-- О, господи, у Мольера! -- возразил он. -- Булгаков мог и присочинить. Да Осип Наумыч Абдулов хромал, большой артист. Но Станиславский не потерпел его у себя в театре и сказал: хромой артист обязан быть ге-ни-аль-ным. Если актер гениален, он может убедить мир, что все здоровые люди должны хромать. Кто не хромает, тот инвалид! Кстати, после Осипа в его ролях другие артисты хромали, полагая, что иначе нельзя. Но прежде докажи, что ты гениален. Приди такой в театральное училище -- комиссия будет гримасы корчить. Помнишь, как Зяму Гердта не хотели брать после фронта, колченогого? Взяли -- в кукольный театр, за ширмой стоять.
-- Есть вещи, Поля, которые человек сам должен в себе переступить. Осознать и отказаться. Это особенно касается недостатков физических. Вроде женской красоты...
-- Разве ж это недостаток? -- спросил он Веру, которую красивой назвать было нельзя, но и дурнушкой -- тоже.
-- А то! Женщина берет за красоту награды, которых она как человек и не заслуживает вовсе. Присваивает себе незаконное право иметь лучших мужчин, которых другие достойны. И богаче жить. Но это растлевает. Умная женщина, пройдя через испытание красотой, очищается. А глупая становится шлюхой.
-- Что ж мне с хромым-то делать? -- перебил он ее.
-- Возьми его, Поля, -- сказал голос жены. -- Не велик риск.
Странно, что ни он сам, ни даже ясновидящая жена, не оставлявшая его без советов и после смерти, не предвидели, что Радик, того не ведая, втянет Ипполита Акимыча в водоворот.
Для хромого пришлось переделывать в водевиле все так ловко придуманные мизансцены, чтобы Радик меньше ходил по сцене, сидел или стоял, когда раздвигался занавес. Это был режиссерский эксперимент с заранее заданным условием: одно действующее лицо привязано к стулу. Все приходилось делать незаметно.
Ипполит Акимыч боялся резким словом или слишком жестким требованием обидеть юношу. Он понимал, что иногда приносит ему в жертву остальных, но шел на это. Чуткость у труппы обострилась. Радик все воспринимал нервно, даже мелкие замечания. Краснел, дулся и повторял сцену еще хуже. Его никак не удавалось отучить от излишней патетики.
Вечерами режиссер вслух обсуждал с отсутствующей Верой репетиции. Актерские способности у Радика не подтверждались. Конечно, Завадский был прав, когда заметил, что актер -- это человек, который говорит чужие слова не своим голосом. Но ведь и для этого нужен дар. Почему неспособный человек так фанатично рвался играть? Даже Вера ответить не могла.
3.
Народ в метро к ночи убывал. Поезда шли реже. Ипполит Акимыч все еще недружелюбно смотрел на сидевшего рядом с ним молодого человека, осознавая тем не менее, что сердится на него несправедливо. Как твердят французы, cherchez la femme. Ищите женщину. Ищите и обрящете.
-- Как живешь, Радик?
-- Знаете, кто такой зануда? -- вопросом на вопрос ответил тот. -Человек, которого спрашивают, как живешь, и он начинает объяснять... Заканчиваю третий курс мехмата.
-- Постой-ка! Ты ж должен быть на втором?
-- Я перескочил... Зря я тогда студию бросил.
-- Без сцены скучаешь? -- изумился Ипполит Акимыч. -- Но не театр ведь тебя ко мне привел!
Уши у Радика порозовели. Он опустил голову и стал внимательно разглядывать под ногами затоптанный конфетный фантик.
Перед Ипполитом Акимычем возникла юная леди с алмазными голубыми глазами и кукольными ресницами. Жизнерадостная, легкая, пропорциональная. Бог дал грацию, походку, от которой у прохожих дух перехватывать должно. Неотразимая. При этом уверенная в себе, упрямая, вздорная, с адским характером, да что там -- стерва. И, по теории покойной Веры, вздорная и вредная именно оттого, что красива. Можно сказать, безнаказанно хороша. К тому же отец ее был крупным начальником во Внешторге и постоянно шарил по заграничным сусекам. Сослуживцы баловали его и конечно же его дочь подарками. Одевали ее родители на зависть всем. Вот уж в кобылицу корм. В старинном водевиле, который они ставили, Мальвина играла крепостную девку. У французского аристократа с ней возникает в России непредусмотренный его интуристовским планом роман. Мальвина себе цену знала. На замечания не реагировала, все делала по-своему. Красота уверена, что ей спишут все.
Радик старался играть смешно и поэтому выглядел напыщенно и фальшиво. Она вела себя серьезно -- и потому выглядела смешно. Но каждый шаг с ними давался трудно.
-- Хватай ее решительней! Ты -- француз, аристократ, а она -крепостная девка. Не спрашивать же у нее, что с ней делать. Смотри!
Обняв Мальвину за талию, Ипполит Акимыч переворачивал ее себе на колено так, что юбка у нее задиралась до пояса, и показывал Радику, как требуется ее целовать.
-- Чтобы звук от поцелуя был слышен в последнем ряду, понятно? А ты, доченька, не сопротивляйся, наоборот: твой долг его обслужить. Он же и-но-стра-нец! Импровизируйте на ходу. Вы актеры. Плавайте на сцене легко, как рыбы в аквариуме. Считайте, что водевиль -- ваша собственная биография... Поехали!
Труппа пританцовывала, надвигаясь на авансцену, и хором пела:
Куда это годится -
Гулять одной девице?
Что ждет ее потом?
Суп с котом!
Куплет этот комиссия, принимавшая спектакль, велела выбросить.
-- Потом, -- пояснил секретарь парткома, -- нас всех ждет не суп с котом, а коммунизм.
Импровизации и намеки, которые они сообща придумали, тоже все выбросили. Дворец культуры принадлежал огромному военному заводу Министерства авиационной промышленности. Там у них допуска к шуткам не давали.
Когда Радик с Мальвиной не были заняты на сцене, Радик садился подле нее в пустом зале. Если они прорабатывали диалог вдвоем, Радик путался. А память у него вообще-то завидная: раз прочитав, запоминал целые сцены и подсказывал реплики другим. Ребята над ними потешались. Тогда Ипполит Акимыч сказал -- так чтобы Радик и Мальвина не слышали:
-- Только недостаточно умные над этим смеются. Лучше тихо завидовать. И помогать им дружить.
-- Мальчик с девочкой дружил, мальчик с девочкой не жил, -прокомментировал кто-то.
Ипполит Акимыч поморщился. Старше их на целую эпоху, пройдя воркутинские университеты, он старался быть учителем жизни, а не одного актерства. Ближе к генералке стало ясно, что Радик роль не потянул. Зря столько сил ухлопано. Однако на премьере Ипполит Акимыч сам удивился, и знакомые профессионалы, которые забежали одним глазом взглянуть, тоже отметили во французском аристократе нечто.
Радик не хромал, это само собой, поскольку он по сцене не ходил, и в этом больше было заслуги режиссера. Разыгравшись, француз стал уверенней в себе, энергичней, даже веселей. Сцену с поцелуем сыграл по первому классу. Моя заслуга, с гордостью отмечал Ипполит Акимыч. Окупаются внимание и добро. Да и роль переливается в человека настолько, что тот становится даже талантливей. Глядите-ка, ожил, приобщился к священному алтарю.
Переоценил он тогда и театр, и себя. Роль тут была ни при чем. Радика окрылила, сделала героем красивая бабочка Мальвина, сделала мимоходом, окропив пыльцой со своего крыла, не заметив этого и еще больше портясь от осознания такой своей инстинктивной способности. Небогатая душой, она помахала крылышками, захваченная общим вихрем веселой премьеры: яркими красками грима, таинственным запахом кулис, легкой музыкой и аплодисментами. Радик летел за ней по-настоящему, вдыхая источаемые ею таинственные флюиды. Впрочем, скорее, то были хорошие парижские духи. Его чувство казалось ему вечным. А бабочка жила один день.
Едва занавес закрылся, Радик, чрезвычайно возбужденный, подбежал к Ипполиту Акимычу, волоча ногу сильнее, чем обычно:
-- Не заметили, что я хромал!
-- Ну, а заметили бы? Зрителю-то важно, какой души ты актер. Тело, мальчик, бутафория. Играешь ты вкусно!
Похвалил преждевременно. Пороху у Радика хватило на один салют.
-- Выходит, и ушел ты тоже из-за Мальвины? -- констатировал теперь Ипполит Акимыч безо всякого удивления, прикрыв глаза, чтобы они отдохнули от мерцающего света люстр над платформой.
Радик поднял пальцем переносицу очков, уголки губ вздрогнули.
-- Ей стало скучно в студии. Она сказала, что у вас детский сад, помните?
Еще б не помнить! Даже больше, чем Радик предполагал. На репетиции, когда разбирали ошибки премьеры, Мальвина вдруг пнула ногой стул и заявила, что больше играть не будет.
-- В чем дело?
-- Я вам тет-а-тет скажу.
Он изящно взял ее под локоток и отвел в фойе.
-- Что с тобой?