— А так. Переводят меня от вас. Насовсем.
— Куда?
— Шайдарон скоро тебя вызовет. Может, на повышение пойдешь. Чего тебе в бригадирах? Хватит.
Карымов сыпал словами, не переводя дыхания. Он был в хорошем настроении и уходить из бригадирской не собирался.
— Это не Вылков ли?— удивился он.— Ну, парень. Ну, парень, смотри у меня! Ты чего с ним, Трубин? Взял в штеты, поди? Не говори, не говори! По глазам вижу. Ну, ладно. Ты ступай, Вылков, ступай. И ты, девушка. У меня с бригадиром пара слов, не мешайте. Главный корпус, Григорий Алексеич, на тебе. Зимнее бетонирование — это не мухры-хухры, а хухры-мухры.
«Что ему надо?—поморщился Григорий.— Говорил бы да и уходил восвояси».
Глава пятнадцатая
Утром на солнцо можно было смотреть, как на луну — глаза не резало. Только солнце покрупнее луны и не желтое, а багровое, словно раскаленный диск железа.
Солнце было холодным и неживым. Все то, что лежало сейчас между ним и землей, казалось, не пропускало нисколько тепла. Сквозь далекую туманность сочился один лишь морозный сухой луч и воздух от него полнился скрипом и стылым оцепенением.
Григорий смотрел на солнце и думал о том, что между ним и Софьей тоже пролегло что-то такое, что не пропускало обычного тепла, и все в доме у них полнилось этими новыми ощущениями, чего раньше не могло быть у них.
А в остальном все как будто бы становилось на свои места.
Встретил как-то Флору, так она и не поздоровалась, смотрела мимо Трубина, будто проходил тут не Трубин, а некто незнакомый. Он-то смотрел на нее, но останавливать не захотел, понял, что она уже знала о приезде Софьи, и говорить с Флорой было не о чем. Даше все эти дни Григорий не звонил. Цех бетона выдавал продукцию строго по графику. Причин для звонка не находилось. Григорий слышал, что у Елизовой были неприятности с цехом раствора, когда из-за новой линии подачи инертных материалов случалось, что гравий попадал в растворомешалку. Но, видать, теперь линию отработали как следует... Гончиков перестал жаловаться на раствор.
Все вокруг Трубина как бы стремилось занять свое первоначальное положение. И вещи, и люди, и сам он.
Бригадиром снова стал Георгий Николаевич Бабий. Трубина назначили старшим прорабом, и Шайдарон поручил ему бетонирование фундаментов не только в главном корпусе, а и во всех цехах.
У Озена Очировича было усталое лицо, он уже не снимал беспрестанно очков, как это делал всегда, и ни разу клинышек его бородки не коснулся галстука.
— Бетонные работы надо провести с высокой прочностью и: раньше расчетных сроков,— говорил Шайдарон. Глаза его с сочувствием скользили по растерянному лицу Трубина, но долго не задерживались на нем. Взгляд усталого человека устремлялся в окно, туда, где качались и ползли стрелы кранов.— Меня вызывали на бюро обкома и сроки подсократили. Ты меня пойми. Рабочих лишних нет. Бетона нет, сколько нужно. Фундаменты начали ставить?
— Да, Озен Очирович.
— Ас ростверками как у тебя?
— Еще не закончили.
— Ну вот...— поморщился Шайдарон.— Теперь грунт прогревай. Опять расходы... Да и время уходит. А потом плиту опять прогревай для фундамента. Где с ростверками не закончено?
— В двух цехах. Да там немного...
— Что скажешь о сроках?
— Начало февраля.
— Середина января. И все. Не спорь. Я не в таких переплетах бывал. И ничего. Как видишь, даже еще трестом приходится руководить.
Шайдарон взял трубку телефона, но передумал звонить, снова посмотрел на Трубина.
— Ну, а то, что вернулась жена, это к лучшему. Запомни. Толь-ко брак, заключенный по любви, является нравственным. И только тот брак, в котором любовь жива, несмотря ни на что, продолжает оставаться нравственным. Вот так-то.
Трубин промолчал, лишь улыбнулся виновато. А что скажешь Шайдарону? Женой теперь Софью не назовешь... «Поживем пока, а там, как выйдет. Время — лучшее лекарство... Оно укажет».
— Ас зимним бетонированием...— продолжал управляющий.— Я думаю, справишься. Бетон, дружок, это такой... мы его далеко не досконально изучили. Если хочешь — это темная лошадка. Вот что такое бетон! Ты не пугайся. Скажу по секрету: мы с Иваном Анисимовичем твою кандидатуру метим на главного инженера. Да, да. Наш главный давно болеет и возраст у него пенсионный. Другого некогда искать. Тебя наши люди знают, сработались с тобой, привыкли к тебе. Это тоже что-то значит. Ясно?
— Да чего уж там,— усмехнулся Трубин.
— Ну вот. Справишься с зимним бетонированием — быть тебе главным инженером.
В коридоре Григорий встретил Догдомэ. Из-за приезда жены почему-то неловко перед Чимитой. Ко1да-то провожал ее и гуляли вместе. Кажется, и комплименты ей говорил. А теперь, что говорить? Она тоже знает, что Софья вернулась.
Григорию бросилось в глаза, что Догдомэ не такая, как обычно. Что-то в ней появилось незнакомое. Сухие строгие глаза. Шерстяной свитер в мелкую серую клетку. Волосы расчесаны и уложены. И свитер, а еще больше эта прическа делали ее старше и менее похожей на мальчика.
Они поздоровались. «На кого же она теперь похожа?»—подумал он.
— Ты возвращаешься на прежнюю работу?— спросила Чимита.
«А голос тот же, не переменился».
— Ну и как? Доволен?
«Может, ей не сказали о Софье?»
— Теперь ты по-иному будешь смотреть на технику безопасности?
— Как всегда.
— Ты хотя и начальник теперь, Трубин, но я все же не устану тебя учить: с лесов не падай, на гвозди не наступай...
— Под стрелой крана не стой,— продолжал он.— Без рукавиц носилки не таскай...
— А то набьешь кровавые мозоли.
— Мне отныне на всю зиму с бетоном возиться,— сказал Григорий уже безо всякой шутливости.
И с нее вдруг как-то сразу сошло шутливое настроение. Глаза потускнели и с волосами что-то сделалось. Может, она рукой сбила прическу.
— A-а, чего с тобой станется!— небрежно произнесла она. — Ты и сам бетон!
И ушла, ничего не добавив.
«А ведь у меня с ней какие-то странные отношения,— размышлял Трубин по дороге из треста.— А собственно, какие? В чем странности? Тогда... давно... Она сказала, что нашла во мне интересного человека. А что еще было?»
Он вспомнил, где и как они виделись и о чем у них состоялся разговор. Всплывали со дна памяти обрывки мыслей и фраз, ни к чему не обязывающие. Ерунда всякая. Было как-то... Хотел ее поцеловать. Она резко вырвалась. Все движения ее были резкими и злыми, а глаза... Какие же глаза? Ни слова ее, ни движения ее никак не гармонировались с глазами. Вот чертовщина! Глаза ее были теплые и влажные в тот вечер. Не то, что сейчас — сухие и строгие.
Бетонирование вела бригада Бабия. Георгий Николаевич подлечил ногу и вернулся на прежнее место. Недовольных вроде нет.