Он ответил очень быстро, сказал то, чего я никак не ожидала услышать:
— Куда и когда?
"Куда?" — такого вопроса он не должен был мне задать. Мой домашний адрес прекрасно был ему известен. Я страшно смутилась, растерялась, струсила. У меня не было времени обдумывать свой ответ. Я сказала:
— Когда приедет Денис Антонович. Он собирается.
Через некоторое время, обдумав происходящее, я сказала Ненашеву, давая понять, что ради него я готова на любые жертвы:
— Я хочу развестись с мужем.
Он покачал головой:
— Не делай этого. Трудно тебе будет жить одной. Ты ведь еще совсем молодая…
То, что мы с Иваном Семеновичем симпатизируем друг другу, заметили, естественно, и мой супруг, и жена писателя. И стали, каждый как мог, препятствовать нашему сближению.
Михаил, улучив момент, когда я, беседуя с Дарьей Дмитриевной, не могла слышать, что он нашептывает Ненашеву, наговаривал на меня, стараясь опорочить. Что я влюбчивая, непостоянная, никудышная хозяйка. Он, мужчина, сам стирает, и не только свои сорочки и майки, но и мое белье, трусики и лифчики. А чем же, по его словам, занималась я? Писаниной. Перевожу бумагу. В выходные дни, с утра до вечера, только и жду, когда он уйдет из дома куда-нибудь, чтобы не мешал мне…
Много лет спустя мне предоставилась возможность убедиться, что именно эти слова были сказаны Ненашеву моим мужем тогда, когда он, Михаил, почувствовав, что плохи его дела, изо всех сил старался спасти свое положение, смешивая меня с грязью.
Рассказал бы лучше о своих "подвигах". Как предал меня: отнес в горотдел КГБ два моих стихотворения, которые впоследствии были инкриминированы мне в вину. Меня, как уже я говорила, в тюрьму, слава Богу, не посадили, но помучили — мало не показалось.
В течение двух месяцев, каждый день по семь часов, держали на допросах, добиваясь, чтобы я написала заявление, что именно Чижовкин на занятиях литкружка настроил меня против советской власти и КПСС. Я выдержала этот натиск, но чего мне это стоило! Пережитое потрясение сказалось чуть позже, во время беременности и родов. Короче говоря, муженек мой своим доносом чуть не отправил меня на тот свет. И после этого еще смел выставлять меня плохой хозяйкой. Да я просто-напросто не в силах была исполнять всю необходимую работу по дому. Вынужденный помогать мне, всем вокруг уши прожужжал, что я его закабалила. Тем не менее мертвой хваткой вцепился в меня, заметив, что я чем-то понравилась другому. И не кому-нибудь, а самому Ненашеву, которому он, Михаил, и в подметки не годился. Ни минуты не колеблясь, я порвала бы с этим подлым человеком, с Михаилом, но в то время и на это не хватило бы у меня сил. Кроме того, я понимала: Иван Семенович как благородный, порядочный человек не оставит Дарью Дмитриевну, и не хотела взваливать на его плечи свои проблемы. Мне достаточно было сознавать, что он мой друг. В общении с ним я черпала силы для жизни и труда…
Дарья Дмитриевна, защищая свой семейный очаг, действовала по-своему и не менее активно.
Во-первых, опасаясь, "как бы чего не вышло", она запретила Ивану Семеновичу оставлять у себя дома нас с Михаилом на ночь, когда мы задерживались в союзе писателей. Во-вторых, она послала письмо супруге Дениса Антоновича, Дине Григорьевне, в котором наябедничала на меня, сообщив, что однажды, находясь у них, у Ненашевых, в гостях, я плохо отозвалась о ней, о Чижовкиной…
Мы с Диной недолюбливали друг друга. Она, по мнению Дениса Антоновича, была красавицей. В книге "Изъято при обыске" я рассказала, как Чижовкин впервые увидел ее и сразу же полюбил, что называется, с первого
взгляда, и, не раздумывая, женился на ней, оставив другую женщину, у которой был от нее ребенок. Тогда Денису было двадцать пять лет, а Дине двадцать два. Увела она парня у своей подруги. Любила она Чижовкина или нет, не знаю и не берусь судить. Известно мне было только: не могла она нарадоваться, что ей удалось выйти замуж за такого хорошего человека, который души в ней не чает и подает большие надежды как писатель. Она частенько присутствовала на занятиях нашего литкружка, знала всех учеников своего мужа, охотно принимала у себя дома. Мы навещали ее и тогда, когда Денис Антонович отсутствовал, уезжая в столицу по делам. Развлекали скучающую по мужу женщину. Мы были не против дружить с Диной Григорьевной. Но нам не нравилось, что она раздувает его авторитет, а также требует, чтобы и мы его восхваляли до небес. Мы ведь и так его любили, искренне к нему относились. И есть ли необходимость в этом случае постоянно льстить человеку? Да еще по настоянию его близких. Ребята из литобъединения противились этому. За глаза стали плохо отзываться и о Дине, и о нем самом. В один, вовсе не прекрасный день, я взбунтовалась: высказала Дине в глаза, что болтают ребята о ней и о Денисе, когда ни она, ни он не могут слышать этот "треп". Получился скандал. Об этом со всеми подробностями поведала я в одной из глав своей первой книги. Чижовкин, которому Дина успела внушить, что он как прозаик непревзойденный, просто гений, на меня очень обиделся. Я ведь была его любимая ученица, как он уверял меня. Нашлись желающие вклиниться между ним и мною. Сочиняли небылицы о Дине и доказывали Денису Антоновичу, что первоисточник этих сплетен никто иной, как я. К сожалению, Чижовкин верил этим россказням. Я впала в немилость. Через какое-то время выяснилось, что меня оклеветали. Мы помирились с Денисом Антоновичем. И вот снова должны были поссориться — уже по желанию супруги Ненашева. Она, Дарья Дмитриевна, была уверена, что за ее наглый поступок обижусь я не только на нее самоё, но и на Ивана Семеновича. Ей нужно было так меня "достать", чтобы я позабыла дорогу не только к ним, Ненашевым, домой, но и в союз писателей. И чего же добилась эта ревнивая, изобретательная в своей подозрительности женщина? Приезжаю летом того года в родной город (Чижовкины тогда жили еще в Магнитогорске). Пока ничего не знаю о том, Что предприняла Дарьюшка, защищая свой "семейный очаг". Стою как-то на трамвайной остановке (мне надо было проехать лишь один пролет). Думаю о чем-то. Не о Чижовкиных, разумеется. У них я еще не успела побывать. Обхожу пока что родственников своих. Выбираю, к кому на сей раз податься. И вдруг подлетает ко мне особа женского пола, высокая, статная, с толстой русой косой, красиво уложенной на голове. В руке у нее большое эмалированное ведро. Батюшки! Да это же Дина Чижовкина, почти подруга моя. Но она не здоровается со мной, с разбегу начинает на меня орать. Я пока в толк не возьму, чего ей от меня надо. Тут же подходит к нам Денис Антонович.
Обнимает жену за плечи, маленький, на полголовы ниже ростом своей супруги, толстенький, уговаривает разбушевавшуюся женщину успокоиться, не устраивать сцену при народе. А людей на остановке, как всегда в Магнитогорске, полно. Все уставились на нас, пытаются, должно быть, разобраться, что за шум. Думают, наверно, что две бабы сцепились из-за мужика. Что та, которая помоложе (это я) пытается отбить его у другой, которая постарше (это Дина). Была она старше меня на четыре года. Говорю "была", потому что ее уже нет в живых…
Дина на публику не обращает внимания. Того и гляди, оттолкнув супруга, вцепится мне в волоса.
— Мы к ней, как к родной! Мы о ней печемся! Адрес такого человека дали! А как она за это благодарит?! — Тут наконец я сообразила, откуда ветер дует.
Оправдываться перед разъяренной женой хорошего человека я не сочла нужным. Командует членами литобъединения в Магнитке, в провинциальном городе, и вот уже до областного добралась с помощью "супружницы" другого писателя. Я не сказала ни слова. Подошел мой трамвай. Я села и поехала. Он шел в гору. Вылезаю на следующей остановке. И вдруг вижу: вдоль трамвайной линии, по шпалам, запыхавшись, бежит Денис Антонович. Сорочка с короткими рукавами трепещется на ветру. Со лба градом катится пот. Значит, делаю вывод, он бежал за вагоном весь пролет, позабыв про свое больное сердце. Стою, жду, что же он, отдышавшись, скажет мне. Неужели, как и Дина начнет отчитывать меня за проявленное мною неуважение к его второй половине? Это было бы уж слишком. Нет. Заступаться за распоясавшуюся грубиянку он не стал. Приблизившись ко мне, попросил извинить Дину за ее безобразную выходку.
В этот свой приезд к Чижовкиным я не зашла. С Диной Григорьевной мы объяснились. Вернее, свое мнение обо мне она высказала. А мое о ней узнала она из письма Дарьи Дмитриевны.
С самой Ненашевой обсуждать ее поступок, из-за которого меня чуть не поколотили на трамвайной остановке в Магнитогорске, не было необходимости. Чего добивалась Дарьюшка, опасавшаяся, как бы мужа у нее не отняли, того и добилась. За то, что подстроила она мне эту каверзу, рассерчала я не только на нее, но и на Ивана Семеновича. И когда вернулась из Магнитки и мы встретились у входа в союз писателей, не подала ему руки (обычно мы здоровались с ним за руку).
Спору нет, я обожала его, но мне вовсе не хотелось, по вине его "второй половины", рассориться с Денисом Антоновичем. Неужели в доме Ненашевых нельзя высказать вслух то, что думаешь о ком-либо из общих знакомых? Сам он, Иван Семенович, с высокой трибуны критикует, кого считает нужным. А жены писателей, по его мнению, неприкосновенные личности? С каких это пор?
Конечно, Ненашев догадался, что неспроста повела я себя с ним так невежливо (да и Денис Антонович, по всей вероятности, сообщил ему в письме, какой инцидент произошел в Магнитке между мною и Диной, и кто организовал эту стычку двух женщин). В тот же день, когда мы поднимались по деревянной лестнице, ведущей в союз, он дал мне понять, что не одобряет выходку своей супруги. Мы помирились с ним. И я спросила у него:
— Как вы могли жениться на такой женщине?
Он не обиделся на меня за то, что я задала ему этот, явно некорректный вопрос, и вот что ответил:
— Женился?! Когда это было, Валя! Почти двадцать лет назад. И кем я сам тогда был? И если хочешь понять, как случилось, что я взял в жены Дарью, почитай рассказ, который я ей посвятил… (Впоследствии я этот рассказ нашла и прочитала…)
Мне неизвестно, отчитал или нет Иван Семенович свою супругу за то, что она выступила в роли доносчицы. Известно другое. Сама Дарья некоторое время спустя об этом мне рассказала. Дина ответила ей на письмо. Поблагодарила за посланный ею "сигнал". Они стали переписываться, хотя и не были знакомы лично. Предположив, что муж не одобрит эту их инициативу, договорились тем же летом пожить вчетвером "на природе, в прекрасной стране Башкирии, где скалы (свисает над скалой скала), величественные сосны и чистые-пречистые черные речки, в которых плещется похожая на радугу форель". Так и сделали. Разместились в шалашах недалеко от какой-то деревушки, где брали продукты питания: молоко, творог, сметану, масло, яйцо, курятину и др. Ловили рыбу, собирали грибы, ягоды. Дышали чистым воздухом, любовались пейзажами, жгли костры по вечерам…
Идиллия длилась недолго. Женщины не нашли общего языка. Покамест обсуждали "свободные" темы, не касающиеся их мужей, все было хорошо. Но как только, оставшись наедине друг с другом, заговорили о творческих успехах своих благоверных, так и поссорились сразу же, стараясь выяснить, кто из их мужей, занятых в этот момент рыбной ловлей, более талантлив как писатель. Ругались, ругались, а в другой раз, продолжая тот же самый спор, чуть было даже не подрались. Пришлось перепугавшимся творческим работникам срочно сматывать удочки…
Ссора двух женщин на взаимоотношения их мужей никак не повлияла. Поведала мне Дарья Дмитриевна, когда мы с нею помирились, еще одну историю о том, как однажды Иван Семенович выручил из беды Дениса Антоновича.
Ненашев был старше Чижовкина на два года. Но писать, как я уже говорила, стал позднее своего друга. Тем не менее, очень скоро в этом деле превзошел его. Раньше, чем Денис, добился признания. Вместе с этим пришло и материальное благополучие. Ненашев писал быстро, Чижовкин — медленнее. Как-то, заключив договор с одним из издательств, не смог Денис Антонович вовремя сдать в печать рукопись, хотя ему был уже выдан аванс. От Чижовкина потребовали, чтобы он вернул полученные деньги. А их уже не было. Они были потрачены. Домой к Денису Антоновичу заявились финансовые инспекторы и описали имущество. И тут на помощь ему пришел Иван Семенович. Одолжил другу необходимую сумму. Чижовкиных оставили в покое. Когда жены писателей ссорились, Дарья Дмитриевна напомнила Дине Григорьевне об этом случае, но та заявила: происшествие это абсолютно ничего не доказывает…
***
Теперь о том, как обстояли мои дела в то время, когда, опекаемая Иваном Семеновичем, жила я в областном центре.
Мой рассказ, вошедший в один из номеров сборника "Молодые" за 1964 год, понравился читателям. Я присутствовала на обсуждении этого номера в союзе писателей и была крайне удивлена, когда читатели проголосовали за то, чтобы этот рассказ был признан лучшим из всех произведений, напечатанных в этом издании. Выступая перед собравшимися, пожилая писательница Лидия Роднина (фамилия вымышленная) сказала:
— Пора, наверное, уже не молодым учиться у маститых, а маститым у молодых. — Это было уже слишком. В сборник вошли стихи и рассказы хорошо известных в области авторов, в том числе один рассказ Ивана Семеновича. Мне было приятно и в то же время неприятно слышать похвалу в свой адрес. Я чувствовала: обруганные Родниной писатели не простят сказанного пожилой женщиной обо мне, не ей не простят, а мне…
Когда Лидия Степановна хвалила меня, я готова была сквозь землю провалиться. Чтобы признанные, опытные учились у меня, у начинающей. В том числе Ненашев: Бред какой-то! Могла бы похвалить. Но зачем сравнивать? К этому времени я успела прочитать все написанное Иваном Семеновичем и оценила его творчество по достоинству. Мне хотелось заявить об этом во всеуслышание, но я молчала. Кто я такая, чтобы защищать лучшего в области писателя?! Молчали и посрамленные Родниной поэты и прозаики…
Вскоре после этого выступления писательницы, которая могла бы много сделать для меня, ничего не потребовав с моей стороны за эту помощь, не стало…
Тогда и пришлось мне расплатиться за комплименты, сказанные ею в мой адрес.
Второй рассказ, который отдала я на суд писателей области, был менее удачным, чем первый. До него писала я пьесу "Семья". Посмотрев ее, Чижовкин сказал, что зря решила я заняться драмой. Это, мол, самый трудный жанр. К тому же произведения этого жанра не пользуются спросом у читателей. И посоветовал мне переделать пьесу в рассказ: "Надо учиться писать рассказы…" Как послушная ученица, я занялась переделкой. Получилось у меня что-то уму не постижимое. И вот эту вещь, не подумав о последствиях, я отдала в союз. Ивана Семеновича в этот момент в городе не было. По какому-то делу его вызвали в Москву. Рецензировал мою работу Ковров. Ну, уж отомстил он мне за то, что ему досталось от Родниной. Рассказ, выкроенный из пьесы (а в ней, как и положено по требованию жанра, было четыре акта), получился очень длинный, а рецензия на него еще длинней. Я изучила ее досконально, прочитав несколько раз. Но Николаю Давыдовичу этого показалось мало. Решил он высечь меня еще и публично. Как говорится, "раздолбал" на заседании писателей области. Мне оставалось, выслушав критику в свой адрес, пойти и утопиться. Не знаю, что было бы со мной, если бы Иван Семенович, уже вернувшийся из Москвы, не заступился за меня. Что он сказал в мою защиту?
Он сказал, что зря писатели ополчились против меня. Об этой вещи рано пока судить. Она просто-напросто еще не сделана. И сделать ее автору, которому только-только исполнилось тридцать лет, удастся не скоро.
— Даже я, — признался Ненашев, — не решился бы писать на тему, которую пытается поднять Валентина. Ей, начинающей, следовало бы учиться на простеньких сюжетах. А она берется за сложные. Ей, видимо, неинтересно говорить о пустяках. Это похвально. Это главное. Остальное придет с годами, с возрастом.
— Лично меня, — добавил Иван Семенович, — тронула такая деталь. Отец большого семейства, рабочий человек, награжденный орденом за труд, живет бедно, одевается, как нищий. К изнанке свитера пришивает клочки от старого тулупа и в такой одежде ходит на работу в сорокаградусный мороз. — Закончил Иван Семенович свое выступление такими словами:
— Лет через десять автор сумеет, надеюсь, завершить это свое сочинение.
Никто из присутствующих на обсуждении писателей не стал спорить с Иваном Семеновичем.
***
Иван Семенович очень любил природу, но она сыграла с ним злую шутку. Каждое лето семья Ненашевых жила в своем домике в лесу. А в том лесу водился клещ, укус которого весьма опасен, порою смертельно опасен. Перед тем как перебраться на дачу, и сам Иван Семенович, и Дарья Дмитриевна, в общем, все члены семьи, проходили курс профилактического лечения. Но в то лето жена писателя перед отъездом (а мы знаем, забот бывает у тех, кто уезжает из дома надолго) "закрутилась" и не успела сделать себе необходимую прививку. И заболела энцефалитом в тяжелой форме. Ее положили в больницу. Иван Семенович ухаживал за ней. Потом он мне рассказывал (разговор был в присутствии Дарьи Дмитриевны), как она, бедняжка, страдала, когда случался приступ, ее так трясло, подбрасывало над постелью, что он, довольно крупный, физически сильный мужчина, с большим трудом удерживал ее. Я была потрясена, выслушав этот рассказ своего кумира.
Дарья Дмитриевна сильно изменилась после перенесенной болезни. Она похудела, стала походить не ребенка. И характер ее тоже изменился, вернее, стало другим ее отношение ко мне, более дружелюбным.
Посоветовавшись с ней, я пригласила Ивана Семеновича в школу, где работала в то время. Во всех своих классах я рассказывала ученикам о Ненашеве, читала отрывки из его книг. Ребята заинтересовались творчеством этого писателя. Я предложила устроить встречу с Иваном Семеновичем. Они сказали: