— И не говори, — посоветовал мне Ванюша. — И когда он будет пьяный вваливаться к тебе, будь осторожной. Из дома с ним, с таким, ни шагу. — Я пообещала впредь действовать согласно этому наставлению.
Мое отношение к Лешке после этой некрасивой истории резко изменилось. Он стал казаться мне отвратительным даже тогда, когда был трезв. Я старалась это скрыть от него. Не выгоняла, не отталкивала. Притворялась, что не обижаюсь вовсе на него и все у нас с ним по-прежнему. Опасалась, что ли, чего-то? Или была во власти все той же своей глупой установки: любить одного до гробовой доски, каким бы он ни был? Но во мне окрепло желание уехать. Уехать подальше от такого кавалера, от греха подальше. Я не хотела, чтобы моя жизнь "в личном" так быстро изменилась. Не то, что я боялась быть обманутой, брошенной Алексеем. Это мне даже в голову не приходило. Я не хотела рано выйти замуж. Я мечтала поступить в институт, "дальше" учителя. Но не в нашем городе, а в каком-нибудь другом, где не будет Алешки. К сказанному о нем надо добавить: то, что случилось с ним, когда он попытался причинить мне зло, стало для него хорошим уроком. В дальнейшем попыток, подобных той, он уже не делал. Понял, наверное, что насилие палка о двух концах. В схватке сильного и слабого не всегда верх берет сильный. Бывает и наоборот. Победить может слабый, если на его стороне справедливость. Сам Бог в критический момент может невинного защитить, а виноватого покарать. Алексей, протрезвившись, по всей вероятности, был рад, что все обошлось без осложнений. Ведь в противном случае так просто можно было загреметь в тюрьму. Если бы он добился, чего хотел, в той обстановке, я бы ему никогда этого не простила.
- * * *
Однажды заглянула я в школу. Мне кого-то надо было увидеть, Лешку или Ивана. Я остановилась в вестибюле, перед помещенным под стекло расписанием. Вдруг подходит ко мне Павел Николаевич, у которого учились теперь оба моих друга, Алексей и Иван, в 10 классе.
Надо сказать, Коротаев проявил заботу обо мне, когда я, проучившись в юридическом три месяца, бросила его, а вернувшись в родной город, не могла устроиться ни в одно из учебных заведений, так как в деканате не вернули мне документы, уверяя, что я одумаюсь и снова начну посещать лекции в их институте. По рекомендации моего бывшего учителя, меня приняли на заочное отделение пединститута без документов. И я начала сдавать экзамены экстерном по дисциплинам, которые преподавались на факультете русского языка и литературы. Как вольный слушатель я посещала лекции тех специалистов, которые мне нравились. И самостоятельно изучала какой-то предмет, если ведущий его лектор чем-то не устраивал меня. Подготовившись к экзамену, я встречалась с преподавателем один на один, брала билет и отвечала, не пользуясь, конечно, никакими шпаргалками. Занималась я добросовестно и целеустремленно. Мне было в то время очень стыдно, что я, одна из лучших учениц прошлогоднего выпуска нашей школы, вдруг осталась не у дел. И я все силы свои приложила к тому, чтобы не пропал у меня этот год. Сначала я старалась "догнать" студентов, которые поступили в вуз на три месяца раньше меня. И так увлеклась науками, которые изучались на филфаке, что незаметно для себя к концу 1951-52 учебного года сдала все экзамены за первый и 2-ой курсы. Мои бывшие одноклассники, те, кто поступил в вузы осенью 51 года, в сентябре 52-го пошли учиться на второй курс, а я — на третий, причем уже не заочного отделения, а стационара. И в результате этого предприятия четырехгодичный институт я закончила за два года. Причем в приложении к диплому у меня не только троек, но и четверок нет. Одни пятерки. К концу второго года обучения я, естественно, сильно устала, поэтому государственные экзамены сдала уже не на "отлично", а на "хорошо". И диплом получила не красный, а обычный…
Не совсем обычный, конечно, но не красный.
… Учась в средней школе, я, как уже было сказано, не думала даже, что когда-нибудь стану учителем. Эта профессия в те годы была слишком не престижной, чтобы помышлять о ней. Но именно тогда, когда я изнывала от скуки, на уроках у посредственных преподавателей, во мне, должно быть, и зародилось зернышко, из которого впоследствии и выросло это стремление — преподавать, и не как-нибудь, а очень интересно, так, чтобы ученикам хотелось посещать мои уроки. Чтобы они, эти мои уроки, были чем-то вроде спектакля, в котором участвуют все! Все, кто сидит за партами. Чтобы ученики усваивали материал как бы шутя, играя. Ведь литература — такой захватывающий предмет! Чтобы ребята усваивали материал на уроках, а дома лишь повторяли, что уже знают.
Некоторые из преподавателей педагогического работали именно так. Я охотно посещала их лекции, еще будучи вольным слушателем. Желание стать учителем к концу четвертого курса окончательно окрепло.
За тем, как шли у меня дела, очень внимательно следил тот, кто помог мне устроиться в пединститут в середине учебного года — Петр Николаевич Коротаев. И, как мне кажется, гордился мной. И был сердит на педагогический коллектив смешанной школы, который не уделял мне должного внимания как ученице; загрузив общественной работой, отвлек от учебы. Это привело к тому, что я не реализовала в полной мере свои способности.
Тем, что вдруг так вырвалась вперед, было доказано, что десятилетку я могла окончить более успешно. Но самое главное было то, что я сама себе доказала: у меня есть интерес к гуманитарным дисциплинам, профессию выбрала я правильно и, работая в школе, не буду испытывать больших затруднений, не стану, как некоторые учителя, ненавидеть то дело, которым буду заниматься, и внушать своим подопечным эту ненависть…
Конечно, я была очень благодарна Петру Николаевичу за то, что он помог мне в трудную минуту. Когда он подошел ко мне в вестибюле школы, я сказала ему об этом. Выслушав похвалу в свой адрес, он улыбнулся польщенно, однако тут же нахмурился и спросил:
— Ты все еще дружишь с Крылатовым, который у меня сейчас учится в 10 классе?
— Да,? ответила я, недоумевая, почему его это вдруг заинтересовало. Но я не стала проявлять любопытство, ждала, когда он мне пояснит сказанное. И вот что он добавил:
— Передай ему, когда увидишь, чтобы он вел себя на моих уроках получше, иначе в этом году школу не закончит. — Заявив это, Коротаев круто повернулся и отошел от меня.
Сбитая с толку, несколько минут я постояла на месте; опомнившись, побежала вверх по лестнице. Дождавшись перемены, вызвала Лешку из класса и, отведя в сторону, пересказала ему то, что услышала от Коротаева.
— Ясно, — сквозь зубы процедил Алексей, и лицо его сделалось хмурым.
— А чем ты ему досадил, если он решил вдруг пожаловаться мне на тебя? — поинтересовалась я. — Не без причины же он пошел вдруг на тебя войной?
— Да ничего особенного, — замялся Крылатов, раздумывая, сказать мне что-то еще или нет; затем, разозлившись, добавил. — Подножку ему на уроках подставляю, когда он у доски прохаживается туда-сюда, прим-балерина эта! (пристало к Коротаеву это прозвище)
— А ты за какой партой сидишь?
— За первой среднего ряда.
— Так он ведь может, споткнувшись, и упасть!
— Туда ему и дорога! — с яростью в голосе вскричал Алешка.
— Чем же он тебе так не угодил?
— Ну, уж этого-то я тебе никогда не скажу. И не спрашивай.
— Ну и не надо. Главное, скажи: будешь на его уроках дисциплину соблюдать?
— Придется. А хотелось бы встретить его в тихом месте и ноги ему переломать. — Алексей еще какое-то слово обронил из лексикона шпаны, но я пропустила его мимо ушей.
Павлу Николаевичу я в тот же день доложила, что поручение его выполнила, что Крылатов обещал исправиться, но что прибавил Лешка к этому обещанию, не сказала, конечно. А потом, занявшись своими делами, забыла про этот случай.
Но жизнь, как известно, не стоит на месте, и многое, что не понятно нам сегодня, проясняется завтра.
В один, вовсе не прекрасный день, совершенно неожиданно, получаю я повестку в суд. Прочитала, что было напечатано на клочке бумаги, и глазам своим не поверила. Меня вызывали в качестве свидетеля по делу преподавателя средней школы Правобережного района Коротаева Петра Николаевича. У меня от волнения руки задрожали. Что случилось? Во что мог вляпаться мой любимый учитель? Ничего не понимая, наспех одевшись, понеслась я в школу. Поднялась на третий этаж, где в кабинетах занимались старшеклассники. Шел урок, но ребята находились не в классах, а в коридоре. Теснились у подоконников и шушукались. Я подошла к знакомым девчонкам из Лешиного класса, которые хорошо ко мне относились. Я спросила, что происходит. Они замялись, не зная, как мне все это растолковать. О том, что такое бывает, прежде я даже не слышала. И, естественно, пришла в ужас. Стало мне теперь понятно, за что Алексей так злится на Коротаева. Значит, и его, моего друга, пытался мой любимый учитель использовать в своих преступных целях. Да, это не украшало моего кумира. И больно было мне узнать о нем такую, позорящую его правду. Теперь открылось и другое, почему он пил и порою так безобразно вел себя на уроках. Но мне показалось странным, зачем меня вызывают как свидетеля. Что и откуда могу я знать об этих его темных делах?
Оказалось: вызвали по его просьбе. Когда явилась, меня спросили:
— Как он к вам относился? — Я ответила:
— И относился, и относится очень хорошо, по-дружески.
— А к другим девушкам из вашего класса?
Этого вопроса я никак не ожидала и попалась впросак. Мне не надо было отвечать на него. Но мои бывшие одноклассницы уже успели настроить меня против подследственного. И я сказала то, что говорили все, что приставал он к одной ученице нашего класса, оставив ее после урока якобы для того, чтобы она исправила свои плохие оценки по его предмету.
Хотя бы подумала (я себя имею в виду), что представляла собой эта девица! Мы, старшеклассницы послевоенных лет, были еще совсем девчонки. Одевались скромно, кое-кто из нас еще бантики прицеплял к косичкам. Косметикой не пользовались. А эта "краля", как могла, старалась выглядеть взрослой: школьную форму не носила, прическу делала в парикмахерской, подводила глаза и губы красила. Да она сама напрашивалась на то, чтобы на нее, такую раскрасавицу, обращали внимание не мальчики, а мужчины. И, наверное, не жаловалась подружкам, а хвалилась, что покорила самого Коротаева.
Вот это и должна была я сказать следователю, который беседовал со мной, если уж молчать не умею. Опять подвел меня мой длинный язык и непонимание, что не все, что знаешь о человеке, можно другим говорить, тем более то, что тебе сорока на хвосте принесла, о человеке, которого ты уважаешь. И без моего доноса разобрались бы в этом деле. А я должна была вспомнить, сколько добра он мне сделал, подумать, как он надеялся на мою поддержку. А я оказалась такой неблагодарной, снова поддавшись стадному чувству. Обманула надежды несчастного человека. Никогда себе этого не прощу. На суде выяснилось: он действительно несчастный, жертва войны. Воевал, тяжелобольным был взят в плен. В концлагере обрел дурную привычку, которая со временем укоренилась в нем. Ему не следовало, поменяв место жительства, менять место работы, переходить из женской школы в смешанную. В наши дни то, чем он занимался в те годы, уже не считается преступлением. Но то, что он совращал мальчиков, иначе назвать нельзя.
Суд был закрытым. Кто из наших мальчишек пострадал от педагога-развратителя, нам, девчонкам, выяснить не удалось. Да мы и не задавались такой целью. Известным стало лишь, кто из ребят первым подал жалобу на Коротаева. Этот юноша, преодолевая смущение, на каждом углу в школе громогласно вещал о том, что с ним приключилось, подбивая тех, кого постигла та же участь, последовать его примеру, что парни и делали, возможно, даже против своего желания. Стыдно ведь было, наверное, признаться, что вляпались в такую грязь. На заседании суда Павел Николаевич держался спокойно, умерив наконец свой гонор. Вину свою признал. В последнем слове сказал вот что:
— Ничего не стоило мне на протяжении многих лет побеждать кого угодно, но только не самого себя…
Его приговорили к тюремному заключению. Но скоро освободили, признав психически больным.
Однажды, когда его выпустили на свободу, мы с ним случайно встретились на каком-то из перекрестков. Я, уже осознав, что вела себя неправильно в качестве свидетеля, поздоровалась с ним, но он, не ответив мне, демонстративно отвернулся.
Через какое-то время, игнорируя запрет заниматься педагогической практикой, он устроился на работу в одну из школ на окраине города. Но продержался там недолго. Лишившись этого места, вынужден был покинуть город. Куда подался он потом? Слышала я — уехал за границу насовсем, в ту страну, где все еще жила женщина, которая выходила его, когда он болел тифом.
Когда я вспоминаю Павла Николаевича, этого талантливого человека, судьба которого сложилась столь трагически, сердце мое сжимается от боли. Простит ли он когда-нибудь мою вину перед ним?
— О спорте
В аттестате зрелости по физкультуре стоит у меня четверка. Но я думаю, эта оценка завышенная. Преподаватель не захотел "портить" мой документ единственной тройкой. Что заставляет меня утверждать это? То, что, учась в 9-10 классах, я часто пропускала уроки физкультуры. Сперва потому, что с этих занятий меня, как председателя учкома, вечно вызывали на всевозможные мероприятия, а потом уже без всяких уважительных причин, просто потому что отвыкла заниматься спортом.
Но если вдуматься, причина моего стремления обойти физкультурный зал кроется гораздо глубже: меня просто-напросто не увлекал ни один из известных мне в то время видов спорта. И я так обленилась в конце концов, что даже зарядку по утрам перестала делать. И вдруг, приехав в Свердловск и поступив в институт, узнаю, что существует совершенно необычный, чисто женский вид спорта — художественная гимнастика и что такая секция есть в моем вузе. Я выбрала время и посетила занятия этой секции. И от удивления разинула рот, когда вошла в зал. Звучала музыка. Молодые девушки в маечках и трусиках танцевали с длинными разноцветными лентами. Это было так красиво! — описать невозможно. Это зрелище можно сравнить только лишь с семицветной радугой. А сами девушки — как они были красивы! Отточенные, как у балерин, фигурки, грациозные движения, одухотворенные лица. Они выполняли упражнения с мячом, обручем, скакалкой, с булавами. В общем, играли. А играть в детстве я очень любила. Скакалку и мяч, можно сказать, из рук не выпускала. Делали мостик, шпагат, балетные прыжки, повороты. Это было именно то, чему всегда хотелось мне научиться. Но я не знала, у кого и где. В нашей школе, во всяком случае, занятий по художественной гимнастике не проводилось, а спортивная мне не нравилась.
В тот день гимнастки готовились к межрайонным соревнованиям. Я подошла к их руководительнице — женщине средних лет, с некрасивым лицом, но очень красивой фигурой, и сказала, что хочу записаться в эту секцию. Исполнив мою просьбу, она усадила меня на стул, в комнате, где девушки переодевались, и дала полистать самоучитель по этому виду спорта. Подсказала, где можно такой альбом приобрести. Я купила эту книгу и по одному часу в день стала тренироваться дома, а два раза в неделю, по два часа, в спортзале. Конечно, мне было далеко до гимнасток-разрядниц, но я не отчаивалась. Главное ведь было не чемпионкой стать, а привести свою фигуру в порядок и окрепнуть физически.
Вернувшись в родной город, я сразу же поинтересовалась, есть ли в пединституте нужная мне секция. Мне сказали: есть. Записавшись в нее, я снова стала по два раза в неделю заниматься в спортзале. Остальные дни — дома. От занятий в спортивном зале, как и другие девушки, уставала страшно. После тренировок иногда возвращалась домой, еле волоча ноги. Но, как ни странно, усталость эта была приятной. Отдохнув, чувствовала себя великолепно. Напрашивается вопрос: где брала я время для регулярных занятий физкультурой, если мне приходилось, сдавая экзамены экстерном за два курса, и науками заниматься не шаляй-валяй, а с очень большим напряжением. Ответ простой: мой день был расписан не только по часам, но и по минутам. Спала я в это время по 6 часов в сутки. Я неукоснительно соблюдала строгий график. В нем не было места только одному виду "деятельности" — болтовне.
За время учебы в старших классах наболталась я досыта. Да и не с кем было мне сейчас вести задушевные разговоры. Не было в городе уже тех подружек, кому я открывала душу. Они остались в Свердловске…
Миновало полгода с тех пор, как я открыла для себя художественную гимнастику. И вот, в одно прекрасное утро, тренируясь перед зеркалом, я сделала еще одно открытие: за прошедшие шесть месяцев внешне я очень изменилась. Плечи развернулись, спина выпрямилась, грудь выдалась вперед. Талия, которая и прежде была тонкой, сделалась просто осиной. Я смогла ее обхватить четырьмя пальцами. Одним словом, благодаря постоянным тренировкам, превратилась из угловатой девочки-подростка в стройную девушку.