Так вот, приезжает фронтовая бригада в часть. Бойцы приводят себя в порядок, радуясь предстоящему концерту. Артисты где-то за перегородкой в тесноте переодеваются, а руководитель бригады спешит к политруку с бумагой. Тот, вздев очки, читает:
Не пережить своей любви, нет...
Проверено ГУРК.
Нам встречаться чаще надо возле леса, у реки...
Проверено ГУРК.
Под окном стою я с гитарою...
Проверено ГУРК.
Опыталья д ропове, платуне, сав на куне.
И это тоже Проверено ГУРК.
Чем покорил ты меня? Я пред тобою без слов.
Проверено ГУРК.
Осень, кана, подавела хасиям, милаяса добывать!
И это, разумеется, Проверено ГУРК!
Как вспомнишь, так сердце трепещет, и тихо струится слеза!
Вот и вправду.
24 мая. В.Успенский про сына (внука Н.Брюханенко):
- Приходит Володичка домой из школы раньше времени. Что случилось? "Отпустили", - отвечает. В неопределенной форме. Потом вызывают нас со Светланой в школу и выясняется. Дети шумели в классе, и учительница сказала: "Кому неинтересно, может уйти". Володичка - единственный - поднялся и ушел.
Или еще: завуч приоткрыл дверь и заглянул в класс. Все встали, кроме Володички. Опять вызывают родителей. Те дома его песочат - почему он не встал?! "Но нам же сказали, что мы должны вставать, когда завуч входит в класс. А он только просунул голову!"
31 мая. Светлана Параджанова-Щербатюк прислала интересное письмо о своем замужестве. Она умная и красивая женщина. С Суреном у нее трения. Он, видимо, унаследовал от отца худшие черты характера. Светлана прислала ландыши и сало.
28 июня. Читаю "Серебряный век", сборник мемуаров. Лучше всех Л.Чуковская о Цветаевой.
З.Гиппиус интересна в автобиографической части и оставляет равнодушным в философско-религиозной. Но ее очень увлекательно читать, так как в тексте виден ее ум, ее холодный блеск и литературный дар.
Вл.Ходасевич очень зол, виден его характер в первую очередь. Интересно про Брюсова и Белого.
Георгия Иванова читать невозможно - до того брехня. Непонятно, как сюда попала Вероника Полонская, какое отношение имеет Маяковский 30-го года к этой эпохе?
25 июля. Теперь о нашем знакомстве с дочуркой Маяковского. Сначала мне позвонили из ее пресс-центра (ни более ни менее), и я долго с ними торговался - они захотели, чтобы с нею пришло еще пять человек да трое из Российского ТВ! Я отбрыкивался от всей этой американо-советской оравы очень решительно и твердо. "Сошлись" на ней с внуком и одним переводчиком плюс американский спонсор. А к концу визита разрешил прийти двум спонсорам - фото- и видеомастерам, это те галеристы, которые у нас уже были и через которых мы их нашли. Визит был оговорен на два часа, но просидели они все пять. Патриция часто всхлипывала, начал всхлипывать и главный спонсор. Патриция попросила "уложить его в постель", ибо он переутомлен, мы ему мерили давление, давали таблетки и уложили на кровать... И смех и грех. Но это все побочное.
Она оказалась огромной теткой, похожей на младшую сестру М-го - Ольгу Владимировну. Типичная американка - ярко и пестро одетая, в огромных клипсах, резкий макияж. Роджер выше ее на голову, красивый, полный, умный, добродушный, хорошо воспитанный, очень любит мать и относится к ней внимательно и нежно. Они принесли огромную коробку печенья и стеклянное яблоко - символ Нью-Йорка. У меня перехватило горло, когда я ее увидел. Я передал ей копии писем Элли Джонс к В.М. и ее собственное фото в детстве. Привыкнув читать лекции, она произносила длиннющие монологи о феминистском движении в США с начала века до наших дней. Я чуть не выкинулся в окно. Про маму она ничего интересного и нового не рассказала. Ее концепция - Элли Джонс была главной женщиной В.М. и свить семейное гнездышко им помешала идеология. Она, конечно, ушиблена своим "отцовством" и тем шоу, которое развернулось вокруг нее. Роджер нам очень понравился.
Патриция помогала закапывать часть праха своей матери в могилу М-го на Новодевичьем. Мыть руки потом не захотела: "пусть у меня под ногтями останется русская земля".
Когда я узнал про это, то поначалу был в шоке. Но потом рассудил, что это справедливо, что Элли Джонс продлила род Маяковских, и с этой точки зрения все верно.
Вчера звонила Вероника Полонская, давно с нею не разговаривали. Она рассказала, что на днях у нее была Патриция, которая ей понравилась. "Но она почему-то вела себя покровительственно со мною, словно я ее дочь", - сказала она со смехом. Смеется она хрипло.
Месяц пролежала в больнице. История такая: журналист В.Скорятин напечатал несколько статей в "Журналисте", где опубликовал вновь найденные документы, связанные со смертью Маяковского. Документы интересные и серьезные, но выводы, которые он делает на их основании, нелепые и тенденциозные, притянутые за уши, - М-й, де, не покончил с собою, а был убит, и письмо поддельное. И поскольку Полонская была в его комнате за секунду до выстрела... Гнусная ерунда, но напечатана.
Ничего этого Вероника не знала, и, когда ей позвонил незнакомый журналист Скорятин и сказал, что хочет навестить ее в день ее рождения и дать свои статьи о Маяковском, она его пригласила. Он приехал в Дом ветеранов сцены с цветами и конфетами, поздравил ее и, уходя, передал ей журналы. Перед сном она начала читать этот поклеп, ей стало дурно, заболело сердце, вызвали "неотложку", и она месяц лежала в госпитале.
Поздравил, называется.
10 августа. Выходит много интересных книг и публикаций, Инка читает все. На всех языках. У нас, кажется, опубликовали ВСЮ эмигрантскую литературу. На днях было часовое интервью с Буковским по ТВ, интереснейшая передача про Зиновьева и его Ибанск, который и раньше печатали, а вот стихи его я не слышал, и одно оказалось пронзительное до слез. Кончается так:
Как вспомню - мороз продирает по коже,
Но нет той картины родней и дороже.
Такое же потрясение, как от недавно прочитанного стихотворения Набокова, где в конце:
Россия, звезды, ночь расстрела,
И весь в черемухе овраг!
[23 августа. В субботу 17 августа мы с Инной приехали с дачи, так как нужно было встретиться с приятельницей из Венгрии, и в понедельник днем собирались обратно на дачу. В 7 часов утра 19-го нас разбудил телефон, знакомая крикнула: "Военный переворот!" - и мы включили радио, которое не выключали несколько ночей и дней. По ТВ и по радио передавали сообщения хунты, дикторы были мрачные, запинались, не поднимали глаз, а в перерыве танцевали "Лебединое озеро". Это когда вся страна в оцепенении прильнула к телевизорам. Объявлен комендантский час. С Кутузовского слышен шум танков. Все знакомые в тревоге звонят друг другу. Инна помчалась набирать бензин - ей казалось, что надо будет бежать (куда?), а бак пустой. На проспекте она сразу наткнулась на колонну танков и ехала параллельно с ними. Проезжая мимо Белого дома, она увидела Ельцина, который стоял на бронетранспортере и что-то говорил перед немногочисленной (пока) толпой. Зажатая потоком машин, она остановиться не смогла и поехала дальше, заливаясь слезами. С трудом она вернулась, вокруг Белого дома уже строились баррикады.
Я вышел на улицу - ведь этот ныне знаменитый Белый дом находится напротив нашего дома через реку и виден с балкона. Я увидел возле парламента огромную толпу людей. Народ стоял от набережной вверх по ступеням, до входа. Они стояли лицом к зданию, это была их (и нас всех) надежда, все чего-то ждали от Ельцина, знать, что он жив и защитит нас от этого ужаса. Это было ожидание помощи от правительства, с которым мы за всю нашу историю впервые оказались по одну сторону баррикад! Этот народ, полуголодный, полунищий, в ожидании холодной зимы - впервые сплотился, чтобы удержать ту малую свободу, последнее, что у него осталось. Из быдла мы превращались в людей.
А потом уже все люди стояли спиной к Белому дому, чтобы защитить собой его. Но тогда все смотрели на окна парламента, как смотрят на алтарь, вымаливая - "чашу эту мимо пронеси..." Забыть это не смогу.
Люди тащили плиты, бочки, прутья - это громоздили баррикады, рядом разобрали каменный мостик, и кто-то сказал, что теперь "булыжник - оружие интеллигенции". Появились листовки с текстом Ельцина.
Пошел сильный ливень, но толпа не дрогнула. На мосту стояли танки, но на них уже были флаги РСФСР. Радиостанция "ЭХО МОСКВЫ" стала вести передачи прямо из Белого дома, и мы услышали призыв Ельцина прийти к зданию и защитить законное правительство. А по ТВ шла сплошная брехня - во всей стране работала только первая программа и танцевали лебеди. Из "Эха" мы узнали, что какие-то войска перешли на сторону Ельцина, но что другие танки идут в сторону Белого дома.
Элик отдыхал где-то на Волге, там "Эхо" не слышно, и он в полном неведении звонил мне, и мы ему передавали по телефону то, что говорили "СВОБОДА" и "ЭХО".
Телефон дома звонил не умолкая.
На следующий день мы с Инной двинулись к Белому дому, где состоялся митинг. Я никогда не видел в натуре такое количество народу. И вместе со всеми скандировал "Ель-цин", "Хунту долой", "По-зор"!
На следующий день мы с Инной наделали бутербродов, сварили кофе в нескольких термосах и, погрузив все в каталку, двинулись к Белому дому. Мамаша и папаша Кураж. Там уже все были перекормлены и напоены. Строго нас спрашивали: "Кофе настоящий или растворимый?" и, услышав, что "настоящий", разрешали наливать.
25 августа. Вчера город хоронил трех молодых людей, погибших в дни путча. Мы пошли к зданию СЭВа и увидели процессию, которая нас потрясла - и многочисленностью, и порядком, и интеллигентными лицами людей, и тем, что мостовая была покрыта цветами. И российское знамя, которое несли растянутое на целый квартал. Каждый час этих дней и ночей был не похож ни на один час окаянных семидесяти прошедших лет. Двух русских молодых людей отпевали в церкви на кладбище, а Илью Кричевского хоронили по еврейскому обряду - играл скрипач, раввин читал кадиш, и похоронили их рядом, одновременно. Потом люди шли с цветами, группами и в одиночку. Меня особенно поражали эти одинокие мужчины и старушки.
То, что мы дожили до того, что видим, как опечатали здание ЦК КПСС, арестовали Крючкова и опечатали КГБ, свалили Дзержинского...
В эти дни мне все время вспоминались строки из Ахматовского "Реквиема":