Что касается лично меня, то, сказать по правде, эти дородовые занятия смущали. Словно я был дебильным школяром, которого оставили на второй год. Наши жены становились на четвереньки, и мы должны были встать рядом на колени и массировать им поясницу, а училка следила, правильно ли мы это делаем. Некоторые занятия были призваны помочь самим родам; наверное, надо порадоваться, что занятия вела не маленькая чопорная старушенция.
"Итак, пусть все женщины лягут на пол, а мужчины поупражняются в стимулировании клитора. Нет, Майкл, вы все делаете не так..."
И почему не проводят занятий после родов? Ведь именно после рождения ребенка взрослые начинают совершать ошибку за ошибкой.
"Отлично, ребенка вы родили. Теперь повторим".
Я позволил себе усмехнуться над наивной восторженностью родителей, ожидающих первенца. Один из парней даже спросил, что лучше всего класть в сандвичи, ей-богу. Ребенок еще до своего рождения занимал все их мысли. Мне хотелось сказать этим простофилям: "Да не надо таскаться на эти тупые занятия, лучше завалитесь в кино или в ресторан, поживите для себя, пока есть возможность". Но они сравнивали животы и детские ботиночки; они спрашивали нас, что лучше: сразу приучить ребенка к отдельной кроватке или позволить ему спать в родительской постели. Катерина пожимала плечами и говорила, что понятия не имеет.
Мы с Катериной больше не поднимали тему, затронутую в пабе у Клапамского парка. Мне и так было ясно, что она перестала делать вид, будто все в ее жизни распрекрасно и замечательно. Свое разочарование она сублимировала в ремонтные работы - Катерина вышла из стадии постоянной усталости и вошла в стадию маниакального обустройства семейного гнезда. Я пытался утихомирить свою совесть, предлагая Катерине отдохнуть и предоставить ремонт мне, но она рвалась непременно что-то сделать для будущего ребенка, а потому мужественно карабкалась на стремянку, любовно возюкала кистью по стенам детской, и краска капала на ее огромный живот. Разумеется, кое-чего Катерина делать не могла - того, что требовало силы и навыков. И тогда она поворачивалась ко мне и говорила:
- Майкл, заскочи к миссис Конрой и спроси, не смогут ли Клаус и Ганс нам помочь.
С этим заданием я обычно успешно справлялся.
Клаус и Ганс - немецкие студенты, снимавшие комнату в соседнем доме, и Катерина регулярно обращалась к ним, чтобы продемонстрировать мне мою никчемность. Как и в этот раз: я не смог собрать комод. К деревяшкам прилагалась инструкция на английском, немецком, итальянском, испанском, французском и арабском языках. Очень любезно со стороны производителей комодов, что они напечатали инструкцию на английском, но мне-то от этого не легче. Когда я читаю предложение типа: "С помощью петли А закрепить уголок С, удерживая стержень В", - мой мозг окутывает пелена плотного тумана, и я перестаю различать слова.
Клаус с Гансом собрали комод со скоростью и ловкостью механиков на пит-стопе в "Формуле-1".
- Майкл, у вас есть набор шестигранных ключей?
- Вряд ли.
- Есть. В коробке с инструментами.
- Шестигранные ключи? Вы уверены?
- Да. Они лежат в том же маленьком отделении, что и скобель.
- Скобель? Что такое скобель?
Клаус знает, как будет скобель по-английски. А я знать не знаю, что такое этот самый скобель, и откуда он вообще у меня взялся. Клаус с Гансом часто заглядывают ко мне, чтобы попросить какой-нибудь инструмент, и каждый раз приходится вскрывать упаковку, в которой та или иная штуковина покоится с неведомого Рождества.
- Майкл сейчас пользуется своей мощной дрелью? - спрашивал Клаус у Катерины и добавлял: - Не понимаю, что здесь смешного?
Но какими бы обаятельными и услужливыми ни были Клаус с Гансом, доверие, с каким Катерина полагалась на них, лишала меня сил. Клаус с Гансом починили газонокосилку; Клаус с Гансом прочистили раковину; Клаус с Гансом поковырялись в радиобудильнике, в котором я кое-что подправил, и тот перестал бить током всякий раз, когда пытаешься выставить нужное время. Если я приходил домой и обнаруживал, что кто-то из них подсоединяет новую стиральную машину, я непременно говорил:
- Спасибо, Клаус, дальше я справлюсь сам.
А час спустя я стучался в соседскую дверь и спрашивал:
- А как мне присобачить кран обратно?
Катерина вечно меняла что-то в доме. Наше жилище было во власти ползучей революции: как только успешно завершалась кампания по добыванию нового ковра для спальни, тут же открывалась охота на кухонную мебель. Я оптимистично заявлял, что обои в детской послужат еще год-другой, но Катерина возражала, что будет нечестно по отношению к двум следующим детям, если обои окажутся не такими красивыми, как и у первых двух.
- К двум следующим?
- Да, хотя рано или поздно нам придется переехать в дом побольше, верно?
- В ДОМ ПОБОЛЬШЕ?
И тут я осознал, что мой ответ отдает дикой паникой, а потому с задумчивым видом повторил фразу:
- Дом побольше. Гм, интересная мысль...
Но Катерина уже заподозрила неладное:
- А что такое? У нас ведь нет перерасхода или чего-то такого?
- Нет!
Этот категоричный, не вызывающий сомнений тон я обычно приберегаю для уличных мойщиков, предлагающих у светофора почистить мне ветровое стекло. Обычно Катерина не слишком интересовалась нашим финансовым состоянием. Правда, однажды она попыталась покрыть перерасход на счете, выписав чек с того же самого счета, но, по сути, единственный финансовый вопрос, который ее волновал, сводился к тому, что при ярком солнце она плохо видела цифры на экране банкомата. Мне ужасно хотелось поведать ей правду о моей двойной жизни, объяснить, как я исхитрился очутиться по уши в долгах, но теперь, когда выяснилось, что Катерина глубоко несчастна, у меня не хватало духу портить ей настроение. С нежной улыбкой она заметила, что я жуть какой скрытный, и спросила, все ли у меня в порядке. А я ответил, что все чудно. Я всегда употребляю это слово, если хочу уклониться от неприятных расспросов. Конечно, я мог бы сказать, что нет проблем, но, во-первых, это длиннее, а во-вторых, глупо изъясняться на голливудский манер. Почему-то никогда не подворачивался подходящий момент, чтобы рассказать правду. Что я сейчас мог сказать? "На самом деле, дорогая, этот ремонт - сплошная потеря времени, потому что... угадай с трех раз? Я давно уже не выплачивал кредит!" Считается, что честность - лучшая дипломатия. Что ж, может оно и так: если правда прекрасна и восхитительна, тогда легко быть честным. А если ты - тот таинственный второй стрелок, что участвовал в убийстве Кеннеди? По-моему, в этом случае честность ни к черту не годится.
- Эй, Фрэнк, тебе доводилось бывать в Далласе прежде?
- Да, как-то прошвырнулся туда, посидел на травке и из-за бугорка пристрелил Джона Ф. Кеннеди.
Стоило Катерине выйти из фазы перманентной усталости, как в эту фазу угодил я. Внезапно моя жизнь обернулась судорожными попытками покрыть задолженность по кредиту. Мне хотелось бежать домой, к детям и Катерине, но проклятые деньги пинками загоняли меня в студию, заставляя жить той жизнью, которой, по мнению Катерины, я жил всегда. От Катерины не укрылось, что я стал раздражителен с детьми; что, возвращаясь домой, я не щекочу их и не подкидываю к потолку, а в изнеможении валюсь на диван и протестую, когда они по очереди прыгают у меня на яйцах. Чем я мог оправдать столь явную перемену? "Раньше было легче. Раньше я лишь делал вид, что работаю дни и ночи напролет".
Хотя доходы мои неуклонно росли, ком долгов рос еще быстрее просроченные выплаты, штрафы, банковские расходы и всевозможные сборы, к которым, казалось, случайным образом приплюсовывались непомерные проценты. Я стоически обзванивал рекламные агентства в поисках дополнительного заработка, но секретарши переключали меня на боссов, которым в прошлом я частенько забывал перезванивать.
Каждый божий день я трудился у себя в студии, превращая выстраданные мелодии, которые приберегал для своего воображаемого первого альбома, в музыкальные фразы для рекламы диетической замороженной пиццы.
Утомление от непосильных трудов усугублялось бременем тайн, которые я носил в себе.
Поначалу обман был совсем маленьким; его никто бы и не заметил. Я едва мог вспомнить тот момент, когда зародился мой обман; давно забылся день, когда я заронил в наши отношения крохотное семя лжи. Но семя каким-то образом прижилось, пустило корни и начало расти, пока не стало таким же заметным, как бугор под футболкой Катерины. Когда младенец достигает определенных размеров, он появляется на свет; то же самое верно в отношении лжи. Сейчас мой секрет вызрел, и у меня определенно начинались схватки. Я понимал, что больше не могу удерживать его в себе, но не знал, как о нем рассказать. Будь я католиком, исповедался бы священнику. Будь старушкой отправился бы к докторам изводить их своими сетованиями. Но кому в наши дни нормальные люди - не католики и не старушки - поверяют свои тайны? Неужели надо пойти на дневную телепередачу и плакаться перед зрителями, и какая-нибудь уцененная Опра Уинфри возложит тебе руку на плечо и без паузы перейдет к следующей теме: "А после перерыва у нас женщины, которые совратили ухажеров своих дочерей".
Я сидел один в студии, размышляя, кто же мой самый задушевный друг, с которым можно поделиться своими проблемами. Зазвонил мобильник, и я с радостью услышал ободряющий голос Катерины.
- Как ты? - спросила она, почувствовав озабоченность в моем голосе.
- Чудно...
И затем внезапно выпалил:
- Послушай, Катерина, я не был с тобой откровенен. Мы по уши в долгах, и я обманывал тебя, что работаю не покладая рук. На самом деле я просто жил здесь последнюю пару лет, тогда как ты выбивалась из сил, управляясь с детьми.
Наступило жуткое молчание. Я ждал ее слов, но Катерина молчала, и тогда я затараторил, чтобы заполнить пустоту:
- Я понимаю, что был гадом, но я изменился, правда, изменился. Теперь я действительно работаю не покладая рук, и я возмещу тебе все, обещаю.
Катерина молчала. Я пожалел, что не сказал всего этого ей в лицо, тогда хотя бы видел ее реакцию. Молчание угнетало. Тишина в трубке была полной, я даже не слышал потрескивания, потому что никакого потрескивания не было - мобильник отключился. Я не знал, бросила ли она в омерзении трубку или не слышала ни слова. Внезапно мобильник снова зазвонил.
- Извини, - весело сказала Катерина. - Милли нажала рычаг на телефоне. Так значит, у тебя все в порядке?
- Да, да, у меня все чудесно, - сказал я, испустив утомленный вздох облегчения. - Я вернусь пораньше, чтобы уложить детей.