Шайдарон и Каширихин, забрав полученные бумаги, уехали в обком партии. Отдел строительства обкома, обсудив положение, вынес решение: создать специальную комиссию с участием заказчика для проведения новых опытов и установления целесообразности прогрева плиты.
Поздно вечером Шайдарон собрался было домой, как в кабинет постучали и зашла Догдомэ.
— Извините, Озен Очирович,— сказала она.—У меня к вам неотложные дела. Можете принять?
— Да. конечно. Не случилось ли чего?
— Как сказать...
— Вот не хватает еще только этого. — На лице Шайдарона появилось выражение досады.
— Нет. нет, успокойтесь, Озен Очирович. Вы подумали о производственном травматизме? Не-ет, у меня личное.
— Личное? Садись, рассказывай, что у тебя.
— Видите ли... я надумала уволиться и уехать.
— Вот как!— Шайдарон от неожиданности откинулся на спинку стула. Снял очки, снова надел. — Какая тебя муха укусила? Если не устраивает общежитие, то я же обещал тебе к весне дать комнату.
— У меня не эта причина.
— Не нравится должность?
— От должности я не в восторге, но и это не имеет прямого отношения к моему увольнению. У меня сугубо личное. Видите ли... Просто личное.
— Здоровье, что ли?
— Не-ет. Видите ли... Ну, как... Сказать, конечно, можно. Дело в том. что я... Я впервые... Никому никогда не говорила. Но мне не повезло. Мои чувства... вот так уж... не вызвали ответных чувств. Он ничего не знает об этом. Да так и лучше.
Шайдарон шутливо замахал руками:
— Что ты! Что ты! Как это можно? Пойди и скажи... Подожди. Что это значит — уволиться и уехать? Не объясниться, ничего не узнать. Просто не серьезно. Если он — хороший человек, тем более, надо сказать.
— Поздно что-либо говорить, Озен Очирович.
— Поздно? Почему?
— Ну вот так уж...
— Гм. Что же нам делать?— Шайдарон снял очки, подумал, пожевал губами. — Знаешь ли, Чимита... Не надо уж так сильно переживать. Ты молода, встретишь другого хорошего человека... Но зачем же уезжать? Какой комбинат мы здесь строим! Это же...
— По службе мы вынуждены с ним встречаться чуть ли не каждый день. Я больше не могу. У меня нет сил. Моя любовь бессильна, и она ничего не несет мне, кроме горечи и разочарования. Поймите меня...
Шайдарон закрыл глаза, потер виски пальцами, что-то соображая.
— Так уж и бессильна твоя любовь? Ох уж эта категоричность! А впрочем, конечно... М-да. Жалко. Не хотелось бы с тобой расставаться. Что же нам делать? Что? Никак не ожидал. Думал, вот какая счастливая у меня Чимита. Инженер. Красивая. А что? Д-а. А тут — на тебе! Не ожидал. Думал, отбоя от женихов не будет. Как же это? Кто он?— Посмотрел пристально на нее, подумал. Щеки вдруг побледнели и чуть дрогнули губы. —Уж не Григорий ли Алексеич твой избранник? А?
Она кивнула. Глаза были полны слез и, когда она их закрыла, слезы покатились по щекам.
Шайдарон встал, отошел к окну.
— Я уезжаю в Хабаровск, Озен Очирович. У меня там знакомые, кое-какие связи. Устроюсь. И с жильем как-нибудь... Первое время у подруги. Вместе учились в институте. Я с ней списалась. Она зовет.
— Мало ли что... «зовет». Выдумала!
— Так всем нам будет лучше.
— Кому это «всем»? Тебе? Мне?
— Отец этой подруги доктор технических наук...
— Ну и что?
— Он автор учебника «Железобетонные и бетонные конструкции». Я покажу ему расчеты Трубина. У него при институте лаборатория. Добьюсь, чтобы он провел опыты и тогда...
— Фамилия?
— Кожанов. Дмитрий Степанович Кожанов. Может быть, вы его знали?
— Слышал о профессоре Кожанове. Слышал.
— Так вот я и говорю, что если провести опыты с участием Дмитрия Степановича... Он напишет в Москву — в Научно-исследовательский институт железобетона.
— А ведь это идея! Ей-богу. — Шайдарон отошел от окна. —И Григорий Алексеич будет очень рад.
— Я надеюсь, Озен Очирович, что наш разговор...
— Разумеется, разумеется! А все же очень жаль, что ты уезжаешь. Как было бы хорошо, если бы ты с заключением профессора Кожанова вернулась к нам. А? Хорошо, верно?
— Озен Очирович, я сама поговорю с Трубиным о тех бумагах... для профессора. Если бы я действовала через вас, для Трубина это было бы странным.
— Да, я понимаю. Ты скажешь ему о том, что уезжаешь насовсем?
— Скажу, что уезжаю.
— Когда бы ты хотела уехать?
— Дня через два-три. Самолетом. Обстановка вынуждает меня спешить. Григорий Алексеич и так уж извелся с этими заказчиками.
— Заказчики эти... да. Мне все же не верится, что ты вот так просто уедешь. Не верится. Я не представляю. И не хочу представлять.
— Моя мать думала, что я вырасту красивой, спокойной и счастливой. А ничего этого нет.
Он подошел к ней, взял ее за плечи и притянул к себе.
— Ну так уж и нет... Сказала... У тебя есть молодость и знания. А это — главное. Завтра я подпишу приказ. — Он подумал, передвигая бумаги на столе, поднял на нее глаза. — Ты хорошая девушка. Я хотел тебе сказать, что со мной когда-то, очень давно, произошло нечто похожее на то, что вот сейчас с тобой. Несколько лет я помнил о той любви. Она очень медленно угасала в моей душе. А бывали такие минуты, когда любовь вспыхивала и освещала то прошлое, которое, казалось, ушло из памяти, и тогда многолетняя давность становилась как бы явью. Ну, это я тебе по-стариковски, так просто...