О Флоре думать можно, она свободная. Ее можно полюбить.
Он так и старался думать о Флоре и не думать о Даше. Но приказывать себе оказалось не так-то просто. Флора отдалялась от него, ее облик тускнел и теперь уже не верилось, что когда-то в трамвае захотелось пойти за ней и узнать, кто она такая.
Не пришел бы Бабий к нему в гости, может, никогда Григорий не встретился бы с Флорой. Не болел бы часто Николай Ильич, Даша не пожалела бы его и не вышла бы за него замуж. Не сказал бы Григорий лишних слов в то памятное утро, не уехала бы Софья...Еся жизнь полна вот таких случайностей, и если смотреть на каждую из них, то ничего не обнаружишь из того, что бы говорило о связях между ними, о каких-то пересекающихся путях. А ведь связь существовала, пусть еле ощутимая, еле видимая, еле осязаемая. Если взять Софью и подумать... Из-за Софьи в его жизни появилась Флора. Это Бабий его познакомил с ней. А что Бабий? Тот сам, ни о чем не подозревая, был ниткой в клубке, начавшем разматываться руками Софьи. Не Бабий, Флоры могло бы и не быть. Но это и не важно. Важно, что кто-то была бы все равно. И вот в этом, и еще во многом существовала связь, и Григорий подсознательно чувствовал эту связь и тоже шел по нитке, разматываемой руками Софьи.
Все те месяцы после Софьи он жил желанием как-то ответить на ее уход. Это желание привело его к Флоре, а теперь вело к Даше.
Угадывая подсознательно то, что с ним происходило, Григорий не задумывался изменить что-либо для себя. Он лишь спешил. Если Флора отдалялась от него, надо было найти другую, и он часто ловил себя на том, что всякую девушку или женщину он рассматривал с мыслью: «А не лучше ли она Софьи?» Ему казалось, что Даша могла бы заменить Софью. Но он гнал прочь эту мысль, заставлял себя не думать об этом. Только как себя заставишь? Можно было бы попытаться, если бы сама Елизова... А сама Елизова, по всей вероятности, не хотела пойти навстречу ее робкому страху. Тот вечер, когда она привела его на квартиру матери, расшатал и без того ненадежное его сопротивление самому себе.
И вот перед ним опять испытание. Она тут, этажом выше, и он, может, если пожелает, пойти к ней. Если пожелает.
Григорий снял пиджак. Не торопясь, развязал галстук. Как будто он не собирался никуда уходить, но в душе уже все было решено. Вешая пиджак на спинку стула, он знал, что ни к чему все это, что скоро он снова его наденет. И снова повяжет галстук.
«Ну и что особенного, если я зайду к ней?»—думал он, убеждая себя в обыденности такого решения. Но сам-то он не верил в эту обыденность. Он ждал от этой встречи продолжения того, что было в тот вечер...
Даша покраснела, когда он после стука зашел к ней в номер. Григорий увидел вспыхнувший блеск и в то же время растерянность в ее глазах, и не мог понять, рада она или нет.
— Это вы? Наконец-то!— проговорила Даша, приходя в себя и машинально убирая со стола пудреницу, зеркальце и расческу.
На ней было простенькое платье, в каком, быть может, она дома готовила обед, но туфли были новые и губы накрашены.
— Почему «наконец-то»?—спросил, улыбаясь, Григорий.—Вы что, ждали меня?
— Ждала? Нет... то есть я видела вас там... —И она опять вспыхнула и стала с подоконника убирать на стол ту же пудреницу, то же зеркальце. — Какими судьбами? Рассказывайте. Давно ли здесь?
— Да нет, только что. Совершенно случайно узнал, что вы приехали.
— У меня тут дела, знаете... Со сваями нас дергали весь месяц. На полигонах даже готовили сваи. Десятиметровые, тринадцатиметровые. День и ночь... Поспишь часа три-четыре — и на завод. А теперь бетон на очереди.
— Сколько ваш цех дает бетона?
— Четыре тысячи кубиков, а требуют с меня восемь и даже заикаются о девяти. Теперь только подавай цемент, инертные материалы...
— И у меня сюда командировка. Необходимо договориться с заводом.
— Да вы присаживайтесь.
— Спасибо. Я на минутку. Хочу извиниться перед вами. Это все из-за меня тогда получилось. У вас были неприятности?— спросил Григорий, не глядя на нее.
— Григорий Алексеич, полноте!
— Все же я виноват.
— Ну что там! Лучше поговорим о другом — о чем-нибудь... Пишет ли Софья? Как у нее? Никакой переписки? Неужели она не вернется?
— А зачем ей возвращаться?
— Мне как-то не верится, что она насовсем уехала.
— Это почему же?
— Второй муж, говорят, редко бывает лучше первого. — Она искоса посмотрела на него веселыми глазами. — Я бы на это не пошла. Менять мужа...
Между ними продолжался тот, ни к чему их не обязывающий, временами с намеками разговор, от которого всегда легко отказаться, потому что понять его можно по-разному и в каждое слово вложить свой смысл, одному тебе понятный и доступный.
— У вас много друзей?— спросила она, глядя на него задумчиво.
— Друзей?— удивился Трубин.
Что можно было ответить? Кого он мог причислить к себе в друзья? Флору, Бабия, Догдомэ?
— Мало что-то ьстречаешь таких, которые бы понравились,— проговорил он. — В мыслях одно, а чувствуешь совсем другое.
— В каждом по-разному проявляются и чувства, и мысли. Попробуйте жить одними чувствами, и вы увидите, что с вами и возле вас будут только те, кто вам нравится, просто нравится и все. Но попробуйте пересилить себя, добавьте к своему чувству еще и разум.
— И тогда?
— Круг ваших друзей расширится, и вы поймете, как много теряли, руководствуясь лишь чувствами.
«Вот уж странно,— подумал Григорий.—Я сам примерно так рассуждал недавно. Уж не говорил ли я с ней об этом, а потом забыл?»
— Вы считаете,— проговорил он,— что я предпочитаю чувства мышлению? А многие меня считают сухарем.
— Не хотите ли чаю?—спросила Даша.
«Подойти к ней и поцеловать? Что она тогда? Останется верна своему Коле-милому? Или нет? Ах, Софья, Софья! Все из-за тебя. Не ты — ничего бы не было. Даже вот этого номера с пузырчатой штукатуркой на стенах, с однотумбовым столиком, с нелепой здесь гравюрой — стригалем овец...»
Трубин просидел у Даши допоздна, пока из репродуктора не сообщили, что свет выключат. Он спустился к себе в номер и долго не мог уснуть, думая, как ему поступить. Оставался еще один вечер. Завтра...
Что же получается, Григорий? Это ведь не Флора. Даша замужем, у нее дочь. Да стоит ли об этом? Она, может быть, и не думает. И в мыслях нет ничего. Не-ет, думает. По всему видно. Ну, допустим. что она меня не оттолкнет. А дальше? Что будет дальше? Он обзаведется любовницей, а она — любовником.
А какими глазами смотреть на Колю-милого? Говорят, не ты первый, не ты последний... Хорошенькое утешение. Тебя самого обманули и обокрали. Тот, что с Софьей... Он бы тоже мог подумать: «Какими глазами...» Не подумал, увез Софью и все.
И ему стало спокойнее.
С утра Трубин сходил к главному инженеру фабрики. Экскаватор ему обещали. До обеда ждал шоферов — напрасно. После обеда подошла машина и в ней старший колонны — могучего сложения Павел Патрахин.
— Где остальные?— спросил Трубин.
— Будут,— усмехнулся Павел. — По идее должны через часок.
— А почему не вместе?
— Так вышло,— ответил тот неопределенно. — А гразий смотрели? Ничего? А грузить как?
Патрахин покрутил головой, с явным неудовольствием осмотрелся вокруг, со злости пнул покрышку.