- Что?
- С пивом, с пивом как моча.
Я делал вид, будто все нормально, а моча неконтролируемым фонтаном орошала брюки.
- Так что ты там делаешь?
Последовала пауза.
- Рожаю, - ответила Катерина обыденно.
- Да, да, конечно, это хорошо.
Человек, проходивший мимо телефонной будки, взглянул на меня сквозь стекло, и я с удвоенной силой принялся изображать, что вовсе не использую таксофон как общественный туалет.
- Так что ты там делаешь?
- Ты только что об этом спрашивал.
- Ах да, прости. И ты сказала, что рожаешь. Как видишь, я тебя слушал.
Ниагарский водопад в телефонной будке, наконец, иссяк, и я, не отпуская трубки, застегнул свободной рукой ширинку.
- Так вот, я родила, - сказала Катерина.
Голос у нее был странный. Усталый, разумеется, но все еще холодный и отчужденный - что меня немного напугало.
- С ребенком все в порядке? - нервно спросил я. - Я хочу сказать, он здоров и все такое?
- Да, здоровый и красивый. Семь фунтов три унции. Родился сегодня днем в половине второго. Мальчик, кстати, - на тот случай, если ты хотел об этом спросить.
- Мальчик! Потрясающе! А с тобой все в порядке?
- Да. Роды прошли, в общем-то, легко.
- Какие чудеса творит китовая песня, - пошутил я, но Катерина не была расположена к веселью.
- Слушай, приходи-ка на нас взглянуть. Мне надо с тобой поговорить. Я уговорю персонал пропустить тебя. Меня положили в отделение Хелен на седьмом этаже.
- Отлично, спасибо. Я буду на месте, как только смогу, - сказал я и повесил трубку.
Я мог бы добавить: "Только сначала надо смыть с брюк мочу", - но эти слова показались мне не слишком уместными.
Я поднял наполовину опустевшую банку и выкинул ее в ближайшую урну. Краем глаза я заметил нищего, который видел, как из банки выплеснулась жидкость. И когда я бросился к больнице, он заковылял к урне, предвкушая скорую выпивку.
- Добрый вечер, - бодро поприветствовал я санитара, который зашел в больничный туалет.
У меня был план - если вести себя так, будто нет ничего странного в том, что я стою в трусах и сушу мокрые штаны брюки под электрической сушкой для рук, то подозрения возникнут не сразу.
План не сработал.
- Вот, пролил на брюки кофе, пришлось стирать, - сказал я, давая санитару шанс понимающе улыбнуться.
Санитар шансом не воспользовался.
И все же вскоре я уже был одет. Вымыл небритое лицо и попробовал пригладить редеющие лохмы. Я походил на помесь старика и нервного мальчишки, спешащего на первое свидание. Открывая дверь, я обратил внимание, что у меня трясется рука. Душевный подъем, последовавший после известия о рождении сына, сказался на характере моей тревоги. Положено начало одной новой жизни, и теперь от Катерины зависит, начнется ли еще одна новая жизнь - моя. Я предчувствовал, что это последний шанс. Я пообещал ей, что стану другим, сказал, что изменился. Если в момент рождения нашего третьего ребенка она считала, что нам не стоит быть вместе, то уже ничего не поделаешь. Я вызвал лифт с таким чувством, будто мне предстояло заслушать ответ на поданную апелляцию. Мне следовало предвкушать радость, но вместо этого я исходил нервным потом. Катерина сказала, что любит меня, повторял я себе, но она же ударила меня прямо в лицо. Очень противоречивые признаки. И если она хочет, чтобы я вернулся, почему ее голос по телефону звучал так холодно и безжизненно?
Двери лифта отворились, и вышла радостная молодая пара с новорожденным, очевидно первенцем, судя по их волнению. Я совсем забыл, как малы младенцы, как напоминают они существа из документальных фильмов о дикой природе.
- Какой красавчик, - сказал я.
- Знаю, - ответила гордая мать, пытаясь помешать огромной синей шляпке сползти на лицо младенца.
Рождение ребенка - одно из тех событий, когда британцы готовы заговорить с совершенно посторонним человеком. Новорожденные, щенки и железнодорожные катастрофы.
Лифт доставил меня на седьмой этаж, и я устремился в отделение Хелен. Впереди тянулся коридор с лакированным полом. Справа - первый отсек с шестью кроватями, на которых лежали шесть совершенно одинаковых женщин. Катерины среди них не было. Мамаши в ночных рубашках и халатах так сосредоточенно разглядывали маленькие свертки в плексигласовых колыбельках, что не обратили внимания на странного человека, который по очереди оглядел их. В следующем отсеке находилась очередная порция мамаш - они тоже совсем не напоминали Катерину. Последний отсек располагался рядом с телевизионной комнатой: из приоткрытой двери доносились искаженные крики актеров.
- Здравствуй, Майкл, - произнес позади меня голос Катерины.
В потертой зеленой ширме, огораживавшей ближайшую кровать, имелась маленькая щель. Я шагнул к ширме, протиснулся в щель - на кровати сидела Катерина в моей футболке с надписью "Радиохэд"<Современная рок-группа>. Судя по выражению лица, она мне не очень-то обрадовалась. Если честно, выглядела она откровенно испуганной. Я нагнулся поцеловать ее в щеку, и она не воспротивилась.
- Поздравляю, - сказал я.
Катерина ничего не сказала - лишь тупо смотрела в сторону.
- Так вот, значит, какой он - мой маленький мальчишка? - забормотал я, пытаясь сыграть счастливого отца семейства.
Сюрреалистичность ситуации усугублялась бодрой музыкальной заставкой какого-то комедийного сериала, гремевшей в соседней комнате.
Я посмотрел на спящего в колыбельке младенца; на запястье у него была бирка из голубого пластика. Ребенок выглядел таким совершенным и маленьким, все части его тела были выточены с такой любовью, что мне захотелось поверить в Бога.
- Он прекрасен, - сказал я. - Он так прекрасен.
Я смотрел на ресницы младенца, которые были умело завиты и расставлены через равные промежутки, на идеальную окружность его ноздрей. А затем услышал голос Катерины:
- Он не твой, Майкл.
Сначала до меня не дошло. Но потом я все же осознал смысл ее слов и поднял на нее взгляд, онемев от непонимания. Ее глаза наполнились слезами.
- Он не твой, - повторила Катерина, и в ответ на мое недоуменную растерянность добавила: - Тебя же все время не было. - И она безудержно зарыдала: - Тебя же все время не было.
Я продолжал на нее смотреть, отыскивая хоть какую-то логику в ее словах.
- Но откуда ты знаешь? Я хочу сказать, с кем еще ты...
- С Клаусом.