Но вот что поразительно! - "контора" дала себя знать и здесь: только наступил так называемый "момент стыковки" (чисто "космический" термин), как в мозгу И.О. вследствие привычки, ставшей почти безусловным рефлексом, щелкнуло устройство, напоминающее счетчик в такси, - Сузи, дочь бразильского министра и миллионера, шестибалльная "за лучший вид" красавица Сузи, оказалась у него сто девятой!
Сузи уехала в Лондон, а И.О., любимец и гордость "конторы", все время сидел дома, и, когда набивалось у Мишани человек до двадцати, он иногда позволял себе покапризничать - кто-либо всегда на таких сборищах начинал его раздражать, и он вдруг становился упрямым и мрачным, нагнетал невыносимую атмосферу, и тогда к нему поспешно бросались опричники - Крепыш и Сема Нос и заученно (как им нравилась эта игра!), хором спрашивали у него: "Кто?" И.О. медленно, театрально, как Онегин в Татьянином сне, поднимал палец и, указывая на свою жертву, коротко бросал: "Он". И Сема Нос и Крепыш, два славных переростка, подхватывали под руки какого-нибудь гостя, приглашенного, возможно, самим же И.О., и без суда и следствия выбрасывали на улицу... И на этот раз И.О. все с большим отвращением приглядывался к одному новенькому - тощему молодому человеку с костлявым, морщинистым, прыщавым лицом, по фамилии Андреев (так он представился). Как назло, к нему не за что было цепляться - сам, за свои деньги он уже два раза бегал за водкой, - но раздражение все росло и увеличивалось еще и оттого, что И.О. никак не мог понять, что же все-таки его раздражает. Этот самый Андреев как-то сразу завоевал симпатии всех, а после двух бутылок выгонять его было бы непристойно, да и с Мишаней у него нашелся общий разговор - оказалось, что они сидели в одном и том же сумасшедшем доме. Потом он читал какую-то свою очень революционную поэму, за одну только строчку из которой в недалекие времена получил бы пулю в лоб, и все равно раздражение у И.О. не проходило. То ли губы у Андреева были слишком тонкие, то ли руки суетливые, то ли голос высокий, и стоило И.О. за что-нибудь зацепиться, найти хотя бы формальную причину для выхода раздражения, как Андреев сразу поворачивался к нему и умело переводил разговор в другое русло.
К концу вечера заговорили об этом, и И.О. осенило - да он же стукач, этот милый и славный человек! Есть в нем эта наглая угодливость, и смеется он чуть восторженнее, чем надо, и задает иногда лишние вопросы (в какую поликлинику И.О. ходил проверяться, почему сразу не стал сдавать кровь и т. д.), и потом щедрость - две бутылки водки купил (может, ему их оплатят?), и все эти сумасшедшие дома, пытки, разговоры о жертвах, желание поскорее стать своим. Глупец, стал поэму читать, а она явно не его - сколько раз читал он ее всяким наивным юношам и девушкам, сколько дурачков было поймано на эту удочку! И где, интересно, ее настоящий автор? Вот тут-то он и попался - не знал он, что в "конторе" революционеров не жалуют, хватит с них прежних, ну их, пусть идут своей дорогой! И, наконец, любопытство к деталям - ишь, глаза разгорелись, так и хочет знать все!
Тут И.О. очнулся: в комнате наступила тишина, а Сема Нос и Крепыш, предчувствуя развлечение, кинулись к помрачневшему И.О. и рявкнули свое: "Кто?!" И.О., тряхнув головой, ухмыльнулся, расслабился и, подмигнув Андрееву, процитировал Гоголя: "Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой жилке?!"
Позже на кухне состоялся семейный совет, и было принято решение виду не подавать, следить за ним повнимательнее, держать язык за зубами и, главное, как можно дольше пить за его, Андреева, счет - с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Гуляла "контора" до самого возвращения Сузи, и за водкой все бегал Андреев, и хотя все продолжали ему не доверять, но за щедрость и расторопность его торжественно поощрили: назвали "конторским", своим.
Сузи вернулась совсем другая: по-прежнему влюбленная, но повзрослевшая и недоступная - она готовилась к свадьбе и уже не могла уделять И.О. много времени. Это сразу как-то подкосило И.О., он занервничал, потерялся. Еще до ее приезда он заметил закономерность: стоило ему выпить лишнего, не удержаться и случайно увеличить счет или в каком-нибудь пустом разговоре отпустить тормоза и с наслаждением облить грязью Существующий Порядок Вещей, как на следующий же день у него появлялось какое-то душевное неудобство и неизбежное чувство "угрызения", переходящее в новый сильнейший приступ панического страха этого. И.О. бежал в платную лабораторию, сдавал кровь, с ужасом ждал два дня результата и каждый раз с бешеным сердцебиением разворачивал серенькую бумажку, где всегда, к несказанному счастью И.О., стояло красивое, лаконичное слово - "отрицательно". В лаборатории его уже узнавали старушки-гардеробщицы, да и сестры, натыкаясь на исколотую, великолепно набухавшую вену И.О., радостно спрашивали: "Ой, вы опять едете за границу?" И.О. приходилось врать: "Что делать! - говорил он как можно бодрее. - Первую справку потерял, со второй опоздал, с третьей ездил, а вот сейчас новый выезд, так все надо оформлять заново. Бюрократия!"
А Мишаня твердил свое: "Этим ты не болен, а на Сузи ты не женишься. Потому как "открытое окно". Один в Ленинграде, вроде тебя, тоже шел пьяненький по Марата - белая ночь, тишина... Глядит - окно открыто. Заглянул - стол посреди комнаты, никого нет, на столе водка, закуска, вот, думает, красота! Выпил, закусил, огляделся, а за ширмой баба голая спит и во сне стонет, мается - ждала кого-то, наверное... Ну, он и полез на нее... Восемь лет дали". - "Ах, если бы ты был прав!.." - лихорадочно твердил И.О. В такие моменты он готов был пожертвовать ногой, рукой, чем угодно, лишь бы только Сузи не коснулась тлетворная тень этого. Но как только в руках у него оказывалась очередная справка, тут же он выпрямлялся и, сверкая глазами, как Суворов, готов был брать штурмом свои бразильские Альпы.
А Сузи... Сузи была занята по горло: проводила среди всех своих влиятельных родственников мощную кампанию - выбор сделан! - она приняла решение, и никто не помешает ей связать свою жизнь с любимым человеком. Но, к ужасу И.О. и "конторы", где-то существовал ее грозный папа. Что-то он скажет, когда осознает неотвратимость катастрофы - ведь в спокойный, стерильный поток родовитой крови Альваресов, Домингесов и прочих Ампаресов врывается какой-то мутный славяно-азиатский арык!
И наконец настал один из самых трепетных дней в жизни И.О. - день, когда отец Сузи специально прилетел в Москву, чтобы встретиться со своим невесть откуда свалившимся и, по донесению тетушек, дядюшек и некоторых специалистов из посольства, весьма возможным будущим зятем, необыкновенное влияние которого на дочь возбуждало в папаше, с одной стороны, животный ужас, а с другой - чисто музейное любопытство взглянуть на монстра с ослиными ушами, волосатым лицом и глазом на затылке. Тем не менее, отец в Москве зря времени не терял, сделав заодно несколько выгодных контрактов и отдав распоряжение, чтобы в "метрополевской" чайной был заказан стол для друзей Сузи и ее возлюбленного. (Подумать только! Наследница миллионов и одна из самых прекрасных женщин мира - мира! - с этим красным оборвышем!!!) Вечером он отправился еще и насладиться русским балетом (что значит деловой человек), - так что "контора" пришла встречать его к колоннам Большого театра. Но поскольку балет затянулся (или время встречи специально так было назначено), Мишаня, Крепыш, Гольстман и сам И.О. вынуждены были торчать между этими колоннами больше часа. "Все это штучки пройдохи миллионера, - мрачно шипел И.О. - Уж он-то знает, как сбить с толку!" В душе И.О. происходило нечто, отнюдь не подобающее такому событию: он вдруг поддался панике, снова в мозгу закопошились всякие подозрения, и он почувствовал какую-то во всем зыбкость - как будто вместо асфальта под ногами у него оказались болотные кочки. Он даже в весе потерял - и пиджак вдруг оказался несколько не впору, и брюки мешковаты; руки стали потеть, и самое ненужное в такой ответственный момент - он ясно понял, что вся эта игра для него проиграна начисто. Мало того - он не только потерял Сузи, но и лишился всего, что он мог иметь в будущем без нее: они таких, как он, не прощают, - повыдрючивался, поиграл в свободу, вот теперь и плати! Что им до того, что он талантлив, умен, чувствителен, - да мало ли их, талантливых, на свете! Послушные нужны да исполнительные, а всех чувствительных - к ногтю, всех их - в бараний рог, в порошок! И точно в подтверждение его мыслей, из-за колонны как бы случайно выглянула любопытная рожа - "ребята" не церемонились...
Встреча с "папашей" ошеломила и буквально потрясла И.О. Как только из театра стали выходить зрители, И.О. охватило необыкновенное возбуждение, болотные кочки мгновенно исчезли, и он с восторгом ощутил, как у него появляется то прекрасное, редкое вдохновение, когда он может все, когда он точно вырастает над всеми и у него в руках оказываются ниточки-вожжи, пристегнутые к душам и воле каждого человека, попадающего в его аферу, какое счастье держать в узде строптивого жеребца и заставлять его прыгать через барьеры и танцевать польку!
А "папаша" оказался конем что надо! В какую-то десятую долю секунды, когда И.О., дрожа от напряжения, вглядывался в глаза бразильского миллионера, на одной руке которого висела его принцесса Сузи, а на другой ее канадская подруга балла на полтора, если учитывать добавочный балл за иностранное происхождение, - он, будто сложнейшая вычислительная машина, всей своей химией, всеми клетками тела и мозга перебирал тысячи возможных ходов и приемов, как оседлать этого откормленного, наглого, полного сил тяжеловоза, и чудом выбрал самый правильный - у него в мозгу мелькнул сложнейший трюк какого-то гениального футболиста, в виртуозном повороте забившего гол в ворота противника, - и тут И.О. понесло! Град вопросов, шуток, испанских, итальянских и португальских слов, непристойностей, анекдотов, несколько па ча-ча-ча, какие-то детали кофейного производства и экспорта сухофруктов (основного бизнеса "папаши"), архитектура новой столицы, Ороско, Сикейрос, крокодилы, анаконды и, конечно же, бразильский футбол - все это посыпалось на голову видавшего виды бразильского министра, который настолько не ожидал подобной атаки, что у него хватило ума только хохотать на протяжении всего этого коротенького пути от Большого театра до гостиницы "Метрополь".
И только перед самой дверью ресторана И.О. остановился и, взяв за руку Сузи, торжественно, не совсем правильно грамматически, но очень взволнованно произнес: "А теперь, дорогой мистер Альварес-Домингес и так далее, я сразу должен заявить вам при свидетелях как с моей стороны, так и со стороны Сузи, что мы, во-первых, любим друг друга и друг без друга жить не можем, время это уже успело показать, правда, недостаточно продолжительное, но зато очень насыщенное, что очень хорошо известно нам с Сузи; и поэтому, дорогой мистер Альварес-Домингес и так далее, я торжественно, искренне и с полной ответственностью прошу руки вашей дочери и заверяю вас, что буду вечно любить ее, защищать от врагов и болезней, кормить лучшей пищей и одевать в самые прекрасные одежды, а также нарожаю вам сколько хотите внуков и внучек и сделаю ее самой счастливой женщиной на земле! И не обращайте внимания на то, что я говорю об этом здесь, в коридоре, просто внутри нас будут слушать лишние уши, - да вот, кстати, они и здесь слушают, но это неважно... И еще одно... - Тут он сделал коротенькую паузу, чтобы отдышаться. - Как бы ни вышло впоследствии, вдруг мы с Сузи не поженимся, хотя это будет несчастьем не только для меня, но и для вашей единственной дочери, - эту часть И.О. постарался произнести особенно убедительно, - в общем, что бы ни случилось впоследствии, позвольте мне сегодня, дорогой Лопес, называть вас просто папой!"
Все даже захлопали - так блестяще он закончил. И.О. ликовал: пусть он проиграет, но зато уж вдоволь насладится всем этим мышиным переполохом, ишь, забегали, тараканы, зашныряли по коридорам, друг другу знаки подают, видно, большой человек "папаша"! И ведь обманывают себя, будто это в них классовое чутье негодует, а не гложет их души самая обыкновенная зависть к удачливому соседу. Всю жизнь свою потратит этот раб и бездельник на то, чтобы его сосед стал таким же нищим, как и он сам, чтобы они стали равны! Ах, равенство, равенство! Сколько жизней погублено, сколько лошадей отравлено и домов пожжено во имя такого вот равенства в одной яме с помоями! А ведь яма-то глубока, дна не видно, есть ведь и такие, что распластались на самом дне, им тоже равенство подавай, вот тут-то они и поднатужатся, тут-то они и прихватят тех, кто еще на поверхности, да сообща, навалясь, под "Э-эй, ухнем!", так всю сказочную Россию на самое дно-то и утащат. Но по-своему и они правы: женись, предположим, И.О. на Сузи, - его и пальцем будет не тронуть, будет он жить в валютной квартире, покупать только в "Березке", раскатывать в "мерседесе", читать иностранные журналы, а там, глядишь, и какой-нибудь Гольстман захочет жениться на канадке, а потом третий, пятый, десятый... И охватит страну разложение, заведется раковая опухоль свобододействия, пойдут метастазы и уже все захотят покупать в "Березке"! Э-э, нет, не пойдет. Опухоль надо вырезать в самом ее зародыше.
Все это молниями проносилось в голове И.О., пока они поднимались по лестнице на четвертый этаж, откуда доносилось треньканье балалаек и сладкий голосок тенора, певшего опостылевшую "Калинку". Сузи была необыкновенно красива, и это пугало И.О., ему было трудно поверить, что совсем недавно они были вместе, - он смотрел на нее, сидевшую рядом с ним за щедрым и красивым столом, как раз напротив отца, и мрачно думал: "Вот сидишь ты тут, моя шестибалльная красавица, и сама знаешь, что ничему не бывать - ни свадьбе, ни семье, ни внучатам... И все, чего я только хочу, это провести с тобой еще одну, последнюю, ночь, а там хоть потоп". И Сузи, прижавшись к его плечу, тихо и печально прошептала в ответ: "Я тебя люблю", что могло означать лишь одно: "Да, ты прав".
Гольстман уже вовсю беседовал с канадкой, за которой стал ухаживать с самого момента встречи у Большого театра. Английского языка он не знал, но, будучи фанатиком джаза, умудрялся объясняться с ней названиями джазовых концертов и песен. Получалось у него довольно складно. "Love me tonight", повторял он каждые две минуты, а на все ее вопросы отвечал: "You are the top!" и "I've got you under my skin". А когда, отсмеявшись, она на него несколько рассердилась, он вставил: "The shadow of your smile?" И, обняв ее за плечи, нежно прошептал: "Come to me my melancholy baby". Канадка, сообразив наконец, как надо с ним разговаривать, тоже перешла на песни. "I've heard that song before", - сказала она. "Just one of those things", попросил он. "Never on Sunday", - ответила она. "Cheek to cheek", - умолял Гольстман. "Let me, lover", "Tenderly", - вздохнул Гольстман. "It's delavely", - улыбнулась канадка. "Come dance!" - смело воскликнул Гольстман. "Let's do it!" - согласилась канадка, и они пошли танцевать.
Мишаня и Крепыш чувствовали себя в валютной чайной как дома, налегали на виски, икру, семгу (где еще так полакомишься!) и вовсю беседовали с миллионером, и тут Крепыш с услужливостью медведя стал усердно и с жаром расхваливать И.О., за что немедленно получил от Мишани хорошего пинка под столом. Бразилец весь вечер был очень мил, и, хотя делал вид, что не обращает на И.О. особого внимания, они, однако, раза три ловили друг друга на этаких шпионских, исподтишка, взглядах и потом вежливо раскланивались, улыбаясь. К середине вечера "папа" проникся к И.О. настоящей симпатией, а И.О., в свою очередь, забыл все страхи, расслабился и, обняв Сузи за талию, напевал ей, тут же переводя на английский, непристойные русские частушки, также испытывая злорадное ликование - вот вам настоящая Россия, а то поразвесили клюквы, переодели стукачей в псевдорусские костюмы и потчуют иностранцев самоварно-балалаечно-цыганским винегретом. Но на самой бойкой частушке он поперхнулся: из-за стойки бара-буфета на него очень внимательно глядела зловещая группа - три черных квадрата с круглыми, как футбольные мячи, головами. Крайнее слева лицо страшно походило на тяжелую физиономию Царапкина, некогда бывшего советским послом в ФРГ. Как-то И.О. пришлось брать у него интервью, и он тогда поразился нерушимости монолита лицовзглядфигурафамилия; "метрополевский" Царапкин вытащил из-под прилавка фотокамеру, не спеша приладил к ней блиц и, копаясь в объективе, стал направлять ее на их стол, но оказалось, что расстояние от буфета слишком велико, так что ему пришлось подойти почти вплотную к их столику. Пока он еще раз проверял диафрагму и наводил на резкость, вся компания сгрудилась вокруг миллионера, и тут наконец Царапкин вспыхнул блицем, ослепив гогочущую прямо в объектив "семейку". Все иностранцы так и решили, что фотография предназначается для семейного альбома, а очаровательная, прямо королевская пара - Сузи и И.О. - счастливые молодожены. И тут весь зал разразился аплодисментами! Глупые, наивные иностранцы! Расскажи вам правду, вы содрогнетесь, ужаснетесь и все равно не поверите - так не бывает! Так не может быть! У нас не так! - будто если у вас не так, а эдак, значит, эдак и везде. Давайте, валяйте, наводите всякие сердечные да добрососедские мосты, но уж после пеняйте на себя.
У И.О. защемило под ложечкой, точно его насадили на тупой шампур, куда это он, жалкий бездомный муравей, карабкается? На что замахивается? Момент, когда можно было безнаказанно вильнуть в сторону, остался далеко позади - где-то между открытым окном и Загорском; откажись он сейчас от Сузи, в покое его все равно не оставят, так что пока остается хотя бы единственный шанс, он должен хвататься за него, как утопающий за соломинку, и при этом изо всех сил не показывать вида, что тонет! Думал ли ты, сморчок несчастный, живя в провинции, что когда-нибудь тебя будет любить женщина невиданной красоты, что ты будешь называть бразильского миллионера "папашей", что о тебе будет говорить вся Москва: с затаенной, а иногда и с явной ненавистью - одни, с низкой завистью - другие и с надеждой и молитвами - третьи (увы, наименьшие числом), будут ждать завершения твоего умопомрачительного романа?! Будешь ли ты впоследствии лишен даже нынешнего ничтожного заработка? Будешь ли выселен из Москвы под каким-нибудь предлогом, не требующим ни доказательств, ни разбирательств? Будешь ли... Ах, если бы победить! Словом, у И.О. было достаточно причин не складывать оружия, и только он собрался вновь предаться веселью, как наткнулся на поднос с блюдечками, по дну которых прозрачно-жиденько была размазана красная икра, - это Крепыш, набравшись наглости, попросил добавки. "И здесь воруют, мерзавцы!" - ругнулся И.О., и тут его мысли унеслись в недалекое прошлое, в год, когда на Камчатке началась его журналистская карьера. Выпрыгнув из самолетика, севшего на песчаный берег небольшой реки, он сразу наткнулся на полоску какой-то сухой, бурой массы, толстым ковром шириной в полтора-два метра покрывавшей весь берег. "Что это такое?" - с присущей молодым журналистам любознательностью поинтересовался у штурмана И.О. "Икра", - бодро и радостно ответил штурман, потирая руки. "Какая икра?" - не понял И.О. "Красная, - с готовностью пояснил летчик. - Собак кормить надо? Надо. А чем их кормят? Сушеной кетой да горбушей. А когда ее ловят? В нерест. А с икрой ее высушишь? Дудки!" - "И это все... красная икра?!" - с ужасом спросил И.О., ковыряя ботинком темно-коричневое месиво толщиной по меньшей мере в ладонь. И правда, как потом подтвердилось, это была кетовая икра. "Тяжело с тарой, - вздыхал, объясняя, председатель колхоза, - да с перевозкой, да масла подсолнечного нету... А рыбы мно-о-го надо: зима длинная, а ездим только на собаках". Да-а, посчитать по три доллара за ложечку, так на том берегу давно можно было Ниццу построить...
И.О., однако, не забывал и о Сузи - незаметно обнимал под столом ее прекрасную ножку, а она открыто гладила его руку, и стоило только папаше отвернуться, они кидались друг на друга и целовались взасос. И, возможно, оттого что они с бразильцем постепенно напивались, И.О. чувствовал себя все увереннее и свободнее. "Папа, - говорил И.О., поднимая бокал. - я вас люблю. Давайте никогда не расставаться. Давайте будем жить нашей небольшой, но дружной семьей: я, вы, Сузи, Мишаня, Крепыш и Гольстман со своей Франсуазой. Мы все будем прилежно работать и в скором времени удвоим ваше небольшое состояние!" Бразилец хохотал, его бульдожья челюсть все больше выдавалась вперед, и он становился похож на обыкновенного одесского еврея. "Ты мне определенно нравишься!" - кричал он в ответ. "Поплатишься, ох, поплатишься..." - нервно и радостно повторял про себя И.О., чувствуя, как балалаечники, официанты и совсем новые люди все теснее окружают его со всех сторон. "Какое счастье, - думал он, - что все это происходит не тридцать лет назад! Каждое мое слово, движение, сморкание и моргание, каждый глоток вина, сигарета и взгляд в любом направлении стоили бы мне лет пятнадцати, как минимум! Значит, что-то произошло! Что-то изменилось! Хотя эти же самые "бармены" с превеликим удовольствием покрутили бы мне сейчас руки да повыдирали ногти. А с другой-то стороны, как им меня не ненавидеть - ничем не связанного, легкого, свободного, а раз свободного, значит - наглого, бросающего вызов и т.д., - если сами они, бедняги, живут в вечном страхе и подобострастии. И когда им еще чувствовать себя настоящими мужчинами, как не на допросах да в моменты мордобития?! Ишь, зажигалку разглядывает, "Винстон" курит, а на роже так и написано печатными буквами: стукач, - а ведь небось думает про себя, что он разведчик, никак не меньше! Постыдился бы, да пошел куда-нибудь работать - бог мой, сколько же их расплодилось! И почему у них у всех лица одинаковы? Совсем как у педерастов - те тоже на одно лицо".
В этот момент И.О. осознал еще одну явную неприятность - он вдруг захотел в туалет. Это была непростительная ошибка - как же он не сообразил заскочить туда перед чайной? Не может же он мучительно терпеть весь этот прекрасный вечер или ждать, пока не приспичит самому мистеру Альваресу? И, повернувшись к Мишане, он сообщил ему об этом как о чем-то непоправимом. Мишаня ничуть не удивился, только сочувственно зацокал языком - уж он-то прекрасно знал, что во всех валютных заведениях туалет является самой опасной ловушкой - этакой мошной в бредне - именно в туалетах и караулят, именно оттуда и выуживают слишком бойких любителей тлетворной западной жизни. Ах, сколько раз случалось подобное со многими из них в туалетах интуристовских гостиниц "Украина", "Националь", "Москва" и "Метрополь" в ту самую прекрасную пору "оттепели" конца пятидесятых - в недавнюю золотую пору юности!
"Надо пригласить папашу, - прошептал Мишаня. - Можно только с ним". "А если всем сразу? Ты, я, Крепыш и Гольстман?" - "А вдруг всех и возьмут?" - "Да, конечно", - согласился И.О. Все это напоминало арифметическую задачу с козлом, волком, капустой и единственной лодкой. Не станет же он просить миллионера каждый раз ходить с каждым из них в туалет? "А если выйти с Сузи?" - спросил И.О. "Ага, - оскалился Мишаня, - и залезть в одну кабину!"
И тут И.О. решил рискнуть, подумав, что если его заберут, Сузи об этом тут же узнает, испугается, будет требовать у папаши заступничества, звонить дяде, и тогда произойдет нечто похожее на малознакомое советскому человеку понятие "общественное мнение".
Весь зал замер, затих, вытянул шеи - это Сузи проплыла над пораженными ее красотой посетителями. Ах, зачем так скоро меняется мода?! В то лето был самый расцвет "мини", юбочки у Сузи будто и вовсе не было, до самой талии волной стекала тяжелая черная грива, глаза сверкали, как у необъезженной кобылицы - попробуй, подступись! - затопчет, перекусает, перекалечит всех немилосердно, и лишь единственному, избранному позволит она вонзить в свои бока шпоры, но уж и понесет она его не жалея сил!
Коридор на удивление был пуст. Они бросились друг к другу в объятия, но в это мгновение - бах!!! - снова вспыхнул блиц, а из-за тяжелых занавесок вышел Царапкин и, перекручивая на ходу свою "лейку", пошел в зал. "Бастард!" - закричал ему вслед И.О., снова припал к гриве своей драгоценной лошадки и успел подумать: "Как жаль, что у меня не будет этих фотографий!" Царапкин, и глазом не моргнув, толкнул стеклянную дверь ногой и скрылся в зале.
"Ты не будешь против, если мы назначим нашу помолвку на завтра?" горячим шепотом выдохнула Сузи. "Против?! - закричал обалдевший И.О. - Ты что, с ума сошла?" - "Ах, я так счастлива!" - воскликнула Сузи со слезами на глазах, но тут И.О. вновь ощутил острую необходимость посетить туалет и, чмокнув Сузи в щеку, подпрыгивая и повизгивая от восторга, побежал вдоль по коридору. "Победа! - кричал он. - Ха-ха-ха! Ну, теперь держись!" И, сделав большой батман, влетел в туалет, как балерун на сцену. Но...
Но так в этом батмане и повис и, казалось, несколько секунд провисел с задранной ногой и растопыренными пальцами - в дурацкой и стыдной позе. Прямо под ним на низком подоконнике, покуривая и посмеиваясь, устроилась вся валютная банда - слева сидел балалаечник (странно, подумал висевший в воздухе И.О., оркестр играет, тенор поет, а балалаечник здесь), рядом с балалаечником жевал жвачку бармен, за ним сидел тот самый, что разглядывал зажигалку, но самым загадочным оказалось то, что в момент завершения его нелепого прыжка в одной из кабин послышалось чавканье, бульканье, рев и свист падающей воды, звон цепочки, щелканье задвижки - и из кабины вышел... Царапкин! Как он сумел сюда попасть, когда проскочил в туалет и успел дернуть за цепочку? Этого И.О. понять никак не мог. Ведь он ясно видел, что Царапкин направился в другую сторону - в бар и еще прикрыл за собой дверь, так что она щелкнула как раз в тот момент, когда И.О. влетал в туалет. Ну, не может же на самом деле Царапкин, как легендарный майор Пронин, просачиваться сквозь унитазные трубы и кольца!
Словом, появление И.О. в туалете вышло весьма комичным. На его лице изобразилось то ужасно глупое выражение, какое бывает у обитателя коммунальной квартиры, залезшего на кухне в кастрюлю соседки и застигнутого ею врасплох за пожиранием говядины. Однако И.О., вдохновленный последними словами любимой, мгновенно справился со своим смущением, включился в свой победный ритм и, сделав круг по туалетному кафелю, остановился прямо перед носом Царапкина. "Отдай аппарат!" - неожиданно для себя гаркнул И.О. и дернул из рук Царапкина "Зоркий". Тот, ни слова не говоря, как-то даже охотно или, скорее, угодливо выпустил из рук ремешок и... - все произошло так быстро, что И.О. ничего не понял. С аппаратом и всем осветительным хозяйством в руках он вдруг оказался в кабине и, прежде чем владелец "Зоркого" заревел белугой, успел закрыться изнутри и стал лихорадочно перекручивать в кассету пленку - это у него вышло как-то само собой, и он даже расхохотался от удовольствия - теперь-то у него будут эти редкие фотографии!
Что тут началось! "Лишь бы успеть!.." - лихорадочно твердил про себя И.О., удерживая спиной фанерную дверцу. В том, что "ребятишки" его мастерски отделают, он нисколько не сомневался, и даже в эти секунды не было у него никакой надежды, что кто-нибудь спасет его от избиения, - нет, он об этом даже не думал, - плевать, пусть бьют, пусть топчут, но зато радость-то какая! Счастье какое! Страх исчез!
Матерясь и шипя немыслимые угрозы, Царапкин отдирал от кабины легонькую дверцу, балалаечник, тоже матерясь, пытался из другой кабины через верх схватить И.О. за волосы, но в это время в блице что-то замкнуло и блиц три или четыре раза подряд вспыхнул с такой яркостью, что балалаечник потерял равновесие и упал за перегородку. К этому моменту И.О. уже спрятал кассету в карман и, когда дверца кабины с треском раскололась пополам, пульнув аппарат вместе с блицем по мокрому кафелю к ногам пыхтящего Царапкина - "На, подавись!" - в одну секунду снял штаны и уселся на унитаз. "Я сейчас буду кричать!" - что есть мочи завопил он, и в туалете наступила тишина. Из другой кабинки, уже справа от И.О., сверху показалась голова с маленькими медвежьими глазками (того самого, что разглядывал зажигалку) и ласково заговорила: "Перестань дурачиться и выйди из кабины. Поверь, сейчас не до шуток. Нам надо поговорить. - Голос был умный и добрый, и страх вернулся. Я уже сейчас могу посадить тебя за хулиганство, но тебя ждет совсем другое. Я жду тебя в коридоре".
И.О. услышал, как открылись двери соседних кабин и как все они вышли из туалета. И.О. остался один. Невыносимое беспокойство охватило его - что значит "совсем другое"? Бить его теперь не будут, это ясно; арестовывать не за что, ничего криминального он не совершил, - правда, с них все станет, могут и арестовать, и свидетелей найти сколько угодно, и посадить... Но все-таки сейчас-то зачем? И за что? За Сузи? За ее отца? И он ясно почувствовал, что у них припрятан для него удар ниже пояса и сейчас они только выжидают момент, когда его нанести - то ли теперь, чтобы сломать его сопротивление, то ли позже, чтобы окончательно его добить.
В туалет вошли какие-то шведы. И.О. подождал, когда они сделают все свои дела, и вышел вместе с ними. В коридоре у зеленых бархатных занавесок на том месте, где они с Сузи только что целовались, стоял мужичок и медвежьими глазками разглядывал потолок. Тянуть резину он не стал. Назвав себя Костылиным, он обрушил на И.О. серию словесных ударов, а последним прямым, с хрустом - послал его в глубокий нокаут. "Мы получили из Румынии два запроса: один из Министерства здравоохранения, а другой из нашего посольства. В запросе сказано, что все последние случаи заболевания этим в Бухаресте, Клуже и в других городах Румынии связаны с тобой! Тебе ничего не говорят имена Марьон Попеску, балеринки Константинеску, какой-то Шушеры или Мушеры? А вчера пришлось отправить в диспансер на Короленко твою московскую подругу Лизу, и она тоже заявила, что спала с тобой. Ты неплохо поработал, а? И теперь, кажется, хочешь подарить свой сувенир этой бразильской красотке? Или уже подарил?! А?!" Тут его голос стал заметно тверже, а глазки так и впились в помертвевшее лицо И.О., который почувствовал себя настолько скверно, что только чудом не потерял сознания. Говорить ему было нечего, да и как-то не хотелось, и он только подумал, что лучше бы ему сейчас покончить с собой - повеситься или выброситься из окна, - и продолжал, едва улыбаясь, разглядывать кагэбиста - его скулы, морщины, веснушки, советский галстук и сухие, только что вымытые волосы. Удар был молниеносным, и И.О. еще продолжал существовать по инерции. Ясно было одно: вот оно, возмездие, пришло, долгожданное, а все остальное - и последствия, и страдания, и мучения, и неудачи, которые его ожидают, - во все это он даже как-то и не верил. Так человек, которому в драке распороли живот, разглядывает свои собственные кишки, вывалившиеся ему прямо в руки, - с ужасом и недоумением, точно они принадлежат кому-то другому...
"Да, кстати, - продолжал Костылин, - твой соавтор Манолеску тоже попался через эту самую Шушеру или как там ее... Я ведь хочу помочь тебе, только помочь... - Он кивнул головой в сторону зала. - Ее еще можно спасти. Слышишь?!" И Костылин, взяв И.О. за плечи, стал нетерпеливо его потряхивать, продолжая упрашивать, требовать, угрожать. А И.О. почувствовал панический страх, желание заплакать и скорее все рассказать этому сильному человеку, он, по крайней мере, знал, что делать, он непременно ему поможет, он... Но, к счастью, первая волна животного страха прошла. И.О. взял себя в руки и продолжал тупо молчать, застенчиво улыбаясь, словно его штрафовали в троллейбусе за безбилетный проезд. В этот момент появился Мишаня - он стоял в дверях и удивленно и весело приглядывался к Костылину. И тут И.О. вспомнил знаменитую формулу Единственно Верного Поведения при встрече с властями, торжественно принятую на вооружение "конторой": нет, не знаю, точно помню, что не было! - формулу, выведенную поколениями допрашиваемых, посаженных и отсидевших. Только знай тверди, как заведенный: "Нет, не знаю, точно помню, что не было". Один бывший сталинский зэк однажды поделился этой формулой с "конторой", и Крепыш повторил ее тут же, но слегка переврав: "Нет, не знаю, не помню, не было". - "Ни в коем случае! - закричал бывший зэк. - Никаких "не помню"! Напомнят! Так старательно будут напоминать, что хочешь - не хочешь, а вспомнишь как миленький. Так что запоминай: нет, не знаю, точно помню, что не было. Слышишь? Точно помню!"
Все это в голове И.О. проскочило мгновенно, да и не за себя он боялся объявись сейчас кто-нибудь да скажи: "Отруби правую ногу, и все твои "жертвы" окажутся здоровыми", - и он, не задумываясь, подставил бы ногу под пилу; даже предложи ему умереть (только сразу, в этот момент, пока он еще не очухался - и с полнейшей гарантией, что это миновало его любимую Сузи), - и он пойдет и умрет. Бог мой! Он холодел от одной мысли, что сейчас творится в душе той самой Люминицы Константинеску - молоденькой балеринки из Клужа! А скольким передала эстафету смелая и бойкая Шуша! Сколько коммивояжеров и курьеров разъехалось по всему свету из отеля "Лидо", щедро раздавая направо и налево яркие и незабываемые сувениры? И всему виной он, И.О. А Лиза?! Бедная Лиза! А ведь им еще ничего не известно о Вале и Лене - можно себе представить, что они вытворяют сейчас в Крыму! Постой, постой, а откуда они вытащили Марьон Попеску - ведь это, пожалуй, та самая Марьон из бара в "Амбассадоре"! И что же - она жертва?! Вот тебе на! Но самое невероятное, что может произойти, самое немыслимое, самое отчаянное, несправедливое, страшное и трагическое, если Сузи... Ах, это слишком! Сузи и это... Нет, нет. Нет. Не знаю, точно помню, что не было.
"Ничего не знаю", - наконец выдавил из себя И.О. - и точно гора с плеч, начало было сделано. "Надо все обдумать, посоветоваться с Мишаней..." заворочалось у него в мозгу. "Как не знаешь? - посуровел Костылин. - А в Румынии? Что же, у тебя там никого не было?!" - "Не было у меня никого", тупо сказал И.О., и ему даже стало радостно - формула срабатывала! "Точно помню, что не было. Извините, но я пойду". - "Ну, вот что, - тихо сказал Костылин, и его глазки стали еще острее и кровавее. - Завтра в десять утра чтоб был по этому адресу. Если не придешь, будет плохо. Очень плохо. Это дело подсудное". И.О. взглянул на бумажку - это был адрес какой-то поликлиники.
О, Господи! Стыд-то какой! Начнут осматривать, обследовать, брать кровь, допрашивать... Это вместо завтрашней-то помолвки! И.О. привычно бросило в жар, и в этот момент из зала выпорхнула Сузи. "Ну, что же ты?" удивленно воскликнула она. Костылин судорожно глотнул слюну, дернулся весь, и тут они встретились глазами - он и И.О. "Ну, счастливчик... - процедил он, ухмыляясь. - До завтра!" И.О. поразил в его глазах жадный блеск, - ох, далеко пойдет Костылин, и черт его знает, может, выбьется в сильные мира сего, и уже не таких жалких людишек, как И.О., в бараний рог будет скручивать, а свои дежурства в вонючих туалетах будет вспоминать с этакой снисходительной усмешкой, проезжая мимо "Метрополя" под вой сирен в бронированном лимузине. Кто знает? И все ему будет мало!
И.О., как в бреду, вернулся в чайную. За их столиком вовсю веселились. Мишаня и Крепыш, ввиду редкого употребления виски, явно переусердствовали Мишаня тыкал пальцем в живот бразильца и предлагал ему поменяться квартирами. "С доплатой!" - кричал он и сам хохотал, довольный шуткой, а Крепыш пересел на место И.О. и нагло ухаживал за Сузи, гадал ей по руке. "Знаем мы эти гадания!" - мрачно подумал И.О. Несмотря на славные традиции "конторы", позволяющие отбивать друг у друга любовниц для поддержания духа конкуренции, и на все, только что произошедшее (казалось бы, чего уж теперь, после румынских запросов, надеяться на happy end!), в этот момент И.О. почувствовал к Крепышу острую неприязнь, а мгновением позже, осознав бесстыдство и полную неуместность чувства ревности в своем теперешнем состоянии, лишь трепетно помолился: "Господи, о, Господи! Сделай со мной все, что угодно, пусть она никогда не будет моей, но сделай так, чтобы это ее не коснулось!"
И снова на И.О. нашло тупое оцепенение. Он был не он; все вроде бы происходило вне его воли и ему не повиновалось - ни выражение лица, ни язык, ставший деревянным и бессмысленным, ни даже способность нормально рассуждать: любой обращенный к нему вопрос он переспрашивал по крайней мере дважды, прежде чем на него ответить, и отвечал невпопад, заикаясь, - так что всем очень скоро бросилась в глаза эта странная перемена в нем. Больше всех недоумевала Сузи, потому что он стал вдруг с ней холоден и все норовил отодвинуться. Такой резкий и необъяснимый поворот по отношению к ней никому не был понятен, так что он выглядел дурак дураком. Слава богу, у него в конце концов хватило ума объяснить всем, что он, вероятно, отравился и что ему сейчас тошно и пусть никто не обращает на него внимания. Ужас охватил его - он даже плюнул на то, что сейчас за ним наблюдают, прослушивают и записывают каждый его вздох - и перестал притворяться. Снова и снова в его мозгу проплывали картинки пострашней "Герники" или "Последнего дня Помпеи" свою жизнь он уже ни в грош не ставил и готов был к самым тяжелым испытаниям; но стоило ему коснуться Сузи или поднять взгляд на бульдожье лицо бразильца, как жгучий стыд бичом опаливал его спину, затылок и плечи сколько проклятий извергнет на него этот любящий отец, когда обрушится на него жуткая, абсурдная новость - его любимая, прекрасная дочь, наследница его миллионов, его избалованная роскошью, выросшая в стерильной чистоте Сузи... М-м-м-м!! В мозгу мелькали взрывные цветные картинки, и каждая отнимала у него столько энергии, что он чувствовал, как буквально тает на глазах, поминутно худеет и сгорает. Раз - вспыхнуло лицо Лизы - и полкило как не бывало, два - что-то спросила Сузи и погладила нежно по руке (точно утюгом прожгла до кости), И.О. охнул, и целый килограмм улетел черт знает куда; три - как в кино просмотрел он несколько кадров любовной возни с Шушей - роскошные волосы, грудь, талия - и в голове зашумело от истощения, точно месяц просидел на черном хлебе и воде в тюремном изоляторе. Это возмездие. Это некто там, наверху, воздает ему должное за его грехи. Но за какие, Господи?! За что?! За то, что живет он, тридцатилетний болван, вот уже десять лет бездомно, впроголодь, перебираясь с одной случайной работы на другую? За то, что он не сделал ничего дурного, ничего подлого ни одной девице, с которой когда-либо сталкивала его жизнь, и, пожалуй, только две или три истерички могут вспомнить его не лучшим образом, да и то лишь по своей бабьей дурости? Так за что, Господи?! И именно тогда, когда блеснуло ему наконец Счастье, улыбнулась Нежная Удача, когда показалась где-то на горизонте и даже подмигнула ему недосягаемая Свобода, являвшаяся до сих пор лишь в радужных мечтах!
До конца ночи - за окном уже вовсю занималась заря - он не выходил из своего сумрачного оцепенения и в таком же состоянии прибыл домой к Мишане в "папашином" "мерседесе". Отъездом руководил Мишаня. Главная задача была в том, чтобы держаться вместе, и он ни на шаг не отпускал от себя миллионера, орудуя им как щитом и тараном одновременно. Когда они расставались, Сузи заплакала, предчувствуя, вероятно, что-то неладное, да и папаша тоже как-то странно глядел из-за руля, так что у И.О. даже мелькнула мысль - не успели ли ему обо всем рассказать? Но подозрения эти развеял сам же Лопес-Альварес - он, видно, уже махнул на все рукой, этакий несчастный отец, обведенный вокруг пальца. Торжественно, чуть волнуясь, он пригласил всех на прощальный обед-помолвку, и И.О. отметил про себя, что как раз к этому времени все результаты будут готовы и, естественно, никакого обеда не состоится.
На прощание Сузи повисла у И.О. на шее на глазах у всех, впилась в него долгим поцелуем, и знакомое - пропади все пропадом! - загудело у него в голове. Каким-то чудом сдержал он невыносимое желание рвануться прочь и, погрузившись в поцелуй, точно в райский обволакивающий мир галлюцинаций, почувствовал, что смертельно устал и как ему необходимо отдохнуть, забыться, исчезнуть, - прощайте, все надежды, мечты, прощай, призрачное счастье, прощай, милая, любимая Сузи!.. Ему стало жаль себя, он разрыдался и убежал в Мишанину комнату.
Позже он рассказал Мишане и Крепышу о разговоре с Костылиным, - оба застыли в шоке и тут же протрезвели. А сам И.О. в горячечном бреду, дрожа и лязгая зубами, завернулся с головой в одеяло, буркнул оттуда, чтобы его не беспокоили, и вскоре заснул.
И приснился ему сон. Но - удивительно - совсем не страшный, цветной, яркий и ничем не связанный с его ближайшим будущим - позором, стыдом, сплетнями, шприцами и т.д. Вовсе нет - он вдруг оказался со своим другом детства во дворе собственного дома! (Вот уж чего никогда не было и не будет, успел отметить про себя сам И.О.) Они шли к дому, говоря по-английски, и весь двор и дом были выкрашены в синий и коричнево-бордовый цвет. В комнате, на большой кровати, читая книгу, лежала его мать, все окна громадной гостиной были распахнуты. Вдруг вся комната оказалась в снегу, а за окнами на развесистых деревьях сидели девочки - много девочек, которые кидались в него снежками. Они все были очень молоды - лет по четырнадцать-пятнадцать, и И.О. весело сказал: "Ну-ка, подрастайте скорее, и тогда можно будет обойтись без снежков, тогда уж они не понадобятся!" Сказал он все это очень радостно и, счастливый, пошел закрывать окна, но тут его охватил панический ужас - он забегал, засуетился, стараясь непослушными руками успеть защелкнуть все задвижки, и вдруг увидел, что на окнах появились толстые ржавые решетки, и тогда он спокойно вздохнул - теперь он спасен, теперь все в порядке.
"Эй, И.О.!" - услышал он издалека Мишанин голос. Сон мгновенно пропал, и И.О. вернулся к действительности, сразу все вспомнил и, скинув с головы одеяло, уселся на полу, ошалело глядя на друга. "Можешь быть спокоен, сказал, ухмыляясь, друг. - На Сузи ты точно не женишься, зато и этого у тебя нет". Зерно упало на благодатную почву и пустило корень, но И.О. бешено затряс головой, словно желая избавиться от этих зыбких надежд. "На сколько процентов?" - спросил он недоверчиво, хотя сердце у него екнуло - так просто Мишаня никогда ничего не говорит. Комната была полна солнца, пыльные окна серебрились, у стены на кушетке храпел Крепыш, а Мишаня сидел за столом и отхлебывал из блюдечка чай. "На тыщу". - "А с чего ты взял?" - И.О. хоть и готов был отпилить собственную ногу, чтобы только все его "жертвы" оказались здоровы, однако от этой Мишаниной "тыщи" почувствовал острую тоску. "Высчитал!" - Мишаня ткнул пальцем в исписанный и исчерченный стрелками, цифрами и кружочками лист бумаги и с жутким всхлипом отпил глоток. "Начнем с того, что мне тоже не очень хочется ходить с этим. Лиза, сам понимаешь..." "Да ведь она же на Короленко!" - вскричал И.О. и посмотрел на Мишаню с таким ужасом, точно тот вылил на себя ведро бензина и приготовился чиркнуть спичкой. "Она сейчас звонила, - продолжал Мишаня, отхлебывая чай. - Правда, ее колят "профилактически", но у нее ничего нет, это ей сказали по секрету. Увезли ее туда вчера утром, ничего не объяснили, припугнули, много спрашивали про тебя, но она, конечно, ничего не сказала. В общем, здесь что-то не так". - "А Румыния, как же Румыния?" - забормотал И.О., цепляясь за эту Румынию, как за соломинку. Как он устал от этих бросков вверх-вниз, в лед и пламя, от всех этих водоворотов и каруселей! Да что он - крыса? морская свинка? кролик? "А что - Румыния? - невозмутимо ответил Мишаня и снова потянул свой чай. - Про твою Румынию вся Москва все знает, да еще Федоровский, да Андреев..." Крепыш зачмокал губами и перестал храпеть, а И.О. посмотрел на часы и вскочил на ноги - пора было собираться на казнь. Тут И.О. вдруг вспомнил, что давно не разглядывал свою "контрольную бляшку", и почти с радостным волнением стал расстегивать брюки. "Вот она, родимая", с ужасом и любовью прошептал он. "Подросла", - сказал Мишаня почтительно и повернул И.О. к свету, чтобы было видно получше. "Послушай, - пробормотал он, - а может, это мозоль?" - "При моем-то счете?" - уныло спросил И.О. и застегнул брюки. "Дурак ты все-таки! У меня этаких знаешь сколько? Впрочем, вот мой план! - объявил Мишаня, потирая руки в предвкушении какой-то дьявольской интриги, и, взяв, в руки листок с цифрами, стрелками и диаграммами, начал его расшифровывать: - Я дам тебе задание, а ты во всем должен положиться на меня. Очень важно, чтобы ты сделал все так, как я скажу. Прежде всего тебе придется потерять много крови, как в прямом, так и в переносном смысле. Сначала ты пойдешь в платную лабораторию..." - "Но я ведь был там недавно! - вскричал И.О. - У меня все отрицательно!" - "Сначала ты пойдешь в платную лабораторию и там сдашь кровь на чье-нибудь имя, лучше - на имя Андреева - просто, скромно и незаметно. А почему на имя Андреева, узнаешь позже. Потом отправишься по костылинскому адресу, и там они сами о тебе позаботятся, можешь быть уверен. Если же они тебе сразу скажут результат - конечно же, положительный, с тремя жирными плюсами! - то ты каким-нибудь образом намекни, что их результат еще ничего не значит, что ты ждешь свой результат в платной лаборатории, не говоря, естественно, что сдавал кровь не на свое имя, и пока он не будет готов, ничего не говори и чего они там от тебя захотят - не делай. Но скажи все это очень осторожно, и можешь даже как бы спохватиться, что проболтался. Потом... - Тут Мишаня оскалил зубы и посмотрел на часы. - Потом придешь сюда и все мне расскажешь. А сейчас тебя ждет небольшой сюрприз".
И точно - в этот момент раздался звонок, Мишаня выскочил в коридор открывать дверь, в комнату почти вбежал запыхавшийся Андреев - еще более костлявый и морщинистый - и, угодливо улыбаясь, радостно воскликнул: "Я к вашим услугам!"
И.О., однако, все еще ничего не понимал, и только слепая вера в Мишаню помогала ему отрабатывать пункты загадочного плана, но и здесь никакого прояснения не наступало даже после выполнения первой его части - И.О. сдал кровь на имя Андреева Владимира Михайловича в своей платной лаборатории за 80 копеек (он очень боялся, что его там узнают, и сидел в углу в темных очках) и тут же доложил о сделанном Мишане по телефону. После этого он встретился с Костылиным в диспансере, где его слишком долго и тщательно осматривала подчеркнутострогая и сравнительно молодая докторша (куда она ему только не заглядывала!), а в лаборатории уже бесплатно и без очереди у него взяли еще полстакана крови. Потом они молча ехали с Костылиным куда-то в другой район Москвы в черной "Волге", и И.О. нервничал необыкновенно. "Уж не арестовали ли?" - думал он и все время твердил про себя "конторскую" формулу, решив запираться до последнего, пока сам не будет точно знать своего последнего результата. Но с другой стороны, не просчитался ли, вернее, не перестарался ли Мишаня? Ба! Да уж не сошел ли он с ума?! Не вернулась ли к нему долгожданная шизофрения, и И.О. просто-напросто потакает капризам и фантазиям сумасшедшего? При чем тут Андреев? И что значило это "Я к вашим услугам", фраза, которую Мишаня не захотел объяснить? И как теперь быть с Сузи? Предположим, Мишаня прав - у него этого нет. Но зачем тогда им понадобилась вся эта комедия? Зачем отправлять Лизку на Короленко, поднимать такой шум, проверять И.О., устраивать слежку - и все только для того, чтобы помешать ему жениться на Сузи?! Но диспансер, эта подозрительная докторша... Тут И.О. задохнулся, и кожа у него на затылке съежилась, он побледнел и с ужасом взглянул на Костылина - а что, если они его заразили?! Сейчас, когда брали кровь?! Его воображение лихорадочно заработало - ну, конечно! - шприц она куда-то макала, в какую-то склянку, он это видел собственными глазами, потом укол в вену и... Теперь ясно, при чем тут Андреев, - это он доложил им о его страхах, рассказал им о Румынии, Шуше и Нуше, о Люминице и Лизке ведь о других ничего не говорилось! Бог мой! Заразили, чтобы доказать, чтобы только списать это дело, - они все могут! Ах, впрочем, какая глупость! Это бред, бред, не стали бы они этого делать, слишком маленькая он, И.О., сошка, да и риск... Достаточно было бы только напугать его: так же, как Лизку, засадить на Короленко и там, после того как с Сузи все будет кончено, сделать две-три мнимые проверки, сказать, что ошиблись, и вытолкать его в три шеи.
"Ну, что мы будем делать?" - голос некоего Ивана Петровича, по меньшей мере полковника, если судить по манерам, кабинету и венгерскому или польскому костюму, сидевшему на нем все-таки как-то фанерно, стал суров, глубок, справедлив, беспощаден, но (И.О. вцепился в кресло, вжался комочком) была в нем и какая-то фальшь, проскальзывала какая-то бодренькая надежда, - так в далеком детстве отчитывали его учителя и родители, истязали и мучили только с одной целью - сломить его упрямство и вызвать у него слезы раскаяния.
До сих пор все шло как по маслу. И.О., оказавшись в этом кабинете, несколько успокоился и, интуитивно используя опыт предыдущих поколений, превратился в круглого идиота: обаятельно улыбаясь, поздоровался с полковником, который, в свою очередь, удивительно вежливо и участливо начал разговор. Первые десять минут они обменивались комплиментами, жаловались друг другу на неудачи и профессиональные трудности, делились воспоминаниями детства, поговорили об охоте, футболе, кино, даже о литературе! - потом коснулись дурного климата, изменения давления, и полковник пожаловался на соли в позвоночнике. "А как у вас со здоровьем?" - наконец, как бы невзначай, спросил он. "Превосходно! - похвастался И.О. - Сплю отлично, желудок работает - что еще надо?" И они опять заговорили на безобидные темы: снова Румыния, рестораны, ночные бары с программами... "Как там женщины?" деловито поинтересовался Иван Петрович. "В "нулях" и в "минусах"", - отрезал И.О., с трудом унимая дрожь в животе и коленях, а Иван Петрович понимающе кивнул, словно он был одним из авторов Гольстмановой системы. "Но вы-то там погуляли неплохо!" - ободряюще улыбнулся Иван Петрович, а И.О. нервно рассмеялся: "Да уж, винца я там попил!" - "Да нет, я говорю о женщинах!" еще проникновеннее сказал полковник, и его глазки сверкнули крохотными перочинными ножами. "Что вы, какие женщины!" - необыкновенно искренне протянул И.О., но полковник уже начал терять терпение. "Ну, дружок, злорадно воскликнул Иван Петрович, - тогда я тебе расскажу, что ты там натворил!"
И тут Иван Петрович, не жалея красок, нарисовал ему страшную картину: из-за его румынских похождений вся Румыния, а также половина Венгрии, Албании и других пограничных стран покрылась сетью омерзительной заразы, и эта зараза начинает расползаться по всей Европе и превращается в стихийное бедствие, подобное испепеляющей засухе, землетрясению или нашествию татар. Дело дошло до того, что их правительство вот-вот подаст ноту, а наше вынуждено идти на какие-то необыкновенные политические и экономические уступки - то ли выпускать Румынию из Варшавского договора, то ли возвращать ей Бессарабию. Но это еще полбеды - Румыния хоть плохонький, но союзник, с ней мы договоримся, но Бразилия! Капиталисты! Как быть с ними?! "Ведь ты уже спал с ней, мы это знаем!" - почти прорычал Иван Петрович, хищно вглядываясь в глаза И.О. И бледный И.О., держась из последних сил, отказывался, отрицал, отпирался... "Ах, Мишаня, Мишаня! Что же ты со мной делаешь?" - стонал про себя И.О. и наконец не выдержал и выпалил, получая необыкновенное удовольствие: "Это же все вам Андреев донес, мы всегда знали, что он стукач!" - "Я не советую вам гадать, от кого мы все про вас знаем, - ехидно и многозначительно процедил сквозь зубы полковник, - вы можете жестоко ошибиться, ведь "контора" у вас большая..." И тут Иван Петрович стал напоминать ему всякие давно забытые случаи с мельчайшими, поразительно точными деталями - все приемы, устроенные "конторой" иностранцам и иностранкам задолго до того, как они познакомились с Андреевым, фразы из некоторых разговоров, кое-какие истории, рассказанные в "конторе", и т. д. и т. п., - словом, это означало, что в "конторе" всегда был осведомитель. И.О. даже побледнел от этой убийственной новости - кто же? Кто? Едва слушая Ивана Петровича, он с ужасом перебирал каждого из их дружной и верной до гроба "конторы" - Чеснока, Зачетова, Алексея Ивановича, Сему Носа, Гольстмана, Мишаню... Безумие! Разве кто-нибудь из них мог оказаться доносчиком? Разве можно, например, представить себе Сему Носа или Крепыша, да любого из них в этом или подобном кабинете, строчащим отчет о вчерашней пьянке? Нет, это невероятно. И все же, откуда полковник мог знать все эти мелочи - ведь, как правило, в "щекотливые" моменты никого чужих не было, только самые-самые близкие: Мишаня, Гольстман, Крепыш... И тут червь сомнения прокрался в воспаленный мозг И.О., а воображение опять понесло его бог знает куда: а почему бы не предположить, что стукачом мог оказаться любой из них? Взять, к примеру, Мишаню - циник, шизофреник, авантюрист, - он мог отнестись к этому как к новой игре... Вдруг эта игра пришлась ему по вкусу, и он потихоньку втянулся в нее? Или тот же Крепыш с Гольстманом? Запугали, задарили, приперли к стенке, наобещали с три короба... А вдруг он сам, И.О., не ведая того, подобно лунатику или сумасшедшему, сам у них служит?! Встает ночью, идет в полном бреду на Лубянку, докладывает с закрытыми глазами, а потом тихонько возвращается домой и ложится спать?
"Вот тебе листок бумаги, и пока мы будем ждать результата, напиши список всех своих любовниц..." - "Да я же говорю..." - "Хватит морочить мне голову баснями!" - прикрикнул Иван Петрович, а И.О. втянул голову в плечи и зажмурился, ожидая от полковника затрещину. "Нет, нет, не знаю, точно помню, что не было", - продолжал он тупо твердить про себя, и страстно молил Бога, чтобы хватило сил продержаться до встречи с Мишаней.
Иван Петрович вышел, а в голову И.О. полезла всякая чепуха - десятки рассказов о пытках на Лубянке; Боже, не допусти, чтобы и с ним случилось нечто подобное!