Потом я стала сочинять одна: опусы на полученном от Общества слепых жалком подобии компьютера...
Один уже довольно поздний рассказ я отправила в журнал любителей лошадей. Читатели слали туда свои рисунки, письма, вопросы, стишки и т. д. и т. п. На этом фоне мой рассказ выглядел весьма солидным. Он и был напечатан. Никакого гонорара, естественно, не последовало, поэтому факт опубликования моего произведения прошел в семье незаметно. Сари рассказ этот раньше читала, а мама была занята и, скорее всего, не запомнила этого события. Я почти уверена, что, покажи я этот рассказ маме, она удивится: "А что же вы мне раньше не показывали?" Вот, сохраняет же всякую дрянь и дрожит над ней, а журнал с рассказом валяется где-то в шкафу среди хлама, который уже никому не нужен.
Кстати, кроме этого рассказа, моя оригинальная проза так нигде больше и не напечатана, ни в Финляндии, ни в России. Только переводы да пара финских стихов. Сочинительство, теперь уже на двух языках, в стол...
С лошадиной темой я завязала только в университетские годы, когда верховой ездой уже не занималась. Написала свой лучший рассказ на эту тему.
А розовая книжка, с которой все началось... Как-то она попала мне в руки, я впервые стала читать мамины записи и не удержалась от внесения своей корректуры. Уж не знаю, зачем мне это было нужно. Хотела ли я отомстить за свою писательскую нереализованность? Вряд ли. Мне было тогда только восемнадцать лет - и о том, что из меня не выйдет писателя, я еще не знала. Разве только смутно догадывалась.
Все мамины орфографические ошибки были мною педантично осмеяны. Во многих местах появились комментарии типа "бесподобно", "клево", "какая наглость!" и пр. Там, например, спрашивается, с какого и по какой год у ребенка был капризный возраст. Мама написала "2 - ". Рядом стоит написанное моей рукой "свинство". В другом месте на вопрос, как ребенок в таком-то возрасте выражал родителям свое недовольство, мама лаконично ответила "орала". Рядом моя заметка: "С тех пор роли поменялись..." На пустой странице, где полагалось переписать первое письмо ребенка откуда-нибудь к родителям, красуется мой рисунок: мятый клочок бумаги, на котором начиркано: "Мама, пришли немножко денег" и подпись. И так далее, в таком же стиле.
Мама отнеслась к моей выходке спокойно. Я бы на ее месте обиделась.
ПЕРВАЯ ШКОЛА
Школы я меняла как перчатки. Пожалуй, даже чаще, так как перчатки я как раз носила долго. А может, это школы меняли меня... Начальных школ у меня было три. Потом две средние и одна гимназия (гимназия соответствует русским старшим классам).
Когда я вступила в школьный возраст, а именно в конце семидесятых, в Финляндии стали отказываться от практики совать незрячих детей в школы-интернаты. Считали, что ребенку, который привыкает к замкнутой инвалидной среде, будет потом труднее ориентироваться в нормальном обществе. Детей-инвалидов стали "интегрировать" в обычные школы, а в интернат брали только тех, у которых кроме дефекта зрения были еще и умственные отклонения. У меня умственных отклонений вроде бы не намечалось, и, следовательно, путь мой лежал в интеграцию. Это чужеродное слово даже моя не очень грамотная мама научилась правильно выговаривать.
По идее, мне надлежало идти в школу нашего поселка Пухоса. Школа эта находилась километрах в двух от нас. Для тех мест она была довольно большая - человек восемьдесят учеников, шесть классов, четыре учителя. Первый и второй классы отдельно, потом третий и четвертый вместе и пятый и шестой вместе. Меня от этой школы спас до поры до времени чей-то совет хотя бы на первые пару лет пристроить меня в какую-нибудь маленькую школу (таковые имелись в близлежащих глухих лесных деревнях). Там мне могли бы уделять больше внимания. Мама кинула клич: кто хочет на свои плечи дополнительный груз в виде незрячего ребенка?
Желающая нашлась.
Это была учительница лет сорока, неугомонная школьная труженица, которая привыкла возиться с тугоумными деревенскими ребятами. Ей для детей ничего не было жалко: ни времени, ни нервов, ни своих собственных пряников и булочек.
Учительница пришла к нам в гости, и я ей понравилась. Должна сказать, что человек, которому я тогда могла понравиться, должен был иметь весьма оригинальный вкус. Я была ребенком довольно вредным, закомплексованным, неуклюжим и некрасивым (кривоватые ножки, гранитный подбородок и блуждающий взгляд). Но тетя Хели, увидев меня, сразу сказала: "Конечно, я ее возьму".
Школа, в которую я попала, напоминала большую семью. Учителей было двое - Хели и ее муж Антти. В первый год моей учебы там учеников было шестнадцать. Во второй год - двенадцать, в третий - одиннадцать. Кроме того, в школе еще была кухарка Тайми, она же уборщица (в роли бабушки), и старая собака Налле. Учебных комнат было две - Хелина, где "проживали" первый и второй класс, и Анттина - для пятого и шестого. Третий-четвертый классы находились попеременно то тут, то там. Еще имелись столовая и комната, которая служила спортзалом.
Я была единственным учеником в первом классе. Второго класса тогда не было, так что моей персоне было уделено максимум учительского внимания. Год спустя в первый класс пришла девочка Яна. Мы с ней сразу подружились. Ребят, старше меня на два года, было пятеро: две девочки, Марья и Тарья, и три мальчика, Илпо, Марко и Яска. Марья была беленькая спокойная девочка. Я ее очень любила. Тарья - более шумная, но довольно смекалистая. Илпо имел симпатичные кудряшки, застенчивый характер и тягучую манеру говорить. Марко был бы хулиганом, учись он где-нибудь в другой школе, но у нас хулиганить было незачем. Яска был толстенький добродушный грязнуля. Учение давалось ему с большим трудом.
Следующего класса опять не было. Зато через класс - опять группа четверо. Тимо - нечто вроде школьного лидера, Яскин старший брат Эрик и две девочки, Ритва и Анна-Кайя, дочь наших учителей, по-домашнему Унну, вспыльчивая, но справедливая особа с шикарной светлой косой до пояса. Ритва была скромнее, более созерцательная. Унну потом стала врачом-психиатром, Ритва - журналистом.
У нас было много милых привычек и традиций, которых другие школы знать не знали. День рождения каждого из нас был событием для всех. Имениннику пели песни, и учительница угощала всех чем-нибудь вкусным. А пекла она великолепно! Каждая вторая среда была библиотечным днем. Тогда приезжала библиотечная машина и после обеда обычные уроки отменялись. Сначала с упоением выбирали книжки, потом, когда машина уезжала, читали: кто про себя, кто вслух.
Каждый день мы (опять речь идет о младших) записывали в продолговатую тетрадь какую-нибудь одну фразу, характеризующую день. Сначала вместе обсуждали, что именно будем сегодня писать. Фразы были короткие, но содержательные, вроде: "Сегодня был медосмотр", "На улице идет дождь" или "Все боятся экзамена по математике".
На стене в коридоре висел почтовый ящик - картонная коробка с глазами, носом и открытым ртом, куда кидались письма. Когда в конце какого-нибудь урока оставалось свободное время, мы, если не играли в лото, писали письма. Писали не только друг другу, но и разным сказочным персонажам. Раз в неделю ящик открывался, письма раздавались и читались. Письма Деду Морозу, Красной Шапочке или домовому принимала учительница и отвечала на них. Переписка происходила приблизительно так:
"Здравствуй, лесная фея!
Я читала о тебе в сказках, но никогда не видела. Хочу знать, как ты выглядишь. Какие у тебя волосы? Наверное, золотые. А глаза голубые, да? Чем ты занимаешься зимой? Какое твое любимое блюдо? Пиши, буду ждать!" - и подпись.
Ответ:
"Дорогая (такая-то)!
Я тебя как-то видела в лесу. Ты собирала с мамой чернику.
Волосы у меня зеленые, длинные и волнистые. Глаза карие. По-моему, я довольно красивая, хотя это, конечно, не очень скромно о себе говорить.
Зимой мы спим. Просыпаемся только на Рождество, чтобы отметить его со всеми обитателями леса. Потом опять уходим в спячку до весны.
Мое любимое блюдо - утренняя роса. Ты ее когда-нибудь пробовала?
Приходи почаще к нам в лес. Я не могу тебе показываться, нам нельзя, но буду смотреть на тебя издалека, а ты будешь обо мне думать.
Целую! Фея".
Этим письмам был посвящен последний урок финского языка.
На обед собирались в столовой. Там стояли два стола: за одним сидел Антти с мальчиками, за другим - Хели с девочками. Кухарка Тайми готовила очень вкусно, так как плевала на всякие директивы сверху о здоровой школьной пище. Вместо маргарина она ухала в пищу сливочное масло, вместо молока сливки. Короче говоря, готовила по старым испытанным рецептам. Мы, дети, принимали это как должное, ибо другой школьной еды не знали, но приезжий народ всегда с восторгом отзывался о нашей еде. Однажды Тайми куда-то отлучилась по своим семейным делам, и ее заменила молодая кухарка-практикантка. Из еды сразу исчез вкус. Все заворчали: "Что это за размазня?" Одна я из желания противоречить общему мнению и заодно защитить новую кухарку заявила, что ее пища даже лучше, чем у Тайми.
Прежде чем приступать к еде, Антти произносил короткую молитву, благословлял трапезу. После трапезы он так же произносил короткое благодарение. Уходя из столовой, мы забегали на кухню поблагодарить кухарку. Это делалось машинально и на ходу "бурк-бурк", но делалось неизменно. Никому и в голову не приходило выйти во двор без этого ритуала.
Звонок у нас был не электрический, а живой. Кто-то из старшего класса, стоя у выхода, махал старым школьным колокольчиком. Все здание наполнялось радостным звоном. Со двора мы не вламывались в коридор и классы как попало, а шли довольно чинно. Сначала выстраивались перед крыльцом в две очереди мальчики и девочки. Звонящий стоял у входа и с важным видом объявлял, кто может войти первыми. Опять без толкотни, без визгов и шума.
На последней перемене учителя поднимались к себе на второй этаж пить кофе. С ними следовали и приезжие: то медсестра, то учитель английского, который был один на несколько школ и к нам приезжал два раза в неделю, то логопед, также переходящий из школы в школу. Иногда случалось, что, увлекшись кофепитием, учителя не слышали звонка. Тогда наставал наш с Яной час. Мы выходили на цыпочках из пустого класса в коридор, тихо-тихо, чтобы не услышали старшие, прокрадывались до кухни и дальше на лестницу, поднимались в учительскую квартиру и, постучавшись, сообщали, что урок начался. За это нам всегда кое-что перепадало из вкусностей. Но нам не всегда удавалось попасть на второй этаж. Старшие дети тоже не дремали. Они караулили нас и, если ловили, тащили обратно в класс. Начальником караула была Унну: "Дайте моим родителям хоть кофе спокойно попить!" Подразумевалось, что нам не следует злоупотреблять своим положением младших. Учителя не могут кормить каждый день всю школу кексиками и булочками, зарплата у них маленькая. Нечего ходить туда клянчить. Мы с Яной признавали правоту старших. Но Хели так вкусно пекла... И мы снова и снова, рискуя быть пойманными и опозоренными, отправлялись в опасный путь. Если дошли до кухни, считай, победа за нами. Оттуда старшим уже нас не видно, и Тайми не выдаст... Тайми была на нашей стороне.
Все уроки были интересные, все. По крайней мере, в младшем классе. Учительница помимо учебной программы много рассказывала о своем военном детстве, об учебе в пединституте, о книгах (а она была самым читающим человеком среди моих финских знакомых и до сих пор является таковым)... Иногда, в конце урока, мы во что-то играли. Иногда она читала нам... Я настолько предпочитала школу всему остальному, что однажды, когда мама по каким-то своим делам проезжала мимо школы и забрала меня домой, хотя учебный день еще не закончился, я подняла дикий рев.
Возил нас в школу и домой отец Яски и Эрика, местный таксист. Он получал за это вознаграждение через какое-то школьное ведомство. Насколько мне известно, этим его профессия таксиста и исчерпывалась. Мужик он был веселый. Основным источником его доходов была небольшая свиноферма. От его сыновей всегда пахло соответственно.
Марья ходила пешком; жила рядом. Унну тоже в транспорте не нуждалась, ей надо было только подняться на второй этаж. Если кто-нибудь из детей отсутствовал, водитель впихивал всех нас в машину как сельдей в бочку и развозил за один рейс.
Я была самая дальняя, к тому же из-за меня надо было делать большой крюк. Обычно водитель спрашивал у нас, кого сначала домой привезем: Пяйви или всех остальных. Мы все изощрялись в благородстве, ребята кричали: "Пяйви!", а я: "Остальных!" Хотя всем, конечно, хотелось скорее домой. В машине было тесно и душно, и на извилистых лесных дорогах некоторые чувствовали дурноту; таксист ведь гнал. И чаще всего меня везли последней.
Однажды в эту несчастную машину вошла вся школа. Я пригласила всех на свой день рождения, и водителю не хотелось делать двух длинных рейсов.
Память вызывает на свет Божий все новые подробности, от которых сердце начинает щемить. Вот рождественская елка, яблоки, свечи и пряничные сердечки. Наши пьесы и песни, чтение хором начала второй главы Евангелия от Луки... До сих пор помню это место наизусть. И это особенное предвкушение праздника, когда все - и мы, и наши родители - в раздевалке снимаем мокрые от снега пальто. Вот 1 апреля, когда учительница одурачила нас известием, что на кухне не работает плита и обеда сегодня не будет. Мы, хотя и сомневались, но вместо столовой вышли сразу на улицу, откуда нас вызвали обратно со смехом и первоапрельскими поздравлениями. Вот осенний день - и мы все отправляемся в лес гулять, с собой берем черничный морс и Хелины мягкие сладкие булочки. Зима... Мы с Яной ныряем под разлапистые ветки старой ели, как в пещеру, и начинаем обустраивать эту пещеру снежной мебелью. А вот весна - и мы изучаем церковные гимны, которые будут звучать на весеннем богослужении в городской церкви. Туда соберутся все школы района на окончание школьного года. Однажды 31 мая с утра пошел снег. Мы приехали за аттестатами и традиционными трубочками мороженого. Завтра каникулы, но вот снег пошел. Все в каком-то недоумении. А Ритва сразу задала главный вопрос: "А как теперь - будут каникулы или завтра опять идти в школу?"
Дорогие, милые воспоминания! И куда это все подевалось? Хели и Антти оба уже давно на пенсии. Хели перенесла рак горла, а совсем недавно - еще и рак груди. По-прежнему много читает, шьет и вяжет, нянчит внуков. А Тайми уже нет в живых. В школе живут и работают другие люди. У них другие порядки, другие традиции. Это теперь их мир.
Вот думаю я о тех наших двух очередях у крыльца, о разучивании церковных песен и прочих порядках, которые сейчас кажутся слегка старомодными. Но ведь это было хорошо... В моей следующей школе мой классный руководитель тоже стремился ко всяческим порядкам, хождениям в очереди и молитвам перед едой. А нам всем это было только в тягость, и мы завидовали другим классам с более либеральными руководителями.
Порядки сами по себе тут никакой роли не играли. Просто там у нас все основывалось не на педагогических амбициях, а на простой человеческой любви. Любви к каждому, отдельно взятому сопливому дурачку.
Иногда я слышу, как люди утверждают, что их первая учительница была самая лучшая в мире. Я тогда качаю головой: нет - самая лучшая в мире первая учительница была у меня. Она всех нас помнит и поддерживает с нами связь. Когда я бываю в Финляндии, езжу к ней в гости или звоню по телефону. Она мне всегда рада. Безудержно хвалит мои тривиальные, иногда просто неряшливые стихи - "мой" ребенок написал! Жаль, что она этого не прочтет, она не знает русского.
Года три назад, уже здесь, в Питере, меня попросили позаниматься с мальчиком-пятиклассником финским языком. Но мальчик приволок с собой учебник - нашу книгу для чтения второго класса. Я попросила, чтобы он оставил мне книжку до следующей встречи. Мне, мол, надо выбрать тексты, которые мы будем проходить, чтобы они были не слишком трудные и чтобы от них был прок. А на самом деле я весь вечер рассматривала знакомые до боли картинки, читала тексты, и воспоминания шли волна за волной. Когда я отложила книжку, не сразу поняла, что за пространство вокруг меня и какой нынче год, 1979-й или 2000-й.
О, БОГИ, БОГИ!
Русские всегда как-то странно реагируют на известие о том, что в финских школах преподают религию. Вот сижу я, например, у каких-нибудь подруг или в купе поезда со случайными попутчиками. Пьем чай, разговариваем. Меня спрашивают о семье, о том, где и как я там живу, сколько папа получает, сколько мама, что там дорого, что дешево и т. д. Дальше о моем русском языке: где научилась, какие еще предметы любила в школе... а что там преподают-то? И я начинаю: финский язык, математику, английский, биологию, географию, религию... Тут прозвучит неизменное "как?!" Какую, мол, религию? Разве в школе можно такое преподавать? Причем аргументы против такого странного школьного предмета самые разные. Одни говорят, что религия - это личное дело каждого человека, ее нельзя преподавать в школе, как какую-нибудь алгебру. Другие, наоборот, утверждают, что надо преподавать не религию, а Закон Божий. Третьи вообще фыркнут: "Надо же, какой чушью занимаются".
Я всегда защищаю преподавание религии. Первым говорю, что это, скорее всего, история религии: христианства и, в общих чертах, других мировых религий, знание которых отнюдь не лишнее. Да в душу к тебе никто не лезет. Вторым говорю, что это и есть тот самый Закон Божий, только слегка расширенный вариант да "по-лютерански". Опять-таки православные, если они есть, имеют право на православную религию. Третьим сообщаю, что каждый по-своему с ума сходит. У некоторых, например, была история ВКП(б).