Ворваться в твою семью, пусть не совсем в твою, я не могу. И не умею, не в моем характере, да и бесполезно. Ты же меня не поддержишь, слишком для тебя крутой поворот: отказаться от выверенного ритма жизни и почти полной свободы от жены.
Есть слух, что Софья и Григорий не сошлись. Если бы так... В это никак не верится. Живут в одной квартире... Рано или поздно — они помирятся. Он ее простит. И она его...
Да, ты, Григорий, не откажешься от своей свободы. Твой путь с Софьей Васильевной, на мой взгляд, можно сравнить с восьмерками. Восьмерка за восьмеркой... У вас с ней две жизни, два русла и они пересекаются только там, где пересекаются линии в восьмерках.
Я не думаю, что ты доволен такой своей жизнью, но ты или не веришь в возможность иной жизни, или не стремишься к ней. Может быть, ты и прав. Но мне всегда представляется единым жизненный путь двух сердец, именуемых мужем и женой».
Глава семнадцатая
Переносная будка не помогла Бы- ховскому. Трубин велел приготовить две штольни. В обе залили по кубику бетона. Привезли трансформатор. У рубильника дежурили по очереди. Термометры опускали в штольни на веревке. Подскочило за сорок градусов — команда: «Быховский, отключи!» Упало за восемнадцать: «Быховский, включай!»
Колька Вылков после смены домой не уходил, торчал в цехе до полуночи. Райка с ним. В ее обязанности входило поливать кубики соленой водой, чтобы бетон не замерзал сразу.
На седьмые сутки один кубик вынули, увезли в лабораторию. Анализ обрадовал: половина проектной прочности достигнута! Второй кубик прогревать прекратили — бетон сам дойдет до нужной прочности. Жди одиннадцать дней. Это уже по справочнику.
Вот увезли в лабораторию и второй кубик. Снова удача: проектная прочность есть! Трубину даже стало как-то беспокойно, тревожно. Уж очень все просто и легко получалось.
— Будем ставить фундаменты,— сказал он Бабию. — В одном места с прогревом плиты, в другом — без прогрева. Посмотрим.
— Как бы худого чего не вышло, Григорий Алексеич,— засомневался бригадир.
— Я уверен, что получится.
— Может, и так. А вот только фундамент могут не принять. Заказчик скажет, что не по инструкции...
— Не скажет. Прочность сцепления бетона без прогрева плиты возрастет. Чего еще надо заказчику?
— Так-то оно так...
В цехе холод, как и на улице. На плите ростверка — минус двадцать семь.
Пришли Шайдарон с Каширихиным.
— Два фундамента поставили, Озен Очирович,— говорил Трубин. — Один бетонировали при минусовой температуре.
— Что же, посмотрим. Многое зависит от точности инженерных расчетов.
— Точность во всем соблюдена.
Клубы морозного воздуха смешивались с папиросным дымом. На серые глыбы бетона кое-где надуло снега. Вот эти глыбы и должны дать ответ...
— До какой температуры прогревали плиту?— спросил Шайдарон.
— До плюс десяти.
— Вот эта с прогревом?
— Да.
— А эта, стало быть, без прогрева? Ну, матушка, выручай!
Возле нее — темной лошадки — стояли Бабий, Быховский, Г руша, Колька Вылков, Райка.
— Где домкрат? Начинай!
Трубину казалось, что глыба, поставленная с подогревом, крупнее, хотя этого не могло быть. И форма ее... Она, как моллюск, приросла к плите множеством невидимых присосков. А у той, что без подогрева, ледяная подушка. Хрустнет, как стеклышко. Он, не отрываясь, глядел пристально на низ глыбы. Между плитой и глыбой из тумана выползла тонкая, как игла, щель. Трубин закрыл глаза, открыл — щель исчезла. Унял дрожь в руках. Опять щель... Нет, лучше не смотреть.
Колька Вылков не видел щели. Глядя на равнодушную холодную глыбу, распластавшуюся на плите, он вспоминал, как дежурил вечерами у рубильника, как от мороза коченели ноги, они бегали с Райкой по пустому цеху, чтобы согреться. Если бы не Райка, он не выдержал бы. Иногда так и подмывало бросить все и уйти. Забыть эти термометры, штольни. Надоело возиться с тряпками, с паклей. Но Райка и слушать не хотела. Сверяла по бумажке, как выполнялись требования Трубина, записывала температуру и время. «Все должно быть точно, никаких отклонений»,— повторяла она.
Те кубики в штольнях здорово себя показали. И Колька почувствовал, будто он стал каким-то другим. Он ходил по участкам, разговаривал со знакомыми и все ждал, что вот кто-то из них заметит, что Колька стал другим и скажет ему про это. Но почему-то никто ничего не говорил. И было немного досадно. Но все равно... он уже не помнил о холодных, обжигающих лицо ветрах, о том, что хотел сбежать с дежурства.
В сознании осталось одно: он тоже тут не поспедняя спица в колеснице.
Так уж вышло, что Колькино сердце сегодня отдано все без остатка этой глыбе-каракатице, которая легла на непрогретое тело плиты ростверка. И если все пойдет прахом, если сцепление бетона слабое, то Колька не знает, что сделает...
— Включай!—послышалась команда.
И еще гуще повалили облака морозного воздуха с папиросным дымом. Люди все разом заговорили — кто о чем, не поймешь.
Райка переживала, как и все в бригаде. Но у нее было еще одно желание, помимо того общего желания, которым жили все здесь собравшиеся. Это было ее личное... И оно как-то оттесняло все остальное. Ей очень хотелось, чтобы в эти минуты ее видел отчим, тот самый, который пожег ее паспорт и срубил черемуху. Пускай бы посмотрел на нее. И мать бы пускай посмотрела. «Вот, маманя, какая ваша Райка! Эх, маманя, маманя! Какую вы жизнь ведете? Разве можно?»
Мощный насос нагнетал масло:
— Ту-ту! Ж-ж-ж!.. Ту-ту...
Манометры показывали давление. Поршни, как быки, уперлись в стены глыб. Дрожали и качались стрелки манометров: 20 тонн... 30... 40 тонн...
Глыбы держались, вцепившись в тело плиты.
— Я больше не могу смотреть, Озен Очирович,— сказал Трубин.
— Это у вас рефлекс. Знаете, если сесть напротив оркестра и откусывать лимон, то оркестранты не смогут продолжать концерт.
С серого неба слетали снежинки. Одна, другая... Райка пыталась представить себе, какое было бы лицо у отчима, если бы он ее сейчас увидел. Но рядом толкался и сопел Колька и мешал ей.
Стрелки манометров клонились, слегка подрагивая. Им, наверное, было тяжело, стрелкам...
— Шестьдесят тонн,— сказал Бабий. В голосе его прозвучала рвущаяся наружу радость. Правда, слабая, очень неуверенная, но все же... В цехе стало веселее.
— До проектной мощности двадцать пять тонн,—объявил Трубин. Он был уже спокоен за ту глыбу, что держалась за непрогретое тело плиты. Если бы даже отдельными очагами существовала ледяная корка, глыба не выдержала бы напора поршня и сошла с плиты.А теперь не сойдет. Никакого льда нет! Ему это было совершенно ясно.
— Похоже, что опять успех,— произнес Каширихин. — Везет тебе, Трубин, определенно везет.
Мерное гудение наполняло все вокруг. Стрелки упрямо продвигались: 65 тонн... 70... 75... 80... 85 тонн.
— Сколько этот домкрат тянет?— спросил Каширихин Бабия.