ту, то в другую женщину (а женщина — в мужчин), а по-настоящему, верно и преданно любить одного человека. Такой способностью не отличается ни один из героев Ненашева. Они влюбляются, какое-то время горит у них душа, голова кружится, но кончается произведение, влюбленные расстаются, и на этом кончается их влечение друг к другу. Чувствуется: в будущем они уже не встретятся, а если встретятся, то будут уже обременены отношениями с другими партнерами. Чтобы понятнее было, что я имею в виду, приведу пример. Возьмем Григория Мелехова из "Тихого Дона". Конечно, он интересен прежде всего своими сомнениями, колебаниями идейного характера, вызванными сложностью исторического периода, временем, в котором довелось ему жить. Но отнимите у него любовь к Аксинье, что от него останется? Голые идеи. Скукота. В общем, настоящего искусства нет там, где нет настоящих, больших чувств. Ненашеву, конечно, было приятно, когда его называли великим. Но сам себя таким он не считал. Называл себя "провинциальным" писателем. Говорил про себя, что он "медленно ходит, медленно думает". Был бы он великим, не уехал бы так далеко от Москвы и сумел бы утвердиться в центре России. И главную книгу написал бы не в семидесятилетнем возрасте, а гораздо раньше. И жизнь его сложилась бы совсем по-другому. Не дожил бы он, наверное, до семидесяти лет, потому что:
"Русский гений издавна венчает
Тех, которые мало живут…"
И постеснялся бы протаскивать в союз писателей авторов вроде Дарьи Дмитриевны".
По всей вероятности, Слотина, как и я, осуждала его за то, что он сделал супруге своей такое одолжение. Беседуя с ним, она спросила:
— Как Вы относитесь к творчеству Дарьи Дмитриевны? — Он ответил:
— Да никак…
(Все-таки при всех своих недостатках он был честным человеком, не преувеличивал достоинства ни свои — как писателя, ни своей супруги). Спохватившись, он добавил еще несколько фраз. И вот что он сказал:
— Я не все читал, что она написала (не счел, значит, нужным. А вот другие пусть ее книги читают, тратят свое время).
Начав заниматься творчеством лет в шестьдесят, а то и позднее, к восьмидесяти издала шестнадцать книг (занимаясь в то же время домашними делами и перепечаткой того, что писал Иван Семенович). В какой-то из своих статей он признается, что за всю свою жизнь сам ни строчки не напечатал на машинке. Э то делала его помощница — Дарья Дмитриевна.
Он сказал, беседуя со Слотиной, что из всего написанного Дарьей Дмитриевной ему понравилась лишь одна ее повесть (не буду уточнять, какая именно).
Из шестнадцати книг только одно произведение! Тем не менее он не воспрепятствовал ее вступлению в союз. Почему? Есть у него еще вот такое высказывание: "Я говорил и писал уже не раз, что писателем рождаются, а вот членом союза писателей становятся иногда очень быстро, ловко, успешно и хлебно". Последнее слово в этой цитате все объясняет. В комментариях к своей главной книге на вопрос, который, как видно, был ему задан, кто помогал ему в работе, он ответил, что самой большой своей помощницей считает Дарью Дмитриевну (о чем я уже говорила выше).
Еще бы не помощница! Идя за мужем в творчестве "след в след" (выражение Т. Слотиной), издала шестнадцать книг. И не за свой счет, надо думать. Гонорары текли с двух сторон в общий котел. Разве это плохо? Очень даже хорошо. Холодильники набивались едой. Т. Слотина в той же самой статье рассказывает о втором своем посещении дома Ненашевых. Это случилось, когда Ивана Семеновича уже не было в живых. Дарья Дмитриевна год спустя вызвала журналистку телеграммой: "Приезжай! Нужна твоя помощь". Помогала Слотина "маленькой женщине" и в бумагах Ивана Семеновича разобраться, и по хозяйству. "Разморозила и вымыла два огромных морозильника". А запасов продуктов в них было столько, что хватило на целую свадьбу, когда внучка Ненашевых выходила замуж.
"Боже мой! — восклицает корреспондентка. — Чего там только не было! Мясо, рыба, котлеты, пельмени".
"Столько еды, по-своему объясняет этот эпизод журналистка, запасают люди, прошедшие войну, познавшие голод". Голод, — добавлю я от себя, — познали многие, но не у всех есть средства, чтобы делать такие запасы. И не стыдно было ей, Дарье Дмитриевне, допускать до этого хранилища съестного постороннего, чужого человека. Похвастаться, наверное, хотела своим достатком. Да, многое я узнала о супругах Ненашевых, прочитав статью "Последняя осень". Но хорошего мало. И на вопрос — ради чего Иван Семенович писал, стараясь наверстать упущенное, надрывался, переутомлялся, позволю себе ответить следующее: ради славы, ради собственного благополучия. И вот такие люди, как он, решали когда-то, кого принять в союз писателей, а кого нет. И давали рекомендации только тем, кто шел за ними "след в след", кто дублировал их, угождал им во всем, позволял себя эксплуатировать и всячески унижать. Есть талант или нет у кандидата в писатели, значения не имело, лишь бы маститых уважал и "обскакать" их на пытался…
На последнем прижизненном снимке, сделанном автором статьи и помещенном в том же номере газеты, Ненашев, уже очень больной, однако не выглядит умиротворенным, смирившимся, как подобает умирающему. Он возбужден, воинственно настроен. Чувствуется: он одержим какой-то неотступной идеей. До конца своих дней, до самых последних часов он, по моему мнению, мучился жаждой мести — тем, кто когда-либо обидел его, ущемив самолюбие или чего-то чисто материального свойства недодав. Ведь слово "раскудахтавшись", например, он вставил в текст своей главной книги уже в 2001 году, в год своей смерти, отомстив мне за то, что я повела себя с ним не так, как ему хотелось бы. Отомстил, так сказать, "в гроб сходя"…
Больше всего возмущает меня его злорадство по поводу того, что мне по-настоящему так и не удалось, что называется, "пробиться". Это, конечно, моя беда. Но как это низко — радоваться чьей-то неудаче. Тем более, если речь идет о женщине. Конечно, мне помешало то, что случилось в моей жизни в 1959 году. Но еще больше то, что пришлось всего лишь два года спустя после пережитого потрясения рожать ребенка. Надо учесть и то, что тридцать лет своей жизни я отдала работе в школе. Попробовал бы он, работая в школе учителем, еще и писать. Посмотрела бы я, что из этого у него получилось бы…
И вот что еще мне хочется сказать: я просто счастлива, что в наши дни многие женщины сумели добиться успеха на литературном поприще. И пишут они, на мой взгляд, не хуже, чем мужчины. Я читаю их книги с огромным удовольствием. И Ненашев, должно быть, тоже их читал и так же, как я, с удовольствием, но едва ли хвалил их. Ведь даже свою супругу-писательницу не удостоил похвалы, а уж о других авторах и говорить нечего.
Одна из моих знакомых женщин, леди-вумен, как она себя называет, когда я рассказала ей об этом человеке, вынесла ему такой приговор:
— Это не писатель, а бизнесмен. В наше время даже среди бизнесменами встречаются такие, которые занимаются благотворительностью. А этот Ненашев всю жизнь, видимо, заботился только о самом себе и своей семье.
Я спросила собеседницу:
— А почему это олигархи начали делать добро другим? — Она ответила:
— Деньги у них уже есть. Много денег. Теперь им хочется славы. А прославиться очень трудно, если не будешь делиться своим богатством с другими — в стране, где столько людей живет за чертой бедности. Здесь жировать неприлично. Ваш Ненашев этого не понимал или не хотел понять, что одно и то же. Его скоро забудут.
В том же номере газеты, рядом с портретом Ивана Семеновича, помещена фотография его жены. Вот у нее, у Дарьи Дмитриевны, выражение лица довольное. То, что муж при смерти, ее нисколько не удручает. Она устала бороться и за его жизнь, и за него самого. И не скрывает этого. Не скрывает того, что ждет его смерти как освобождения от непосильной ноши. Перепечатывать все его труды, да еще по несколько раз — не так-то это просто. А отказаться служить ему не было у нее возможности. Упустила она то время, когда можно было спорить с ним. Теперь, в последние годы его жизни она должна была лишь беспрекословно ему подчиняться, иначе могла многого лишиться. Думаю, это необязательно разъяснять. Без лишних слов читатель все поймет и ничего не поставит ей в упрек.