Старший колонны подвел Григория к одному из самосвалов, кивнул на кузов: «Загляни-ка, мол». Григорий, ухватившись за борт, приподнялся. На дне лежал гравий.
— Вы что, уже грузите?
— Не-е, это не здешняя проба.
— Откуда брали?
— Подходяща?
— Вполне. Гравий как гравий
— Брали его из-под города. По идее-то его бы нам и возить, а мы чуть ли не на край света ездили.
— Да-a. Ситуация идиотская. Я не знал, что под городом гравий,— пожал плечами Трубин. — На какого, спрашивается, черта мы сюда приехали?
— Может, сговоримся как-нибудь?—с надеждой спросил Павел. — Мы и задержались-то почему... Ездили на Селенгу, образец вот достали. — И он сноза кивнул на кузов.
— А чего же вы с нашими не договорились? Пошли бы к мастеРУ-
— Это к Карымову? Ну, к нему много не находишь,— усмехнулся Павел. — Мы ему с Валеркой объясняем, что ошибка вышла, гравий есть под боком. А он щурится на нас эдак с ухмылочкой: «Под боком-то ручная погрузка, а на фабрике вам машину выделят. Живете в век механизащга, а цепляетесь за старину». Мы ему свое доказуем, а он на нас: «Вы что. под статью меня хотите подвести? На ручную погрузку у меня фондов заработных не выделено, а с тем хозяйством я через банк рассчитываюсь". Вот и поговорили... Может, с вами до чего-нибудь докумекаемся?
Трубин прикинул в уме. Никакого резона брать гравий не было. Вспомнил, что шоферов Патрахиных хвалили на производственных совещаниях, а младшего Валерку даже премировали за то, что догадался, как возить евпи на автомашине.
— Ума не приложу, как и быть,— развел он руками.— У Кары- мова и в самом деле фондов на ручную погрузку нет. Сам был прорабом и мастером — знаю. Не положены фонды.
— По идее надо платить — возразил Павел.
— Не выйдет,— Ездохнул Трубин. — Вы думаете, мне самому интересно здесь околачиваться?
— Так что же нам?
— Я бы вам посоветовал. Сегодня, раз уж приехали, по рейсу сделаете,— сказал Трубин. — А завтра берите лопатки и — туда, к Селенге.
— Лопатками гравий кидать?
— А что в том такого? Лучше час, ну от силы два, покидать, чем шесть часов париться за рулем. Там речка. Покупались, позагорали, а минут эдак через двадцать путевочку Карымову: «Подпишите». Чем плохо?
Постояли, покурили, поговорили о гравии, о трассе. Старший Патрахин сказал Трубину:
— Ну, а как вы? С вас же могут спросить
— А чего с меня спросят? Я обязан вам дать экскаватор. И я его дал. Верно? Ну вот. А вы решили грузить лопатами. Верно? Я тут ни при чем, братцы. Мне лишь бы гравий отвечал требованиям стандарта. Сколько рейсов в сутки? Больше грех нельзя. — Трубин подмигнул Павлу. — А то Карымов догадается, откуда еы гразий берете.
— Утром завтра первый рейс проверочный... с лопатами — сказал старший Патрахин. — Если уж что не так — второй отсюда будет. Кто его знает, как оно выйдет.
— По идее должно получиться,— его же любимым выражением ответил Трубин.
Григорий рассказал Даше о Павле Патрахине и его колонне.
— А для вас не будет из-за них неприятности7— спросила она.
— Не вижу, что бы могло такое быть.
— Ну, мало ли, что. Вы все-таки отступили от приказа, пошли наперекор мастеру.
— Если завтра они не вернутся, тогда все в порядке. Мне нечего здесь и сидеть.
— Эти Патрахины скоро будут возить бетон с нашего завода.
Даша вздохнула. Григорий приблизился к ней, отодвинул занавеску. Услышал ее частое дыхание. За стеклом, неподалеку, одним окном светило какое-то невзрачное строение. Она не отодвинулась от него. Он повернулся к ней, наклонился и почувствовал запах ее разгоряченного тела. Он не мог бы передать, что это за такой запах, но голова закружилась и ноги отяжелели.
— Даша, я хочу вам сказать...
Тихонько подвывал ветер. Вместо слов слышалось: «И-и-и!» Григорий взглянул на окно: ну да, ветер... За стеклом по-прежнему светило одним окном что-то.
— Я хочу вам сказать...
Дашина рука легла на его руку. Слегка сдавила ему пальцы, отпустила, снова сдавила. Созсем так же, как он ей когда-то в квартире ее матери. И такое волнение охватило Григория, и такая горячая нежность шла ему навстречу от ее руки, что он сам взял обе ее руки и притянул Дашу к себе.
Мгновение она не сопротивлялась, даже, как почур.стр.овал Григорий, теснее прижалась к нему. Мгновение истекло... Даша оттолкнула его и проговорила глухо:
— Не надо, Григорий Алексеич!
— Что вы, Даша!
— Если бы это было так,— с непонятным Григорию сожалением проговорила она.
Он снова попытался ее обнять.
— Не надо!
Они сидели и курили. Одинокий огонек за стеклом уже не мигал: то ли он погас, то ли его со стула нельзя видеть. А ветер Есе так же подвывал и подпевал, зарядил, видать, до рассвета. Лицо Даши было строгим и задумчивым, пока она вслушивалась в шумы улицы, а когда посмотрела на Григория, у него отлегло от сердца. Та же нежность шла теперь к нему из ее глаз.
— А почему нам не стать близкими, Даша?
Брови ее поднялись:
— Эти чужие стены, шаги чьи-то по коридору... Я буду себя презирать. Я думаю, ты не хочешь, чтобы я презирала себя? Во мне все восстает, напрягается каждый нерв.
— Может, не надо... это все начинать?
— Что начинать? Поздно, Гриша, ты спохватился. Вот видишь— расческа. Сегодня у нее сломался лишь один зуб. Видишь? Теперь пойдет, не остановишь, не сбережешь. Иди-ка. Тебе пора. Скоро погасят свет.
Подталкивая его в спину маленькой горячей ладонью, Даша твердила: «Иди-ка, иди-ка!» А за стеклом не унимался ветер. У двери она повернула его к себе, поцеловала в губы, и сразу уже он очутился в коридоре.
Неподалеку, в вестибюле, играли в домино. Костяшки клали на стол осторожно, без стука. «Вот тоже... боятся чужих стен»,— усмехнулся Григорий.