- Тебя за прижимистость небось с ярославского-то завода и сняли! Нанеся противнику такой удар, Вячеслав Игнатьевич принялся усиленно потчевать Тасю икрой.
- Его не снимали, а культурно передвинули, - сказал Андрей Николаевич.
Все смеялись, и Тася смеялась, два директора продолжали переругиваться. Герман Иванович принял участие в этом споре, высказавшись в том смысле, что теперь плохо и тому и другому: "совнархоз не главк", "от совнархоза лопаты на чердаке не спрячешь".
Терехов смеялся своим обаятельным мальчишеским смехом, но в споре участия не принимал. Те двое от всего сердца ругали друг друга и хохотали.
Раздался звонок, вошел еще гость, в украинской расшитой рубашке и высоких сапогах, бритоголовый, с дубленым морщинистым лицом, сказал "мое почтение" и остановился в дверях.
- Садись, садись с нами, Дмитрич, - пригласил его толстяк, - выпей, расскажи, что видел.
- Ну, я все обошел, - сообщил вновь пришедший и сел возле толстого директора. - Все как есть.
- Ну и какое твое впечатление? - спросил Терехов и шепнул Тасе: - Это его рабочий-ремонтник, - Терехов кивнул на толстого директора, - он его привез как передовика. Вообще старый хороший рабочий.
- Я так скажу, Никанор Ильич, не лучше нашего. Я все обошел. И как же они чистят трубы? Как при царе Иване. Колпаки сымают руками, теплообменники сымают руками.
- Да ну? - Довольный, толстяк покатился со смеху.
- Он на подмосковный завод ездил, по обмену опытом, - негромко пояснил Тасе Терехов.
- Не верите! В этом-то деле я петрю. - Рабочий постучал себя по лбу. Вальцовка, правда, у них электрическая.
- Ну и что? - спросил его директор.
- Фасону много, а так-то хуже нашего.
- Чем же?
- Ключи сами делают. Откуют шестигранник, приварят ручку - вот тебе и ключ.
- Да бу-удет тебе...
- Не верите! Видимости очень много. У нас так не особо форсисто, но порядку больше. Верно, Никанор Ильич.
- Вот лесть неприкрытая, - засмеялся Терехов, - а, Дмитрич?
- Не лесть, - с достоинством отозвался Дмитрич, - ничего подобного, Андрей Николаевич. Мне ребята московские говорят: иди выруби прокладку; а я говорю: а я кувалду твою взял бы и закинул. Инструмент - первое дело.
- Митричу штрафную, - сказал его директор.
Дмитрич выпил, закусил парниковым розовым помидором.
- Мы с Митричем скоро тридцать лет вместе на заводах на разных работаем, где только не побывали... Он вот знает, какой я директор...
- Упрямый бамбук! - сказал Вячеслав Игнатьевич, светясь простодушной наигранной улыбкой. - Вот какой ты директор, я знаю, спросите меня.
Ему хотелось продолжать игру. Все дружно засмеялись.
- Но резервы мощности они вскрывают, это надо отдать, - сказал Дмитрич, все продолжая о подмосковном крекинг-заводе, - и автоматикой занимаются, это от них не отымешь.
- У нас сейчас очень много талых вод, - задумчиво сказал толстый директор, обращаясь ко всем и ни к кому.
- Такой сегодня год, уж Урал - ручей, воробей перейдет, а на одиннадцать метров поднималась вода, - поддержал разговор Дмитрич.
Терехов шепнул Тасе:
- Не скучай.
Но она не скучала. Андрей Николаевич был рядом с нею, она не могла скучать, не имела права. А до остальных ей нет дела.
Андрей Николаевич спросил у нее:
- Что новенького в театрах столицы?
- Когда я жил в Сибири, то там приезжающие артисты обязательно считают своим долгом петь про священный Байкал, - сказал Никанор Ильич, толстый директор.
- А в Башкирию когда приезжают, исполняют танец с саблями, это уж обязательно, это для Башкирии главный номер, - засмеялся Герман Иванович.
- Я должен быть рядом, - шепнул ей на ухо Терехов, - я люблю тебя.
Тася залилась краской, оглянулась, не слышал ли кто, но за столом шумели и смеялись.
- Ох, интересно у нас там жизнь протекала! - Дмитрич вспоминал строительство завода в Орске.
- ...Есть инженер-проектировщик, а есть инженер-копировщик.
- Флаг висит - душа на месте, - сказал Дмитрич, наливая себе стопку водки. Он и его директор пили водку, остальные - вино и коньяк.
- Кто он? - спросила Тася у Терехова, показывая на улыбавшегося курчавого человека.
- Русаков; директор одного института на Урале.
- А тот? - Тася показала глазами на молчаливого гостя.
- А-а, - Терехов засмеялся, - тоже директор одного завода. Знаменит тем, что в любых условиях, в любое время дня и, разумеется, ночи может спать. Может сидя спать, может стоя спать, такой вот парень. Я уверен, что он и сейчас больше спят, нежели бодрствует. Беляев, ты спишь?
Беляев посмотрел на Терехова сонными глазами и спросил неожиданно:
- Споем?
- У него потрясающий голос, - шепнул Терехов.
И началось пение. Беляев высоким сильным голосом пел арии из опер, и все сходились на мнении, что он родился оперным певцом. Дмитрич тоже оказался певцом, действительно прекрасным, пел русские народные песни. У него был небольшой голос, и была в нем неправильность, голос как будто надтреснутый, по-стариковски дребезжащий, но пел Дмитрич приятно, особенно, по-своему, пел с убеждением, что песней все можно высказать: и любовь, и веселье, и тоску.
Однако Беляев со своим серьезным классическим репертуаром оттирал Дмитрича на задний план. Песни Дмитрича трогали только толстого директора и Тасю. Ей казалось, что такого задушевного пения она никогда не слышала.