— Опять загорать?
Григорий поднял арматурный прут, показал простыми схемами чертежа прямо на земле, что плита, бетонированная по частям, не выдержит проектной нагрузки.
Все молчали. Понимали, что новый бригадир прав.
— Ну так, как?—Трубин повернулся к Бабию.
— А я чего? Я ничего. Надо же ребятишшам что-то заробить,— ответил тот.
Григорий сказал шоферу:
— Поезжай, браток. Поезжай.
— Я на тебя управу найду,— загорячился Патрахин. — Мне эти ездки за так не по карману. Жаловаться буду.
Патрахиных на стройке было два брата. И оба шоферы. Старший — Павел, младший — Валерий. Были они удивительно схожи между собой. Белые-пребелые волосы, носы с горбинкой, глаза голубые. Многие различали их только по росту. Старший повыше, младший пониже.
Трубин слышал про них, что шоферы они приличные, машины знают и грузовые, и легковые. Но сейчас этот Павел ему не понравился.
— Жалуйся, куда хочешь.
Шофер и, верно, пожаловался. Из треста приехал техник. Трубин доказал ему, что бетонировать нельзя.
— Бетона дадим завтра сколько угодно,— пообещал техник.
— А сегодня? Простой, что ли?—раздались голоса.
Техник развел руками: у вас, мол, бригадир, с него и спрашивайте. Сел в машину и с тем отбыл.
Григорий обвел взглядом помещение:
— Кто кирпичи сбил?
— А это монтажники носили плиты, а пол не закреплен как следует. Ну и сбили несколько рядов.
— Монтажники из нашей бригады?
— Ну.
Бабий отвернулся. Опять, будто не его дело.
— Георгий Николаич, что предлагаете?
Тот посмотрел на Трубина недоумевающе: чего, мол, цепляешься ко мне, когда ты сам бригадир?
— Так как же7
— Я говорил: присыпьте погуще песком.
Трубин сказал твердо:
— Брак наш, нам и исправлять. Этим и займетесь. Вместо бетонирования.
У входа в цех из кирпичной пыли вылез, видать, недавно куст белой полынки. Григорий смотрел: Федор Сурай повернулся, скрипнул сапогами. «Наступит или мимо пройдет?» Почему-то ждал напряженно. «Наступил-таки». Раздавленный куст чуть шевелил стебельками на слабеющем у самой земли ветре.
Григорий сказал Бабию:
— Считай, что бригаду я принял.
Бабий глядел на облака, будто его там что-то привлекало. Трубин пожал плечами, улыбнулся. Ведь и Георгия Николаевича понять можно. Сваливал изо всех сил бригаду на плечи Трубина, а когда до дела дошло, засвербило в душе, будто от родного тела отрывали...
«Черствость-то здесь собьют»,— вспомнил Трубин слова секрета ря парткома.
В комнате у Флоры лампа в красном абажуре. От лампы растекался приглушенный красный свет. По стенам, потолку, по самой хозяйке блуждали не то зарницы, не то языки костров. Григорию казалось, что перед ним не Флора, а некто из сказки. У себя в комнате девушка выглядела красивее, чем на улице.
Он побывал у нее уже несколько раз. Торопливо проходил через кухню, здоровался с ее родителями, которых так и не разглядел толком. Те поспешно ему отвечали и, как казалось Григорию, побаивались его или стеснялись. Он заходил в комнату Флоры и во всем доме устанавливалась тишина: родители или коротали время на кухне, или уходили куда-то. Никто никогда не постучал в комнату, где властвовал красный абажур.
Григорию все время чудилось, что в доме за ним отовсюду следили. Кто следил? Зачем? Он смотрел на стол, скрытый скатертью чуть ли не до пола, и ему представлялось, что стол наблюдал за ним сквозь вырезы в скатерти. И еще думалось, что до прихода его сюда стол был каким-то другим. Григорий осторожно присаживался на диван и в поскрипывании пружин и кожи опять-таки чувствовалось, что диван, как и стол, тоже следил за ним и только того и ждал, когда Григорий на него сядет.
В этом доме все люди, будто бы чего-то ждали от Григория. Дзже те, которых он не слышал и не видел, все равно, как ему казалось, чего-то ждали от него. Григорий это чувствовал. Минуя кухню и поворачиваясь спиной к родителям Флоры, он ощущал их настороженные и любопытствующие взгляды.
Нынче он долго засиделся у нее. Она расспрашивала, почему он ушел в бригаду и как чувствует себя на новом месте. Потом она спросила о Софье. Никогда раньше не спрашивала, а вот спросила.
— Вам о ней сказала жена Бабия?
— Нет. У вас в тресте есть инженер...
— Кто?
— Чимита Догдомэ. Мы когда-то учились с ней. Она недавно в тресте и вы ее не видели. Сама она случайно узнала. Не го ей кто-то на вокзале сказал, не то в тресте. Вы извините, Гриша, я не хотела напоминать вам...
— Да ну, что вы! То, что эта Догдомэ говорила вам, все это так и есть. Раньше или позже следовало бы все равно сказать вам.
— Я, оказывается, знала вашу жену,— сказала Флора. — Мы не были знакомы, а так.. Встречались у косметички. Эта косметичка говорила о Софье что-то неуважительное, а что — я теперь уже не помню.
Григорию не понравилось, что Флора вот так осуждающе заговорила о Софье.
— Поговорим, пожалуй, о чем-либо ином, более подходящем,— произнесла Флора и улыбнулась уголками губ, давая знать, что ей понятно состояние Григория и она вполне сочувствует ему. — Спросите меня... Что бы вы хотели обо мне знать?
— О вас. А что, и спрошу. Ну вот хотя бы... Вы любили кого- нибудь?
Она рассмеялась коротко и, не задумываясь, ответила:
— Ну нет, такого со мной не случалось.
— Отчего же?