Он ее за ноги: я тебе другое покажу! Персиянин твой не поможет! Она очень легко вырвалась - такая в ней сила. Дурак ты, говорит, вон гляди... А дом персиянина так и полыхает. И никто тушить не бежит. К персиянину шли с Наташкой днем, а теперь уж темно. Аверьян оглядывается кругом и ничего не поймет. Одни сомнения. А пожар какой! Что сделалось-то?
А Наташка: да мне, чай, не все равно? У тебя есть интерес жениться так идем. А он стоит, не знает, как все понять. Впору опять в траву лечь. Тут ветром дунуло - принесло уголек. Упал под ноги, соломинку пережег. Наташка кричит: "Ой, ожглась! Бежим скорей!" Сама отстала, половинки от соломинки подняла. Он это заметил, но не смог ничего сказать. Растерялся человек.
Вот его мать с отцом увидели пачки денег, три с половиной тыщи ассигнациями: женись! Сразу Наташка стала хорошая. И красоту вспомнили. Такой, мол, красавицы во всей местности нету!
А пожар следствие разобрало: трупа нет. Значит, хозяин уехал, а дом сам поджег. По каким-таким мыслям - начальство будет дальше разбирать. Может, дело государственное... Конечно, было подозрение на Аверьяна: что он персиянина ограбил и куда-то задевал. Откуда вдруг у Наташки такие деньги?
Но какой-то бухарский купец богатый обратился к войсковому атаману. Я, мол, через хутор Персики езжу, барышня Наташа мне понравилась. Я дал ей приданое... Особо никто не удивился. Бывало, эти бухарцы из-за девок на тыщи рублей раскидывали товаров с воза.
Ну, после яблочного* поста - свадьба. Баранов жарят. Гостей собралось несметно: такое приданое огромное... Наташку наряжают. И тут сообщение мимо хутора будет проходить войско. Возвращается из Персии с войны. Везут тяжелораненого генерала. У него последнее желание: если где поблизости свадьба, чтобы невеста к нему подоспела, вложила пальцы в его раны.
Аверьян против. Пусть, мол, по другим хуторам проедут - сейчас свадьбы кругом... Но от генерала опять скачут. Ему, оказывается, уже рассказали, какая невеста, и он хочет, чтобы именно Наташу ему привезли. Аверьян не соглашается. А посыльные казакам говорят: генерал дает хутору десять тыщ рублей. Лишь бы только Наташка явилась к умирающему в шатер. И за то вам десять тыщ!
Этих денег как раз хватит, чтобы купить за Салмышом луга у башкир. У казаков стадо было огромное, а сколько овец! А табуны! Луга очень нужны. Ну, Аверьяна прижали. А ты, мол, как, Наташа: облегчишь гибнущему генералу мученья? Наташка: я, чай, не каменная!
Приезжают в стан. От шатра всех отвели на сорок шагов, Наташка одна входит. Аверьян стоит, злится. Так ему это все не нравится! А из шатра вроде как смех. Казаков отпихнул и бегом в шатер.
Там темненько. Но разглядел впотьмах, что Наташка с голыми грудями прилегла на генерала, и обоим весело. Аверьяну не дали кинуться, руки крутят ему, а генерал просит: "Ты, пожалуйста, не злись. Подойди глянь, какая рана у меня под ребром... Но я за нее ничего плохого не делаю".
Аверьян: а... Так и знал!
"А чего она не пальцы влагает?" Генерал поясняет: это говорится пальцы. А влагаются в раны сосцы, дающие жизнь. Имел бы такие ранения, понимал бы про сосцы. Тугие, поспелые. Каждая девушка это чувствует и, если жалостливая, никогда палец в рану не тыкнет. Дай мне получить жалость для последних дней жизни.
Аверьяна вывели, а он беснуется. На невесте - бесчестье! Казаки: что? какое бесчестье? Человек с войны, лежмя лежит... Молодой ты, а уж без стыда. Поедем завтра луга покупать - успокоишься.
Но он на своем: на мне поругание из-за вас! Обида не дает стерпеть! Казаки тогда: ну, чтоб обида дала, сейчас обсудим. Значит, Аверька говорит, он потерпел ущерб, что Наташка лечила генералу раны. А у нас Фенечка кучерявая сколько мужа с войны-то ждет? Шестнадцати годов вышла и пятый уже ждет. Сердце-то уж - рана. Ходи, Аверька, к Фенечке - лечи рану. На общество не обижайся.
А Фенечка - такая завлекательная казачка! Всем возьмет, как и Наташка.
Только что волос черный, и смуглая; ноги тоже волосом поросшие кучерявеньким. Такие-то бабы непросты - особенно с мужским полом. Гладкая кобылка, скакунчик.
Ладно - уговорился Аверьян с господами казаками. Но идет к знахарке. На хуторе жила старуха-чувашка; слова знала, травы. Колдунья. Аверьян к ней с подарком, с денежкой - и рассказал все-все; как опутал их персиянин и как дальше было... Генерал-то - это он. Что еще учудит?
Старуха ведет в подызбицу. Пошептала в углы, козьим пометом посорила; берет из клетки крысу. Завязала ей лапки, кладет перед котом. Кот старый, головастый такой. Походил вокруг крысы, помочился на нее. Есть не стал. Пометил. Старуха берет ручного скворца, в другую руку крысу - и в погреб. Покричала там: вроде будила кого и выспрашивала...
Вылазит: руки в крови, перышки налипли. Держит жабу. Посадила на то место, где лежала крыса. Жаба сидит. Старуха ей кричит: "Ертэн! Ертэн! Дай сказать - не сердись!" И рассказывает. Персиянин - колдун огромадной силы. Но другие колдуны сговорились и все ж таки с ним совладали. Силу его завязали, а съесть не смогли. Прогнали его. Он в наших местах и угнездился.
А Наташка с Аверьяном его развязали. "Он вам свой хитрость, вы ему свой хитрость - связался узел один! Ой плохо!" - Старуха объясняет: как Аверьян удумал хитрость с мылом-то, тем и привязался к путам, какими был завязан колдун. А как Наташкину косу ножницами овечьими резанули, узел и перерезали - и путы спали с колдуна.
"Ой, Аверька, трудно будет! Очень хочет он Наташка твой!" Велит почаще с Наташкой в бане париться, обкладывать ее на банном полке пареным сеном. Будет от нетерпенья Аверьяна почаще знать, а о том, глядишь, думать некогда...
А по хутору уже разносится: показывается персиянин и в сумерки, и перед рассветом. Сманивает девок. Гуляют девки с парнями - вдруг из дикого малинника, из-за стогов как запоет кто-то. Голос чистый до чего, приятный. Так и заволнует. Глядь: одна девка побегла в дикий малинник или за стога, другая... Вот тогда и пошли дети-то персиянина: персики самые.
Родители уж не больно стали девок от парней беречь. Для персиянина, что ль? "Ладно - уж гуляй попоздней, только на поющий голос не ходи!"
Аверьян ходил ночами: может, услышит голос? Встречи ему охота. Живут с Наташкой, в бане часто парятся, он ее пареным сеном обкладывает, она с ним ладит - но в душу не допускает. Отвлечена! За любовь не похвалит, за ласку-то; не возьмет теплюшу ручкой - по сосцам поводить, посластить их. Ну, он к Фенечке. А уж та к нему ластится! На кровать оладьи с медом подает; только что молоком не умывает. Но томно ему. Уверен, что исхитряется Наташка погуливать с персиянином.
Приходит опять к колдунье. Она его заставила возле козла посидеть, чтоб козлиным духом голову прочистило. Велит почаще у Фенечки бывать. Он объясняет: когда, мол, я у Фенечки, то вдруг чую - вся птица и весь скот на хуторе как взволнуются! Поветрие какое-то идет, в дрожь бросает. И кажется, Наташка уже в том сарае своем за конопляником, где мы ей косу резали. В сарае с ним! Как бы сделать, чтобы она от него ко мне бегом прибегла? Чтоб стала его презирать, чтобы плюнула на него, а ко мне бы стремилась? Как мне его силу себе забрать?
Старуха говорит: "Ой-ой, как трудно будет! Не боишься?" - "Ничего не
боюсь! Вот что хочешь отрежь мне!" - "Зачем резать? Деньги большие возьму..." - И приносит травяной настой.
Аверьян деньги дает, не жалеет, а она ему: как, мол, снова накатит, ты попроси Фенечку не мешать и - в чем был - на лавку сядь. Выпей из этой бутылочки глоток, надень на голову ведро, сиди... Наташка будет к тебе вызвана. Сначала почуешь ее не в телесном виде. А после и сама, настоящая, прибежит. Гляди только, чтобы тогда с Фенечкой не поубивали друг дружку...
Ладно - теперь он к Фенечке за двумя делами идет. Бутылка с собой старухина. Прежде чем любиться, он ее на поставец у кровати поставил...
Вот за полночь. И вроде как птица и скотина со всего хутора на волю вышли. Кажется ему: бегут, летят к сараю Наташкиной матери. А может, то девки, бабы обернулись? К персиянину на гулянку-то невтерпеж... Вскочил с кровати, хочет из бутылки глотнуть, а Фенечка ему стаканчик: "Налей сюда. Там уж сладкая наливочка - от моей бабушки хранится. Хорошо подкрепит тебя. А я уйду на печку, не помешаю".
"Хорошая ты! Уж, пожалуйста, не мешай".
Выпил старухиного настою с наливкой Фенечки: его повело всего, закружило. До лавки чуть дошел нагишом-то, ведро с головы раза три ронял.
Ну, сидит, а самого разбирает. Так палит всего! Ведро на голову надето, а Наташку отчетливо видит. Сперва, правда, только лицо. То злое было, отворачивалось, кому-то другому глазками этак делало... а тут оборачивается к нему. Губы раскатались, ноздри от нетерпенья так воздух и тянут, а глаза во! - как у кошки! И тело проявилось. Уж ему Наташкиного тела не знать. Где надо, толсто - а как кругло! а стан тонок! И все ходит ходуном. Сосцы - как рожки у козочки.
Колышется телом и к нему. На колени к нему. Как проймет их обоих дрожь! Ах, мать честная, - затрясло, заерзалось. Забыла персиянина. Презирает! Пощипливает Аверьяна, льнет, обнимает, голосу волю дала.
А уж он-то! Уж так ее на коленях услащает. Запрет кутак-задвигун избенку и отопрет тут же, и опять, и опять - разудала стать! Избенка качнется, сама на гостя наезжает, берет к себе. Заходи, теплюша, вкусного покушай! Тесно ему, стенки гнутся, да не треснут. Аверьян, голова в ведре, уж как за гостенька рад! Хозяюшку избенки холит на руках: ерзай раскатисто, на кутак ухватиста. Рукам - приятность, гостю - вкуснота, рту - маята: расстегайчик налимий мнится. Не ведро - укусил бы.
Ну, перебыли они. Скинул ведро, а с ним - Фенечка. Прижалась, сидит в обхват.
"Что такое - так тебя растак... разъядри твою малину!"
"Да ты ж меня звал!" - "Тебя?" - "Вот мне помереть, вот так сидючи! Так звал, молил - не совладала с собой. Жалко!"
А он невеселый! А она: "Уж нам ли, Аверюшка, не хорошо?" - "Хорошо, да им-то хорошее! Не стерплю, чтобы чья-то сила лучше моей была!"
Накинул на себя одежку и бегом к тому сараю - Наташкиной матери. Вбегает, а оттуда птичья буря на него. Крыльями лупят, когтями ранят: выметываются в двери. Гомон - ужас... Кое-как отбился, глядит, а в сарае только какой-то гусак и гусыня остались. В сене порылся - никого.
Приходит домой, а Наташка сонная, злая. "Гуляешь, - сквозь зубы цедит, - сволочь! От тебя бабой разит - уйди от меня!" А чего он ей скажет? Но к утру
опять ей не верит.
Идет к колдунье. Рассказал все, просит: давай доведем до конца. Как снова накатит, надо, чтобы она была от него ко мне вызвана. Был бы он по природе меня сильней и лучше - а то благодаря колдовству, мошенству! Не выношу, чтобы его сила над моей была.
Старуха говорит: будет больших денег стоить. "На, бери!" Она дополнительно над бутылкой с настоем пошептала и дает ему шапочку сурчиного меха. Шерстка шелковистая наружу. Чтоб не мешали, говорит, запрись в бане. Выпей настоя глоток, глаза махоткой завяжи, шапочку положи посреди бани. Сиди, жди жара. После иди: ищи по бане руками. Шапочка встретится на уровне твоего пупа, а под шапочкой будет сидеть Наташка.
Ну что... Вот опять он у Фенечки. Только за полночь - взволновало его. Вроде снова птица, скотина летит, бежит к тому сараю... Вскакивает с кровати, а Фенечка как знает: "Идем, миленький, в баню - с вечера не остыла еще. Запрешься и делай, чего тебе охота".
Ведет в баню, у него бутылка в руке. В бане ему стаканчик: "Налей сюда. Там уж капли веселые - от моей бабушки хранятся. Хорошо желаться будет тебе". Выпил настою с каплями - его и закачало. А Фенечка махотку смочила, завязала ему глаза поплотней. "Ухожу я, не помешаю. Запирайся!" Довела до двери его.
Накинул крючок, из предбанника-то наощупки еле-еле в баню вернулся, положил шапочку на пол. Ноги не стоят. Нащупал лавку, ждет сидит... жар по всем жилам потек. И вроде как Наташкина спина проявилась... ноги... а лицом все не оборачивается. Его так и подмывает кинуться. "Ты, - шепчет, - шапочку надень! Шапочку..."
И к ней - хочет Наташку за плечи взять. Ничего нет. Ниже руки - ничего. А как на уровень своего пупа снизил, наткнулся на голое. "Шапочка где? Шерстка шелковистая?!" - ищет ее голову, а она ее прячет: клонит, клонит... этак перегнулась пополам. Он наощупь-то к ее голове тянется до полу - чуть не упал; оперся на нее. И тут шапочка под руками... Ищет под шапкой роток, охочий зевок. Нашел - его словно током как шибанет! Аж зарычал. Сомкнулись у обоих заперло дых.
Кинуло в толканье-то. Такую силу свою почувствовал. Ну, персиянин, плевать на тебя! Сама радость наяривает. Не вмещает избенка гостя, хозяйка в крик: "Ох, ты, родина-отчизна! Укатала туговизна!" Гость избенку так-сяк, наперекосяк, а ей удовольствие. Как ни туг навершник у палицы - ничего приветени не станется! Запирай, кутак, потуже - не такого гостя сдюжу!