У меня такое убеждение, что Цыбен справляется со своими обязанностями. Вчера ему пришлось поломать голосу. Надо было поставить опору на самую вершину сопки. Высота метров пятьдесят, а в опоре двадцать тонн. Бригада выкурила пачку «Беломора», пока думала. Ребята наперебой высказывали советы, употребляя все свое красноречие. Чимитдоржиев молчал. У ребят блестели глаза, руки описывали в воздухе линии воображаемых чертежей. Цыбен. как типичный степняк, немногословен, произнес лишь одно слово, потом короткую фразу. В этой фразе содержалась интересная мысль.
Предложение Цыбена приняли. Опору подняли трактором. А ведь к сопке подходят железная дорога да еще и река. Все надо было точно рассчитать. И Цыбен рассчитал.
Все дружно хохотали над монтажником, предлагавшим поднять опору краном. Тот монтажник привел даже крановщицу тетю Грушу, а она посмотрела на сопку, улыбнулась, взяла парня за нос и спросила:
— Дуб или вяз?
— Дуб!
— Тяни до губ!
— Вяз!
— Тяни до глаз!
Ребята были так рады, что провод волокли на сопку уже на собственных плечах. А в каждом метре — килограмм. Ничего, тянули. Пот лился градом, а не отступили.
— Ну вот, справились и без Клочко!— крикнул кто-то.
— А что нам Клочко! Пусть он без нас попробует!
Этот Клочко, оказывается, и был у них бригадиром до Цыбена».
Утром Догдомэ пришла расстроенная к Трубину. В хате-развалюхе только что закончилось бригадное совещание. Дым сизыми волнами ходил под потолком. На полу песок, грязь, окурки.
— Ну и живете вы тут!—сказала Догдомэ.
«Мальчика» сегодня кто-то обидел»,— подумал Трубин.
— Что у вас?
— Я ничего не понимаю, товарищ Трубин,— сказала она возбужденно.— За сопкой идет траншея. Ее вела ваша бригада. Там должны быть по положению переходные мостики с перилами. И я отмечала в акте...
— Извините,— перебил ее Трубин,— вам надо обратиться к мастеру Карымову. Эту траншею мы уже сдали по наряду.
— Я с ним, Карымовым, имела удовольствие беседовать.
— И что же?
— Я составила акт, внесла туда нужные предписания и подала Карымову. Он прочитал и попросил у меня отложить подписание акта ка два-три часа. «За это время я кое-что сделаю,— сказал он.— Не будем портить отношений из-за ерунды». Я сказала, что никакой «ерунды» там нет, но два-три часа подождать согласна. В тот день я не смогла к нему зайти, а наутро он передает первый экземпляр акта со своей подписью. Сказал, что напрасно задержал меня с подписью, ничего выполнить по акту не сумел.
— Ну и что же?
— Оказывается, еще до того, как он вручил мне акт, там произошел несчастный случай. В траншею сорвался ребенок... Его увезли в тяжелом состоянии.
— Напишите докладную,— сказал Трубин.
— Я пришла с вами посоветоваться. Дело в том, что... Дело в том, что в акте не оказалось предписания об устройстве переходных мостиков с перилами. .
— Но вы вносили такое предписание?
— Хорошо помню, что вносила.
— А теперь его нет?
— Да, теперь его нет,— покорно сказала она.
«Это тебе не в шахматы играть»,— подумал он.
Трубин встал из-за стола, походил по комнате. Хотелось помочь Догдомэ. Шайдарон не прощает такого.
— Куда же делось ваше предписание?—спросил Трубин.— Извините, но... написано пером, не вырубишь и топором. Вы просто хотели записать про эти мостики и забыли в спешке.
— Нет, я ничего не забываю,— проговорила она.— Поверьте мне, я писала в акте...
— Куда же, черт побери, делась ваша запись?—не удержался он от крика.
— Оттого, что вы повышаете тон, ясности не прибавится. Я просто пришла к вам за советом. Вы давно здесь работаете, знаете людей. Думала, может быть, вы мне поможете.
— Дайте посмотреть.
Она достала из портфеля листки акта.
Он прочитал. Акт как акт. С подписями и датой проверки. Все есть, но нет «переходных мостиков*.
— Оставьте у меня, я схожу к мастеру и поговорю с ним.
Догдомэ ушла, а Григорий задумался. «Что бы это могло значить? Не похоже, чтобы она забыла внести запись. Что же тогда?»
Григорий внимательно просмотрел акт. Все по форме, как положено. И тут он увидел, что один лист короче. Он довольно долго смотрел, удивляясь, что листки не одинаковы. И вдруг вспомнил о манере мастера Карымова вырезать бритвочкой на документах слова, которые не хотел показывать. «Уж не вырезал ли он и тут чего- либо?»— подумал Трубин. Не одинаковый размер листков не давал ему покоя. «Да, этот листок снизу срезан,— размышлял он.— На этом вот листке фабричный срез, а тут... не-ет. Надо спросить Догдомэ, не помнит ли она, где у нее было написано о переносных мостиках».
Трубин позвонил в трест, и Догдомэ сказала, что о мостиках она писала в конце первой страницы. Он уточнил, не обрезала ли она листы перед тем, как писать акт. «Нет»,— ответила Догдомэ. И немного подумав, спросила: «Вы обнаружили подделку в документе?»
— Пока ничего сказать не могу,— отозвался Трубин. — Надо поговорить с мастером.
Чимита сидела в отделе, закрыв горячее лицо руками. В мыслях было всякое: «Уйти с этой должности? Пойду к Шайдарону и скажу... Не могу — и все. Как хотите. Ну, что это за работа?»
Она вспомнила, как проходили у нее все эти дни.
Прорабы, мастера, бригадиры вежливо выслушивали Догдомэ, охотно обещали, иногда отшучивались. А ямы и колодцы не закрывались, мостики с перилами через траншеи заменялись одной-дву- мя досками, по которым и днем не всякий рисковал пройти. О сигнальных фонарях возле насыпей и говорить нечего...
«Пока гром не грянет, мужик не перекрестится»,— отвечали ей и тут же соглашались, что она права. Мастер Карымов обычно жаловался Догдомэ: «Ну разве мне до этих мостиков с перилами! Посудите сами — у меня на шее план. А вообще-то статью мне могут пришить. Это точно».
Чимита ходила к Шайдарону, просила помощи, подала ему докладную. В тресте издали приказ. Он повисел на доске сколько-то дней. Скоро одна кнопка отлетела, угол приказа свернулся трубочкой — не прочитаешь до конца. А тут его и совсем сняли: понадобилась площадь для свежих приказов.
«Может, уйти с этой должности? Никому я не нужна. Шофер лишнюю машину кирпича привезет — его встречают с радостью, обнять готовы. А меня? «Пока гром не грянет».