Прозвучало громко и резко от дальнего окна:
— Картина ясна. Ну, сколько еще можно? Надо голосовать.
Полоска света придвинулась к углу кабинета, где сидел Шайдарон. Между его стулом и стеной. Узкая дрожащая полоска. Трубин не смотрел, как поднимались руки, он лишь слышал, как произнесли громко и резко:
— Кто против? Нет?
В тишине мерцала полоска... Мерцала, затухая. И опять:
— Кто против? Кто воздержался? Нет.
Шайдарону — выговор.
Трубина — снять с должности.
В прорабской постукивали ходики. За окном урчал мотор бульдозера. Он то затихал, то угрожающе гремел совсем близко и тогда рамы вздрагивали и штукатурка чуть слышно осыпалась на пол. Оглушенный и опустошенный стоял Григорий посредине комнаты, пытался о чем-то думать — стройно и последовательно, пытался хоть одну мысль довести до логического конца, но не мог ни на чем сосредоточиться. Одна мысль заслоняла другую, словно была важнее той, первой, а вскоре появлялась еще более важная мысль, которая вытесняла все остальное. Но и эта мысль, как вскоре обнаруживалось, не была самой важной. А через некоторое время он приходил к решению, что самой-самой важной мыслью была та. которую он оставил давно, почему-то не придав ей значения.
Будто бы женский голос... Он вовсе мешал думать. Опять голос... Григорий в раздражении обернулся. Перед ним стояла Рая Шигаева. Лицо замотано платком и оттого круглое и светлое, как луна.
— Можно, Григорий Алексеич?
— Ты ко мне? Садись. Что у тебя?
— Да так... Особенного ничего. Шла мимо, вспомнила, как... Помните, летом прошлым? Постучала к вам и вы вот так же стояли, как сейчас, и не слышали меня. Я, наверное, всегда к вам не в то Еремя прихожу. ·
— Ну, что ты, Рая! Приходи, когда хочешь, когда надо тебе.
И сообразил сразу, что сказал не то, что надо бы. И неловко стало за непроизвольно вырвавшиеся слова.
— А у меня часы, Григорий Алексеич!
— Часы? Какие часы?
— Обыкновенные.— Она подвернула рукав куртки.— Вот...
— Да, да... Это хорошо.
— Да вы же ничего не знаете!— воскликнула она, и такое рвущееся наружу счастье было в ее глазах, что Трубин на какое-то время позабыл о своих тяжелых и трудных мыслях.
— У тебя что-то хорошее?
— Да Колька вот часы подарил. — И она засмеялась. — Я ему говорю: «Подумаешь! Я сама куплю. Только сначала пальто присмотрю, а часы уж весной или летом». А он говорит: «Бери и все. Раз даю — бери». Я говорю: «Не возьму. Это нехорошо у тебя брать». А он говорит: «Не возьмешь — разобью о камень». Чудак!
Трубин понял: ей хотелось, чтобы он посмотрел на Колькин подарок и сказал свое мнение.
Трубин подошел к Рае, какое-то время смотрел на чесы, потом вдруг нахмурился, подумал и сказал:
— Сними. Смотреть так уж смотреть. Капитально.
Рая заметила в нем перемену настроения и вся сжалась, ка.-с будто на нее надвигалась неприятность.
Он повертел часы и вернул их ей.
— Ты не найдешь Николая? Мне он нужен. И именно сейчас.
— Он в цехе. Я скажу ему. Вы что? О часах?
— Не-ет, Рая. Нет.
Но она, видимо, была уже чем-то встревожена и настойчиво спросила:
— А о чем вы с ним?
— О другом, Рая. Совсем о другом,— проговорил он задумчиво
— Я. может быть, дурочка какая...
— Не-ет, Рая, нет. Ты совсем... наоборот. Я хочу перевести Кольку из разнорабочих. Сегодня же, сейчас перевести. Поняла?
— Как не понять.— ответила она с облегчением. — Это я даже очень хорошо понимаю, Григорий Алексеич!
У Раи Шлгаевой оказались Софьины часы. Это взволновало и смутило Трубина. Но Колька... «Как он мог? Не-ет, тут какое-то недоразумение. Ну, конечно, недоразумение. Чего-нибудь такое... Ну да. Помнится, что Софья все время ссылалась на высокого, сухощавого, а Колька приземистый и не сухощавый. Колька, надо полагать, купил эти часы у кого-то, не предполагая, что они краденые. Если это так, а иначе и быть не может, ну, что же, пусть все остается, как есть. Софье эти часы... так себе, а Рае они очень нужны. Вот и все тут. Вот и надо молчать».
И когда зашел Колька, Трубин повторил то, что он говорил и Шигаевой: хватит, мол, ему быть разнорабочим, он вполне заслужил свой прежний разряд и сегодня же выйдет об этом приказ.
— Григорий Алексеич! А как же с бетонированием? У нас всякое говорят... Неужели ломать фундаменты? Как хотите, а я не буду. Да у нас в бригаде никто на это не пойдет. Руки не поднимутся.
— Ну, что я тебе отвечу? Ничего хорошего. Действительно, есть решение главка ломать фундаменты.
— Пусть попробуют. Мы никого в цех не пустим.
Трубин невесело улыбнулся.
— А вы-то как? Сами-то вы как, Григорий Алексеич?
— Есть, Коля, кое-какая надежда. Не все еще потеряно.
— На кого же надеяться?
— Обком пока этот вопрос не решил. Все может быть... А потом... ты помнишь инженера Догдомэ?
— Помню. А чем она поможет?
— Видишь ли... Она встретится с одним профессором. Есть такой в Хабаровске. Его слово может здорово повлиять.
— A-а. Ну тогда еще можно надеяться.