Две недели шла напряжённая учёба. Тренировалась только кавалерия, учились по условным сигналам быстро наступать и быстро отступать. Потом нам объявили приказ: вся кавалерия уходит на перехват огромного обоза, который идёт на усиление городка противника. От успешности этого набега зависит, будет ли зимой этот городок кочевников проблемой или нет. Вся пехота оставалась в лагере, под прикрытием гуляй-городов и постоянных укреплений.
Государь распорядился танцевать полный балет перед выходом на битву. Ва радовалась тому, что может не танцевать и спокойно заниматься подготовкой лекарств, пока ей лично не принесли из штаба приглашение присутствовать в ложе для почетных гостей. Пришлось одеваться покрасивее.
Оказалось, что Ангела очень неплохо знала все па всех отделений балетов. Мы с ней всё время ошибались, но окружающие взрослые ошибались ещё больше, при этом они искренне веселились. Было даже завидно, что мы, сосредоточенные на фигурах балета, так веселиться не могли. Ва торчала за загородкой для уважаемых кочевников и развлекала их светской беседой, от чего устала намного больше, чем мы.
Сигура в числе других раненых тоже участвовала в балете. Кто не мог ходить, тех положили или посадили рядом, кто мог ходить, тем выделили отдельную колонну. Для возвращения раненых домой командование сформировало большой обоз с конвоем, их должны были отвезти назавтра, сразу после ухода боевых отрядов. Но для начала они должны были принять участие в балете.
В поход выступила действительно вся кавалерия, все, кто держался в седле, даже Ангела пошла. Как выяснилось позже, у мамы Ангелы была более сильная способность в области ясновидения и положение противника на карте она указывала точнее. Но талантами Ангелы главнокомандующий тоже не пренебрегал. Каждое утро до сигнала к движению к нам являлся посыльный из штаба и клал перед девушкой копию карты.
Вышла не только кавалерия, за войском двигалось огромное количество лёгких повозок, приспособленных для быстрого движения по бездорожью. У них были огромные колеса, почти в мой рост, и всего одна ось. Только половина из них везли продовольствие, остальные шли пустыми. Генерал зачем-то взял с собой даже десяток лёгких катапульт.
На мой удивленный вопрос, зачем тащить пустые повозки, отец со смехом ответил, что это для таких дураков, как я, кто любит врагу в пасть прыгать, и обратно поедет сильно порезанным. Отец тоже пошел, несмотря на то, что нога гнулась ещё не очень хорошо.
Двигались мы очень быстро, проходя за день огромное расстояние. Про такое передвижение говорят «обгоняя вести о самих себе». Даже еду старались не готовить, генерал заранее всех предупредил, что первые три дня придётся есть только хлеб, сушеное мясо и копчения. Насколько я понимаю, мы забрались в тыл кочевникам вёрст на шестьсот — семьсот. В уме не помещались расстояния, на которых велась эта война.
Ещё в первый день я обнаружил, что песни Радо могут веселить не только кочевников. Когда к концу первого дня я устал пытаться удерживаться на болтающемся седле и начал оглядываться, то обнаружил, что все окружающие меня люди хмуро трясутся на своих лошадях и уже почти дошли до предела.
Я начал напевать один из наших маршей, весело и радостно. Народ начал просыпаться, включать сознание. Кое-кто начал подпевать. Все сразу приободрились, подтянулись. А я понял, что теперь никогда не смогу забыть о том, что можно следить за эмоциональным состоянием окружающих и подправлять его. Похоже, Радо учил меня песням именно для того, чтобы я научился именно этому умению контроля своего состояния и состояния окружающих.
Во время очередного перехода наш отряд под командованием отца был назначен в дозор. Мы должны были двигаться слева и чуть впереди от основного потока. Дорог тут не было нигде, но путь слева от намеченного для движения армии был сущим наказанием. Сплошные промоины, высокая трава, заросли каких-то растений типа камыша, которые не брал ни меч, ни топор — мы двигались совсем не так быстро, как предполагалось, и понемногу отставали от основных войск. Отец нервничал и подгонял, но толку от этого было мало. Все чаще приходилось слезать с коня и прорубать путь топором. Обычно мы с братьями делали это цепочкой — один рубил путь перед лошадьми, а остальные продирались сквозь заросли вперёд и рубили дорогу дальше. Перейдя в очередной раз вперёд, я раздвинул камышеподобную траву и обнаружил перед собой бера — да не обычного, а охотника на беров, то самое чудовище, которое вырастает из серых мозгоедов. Мне показалось, бер удивился не меньше моего.
На этот раз я решил отступить, громко предупреждая братьев. Наверное, это была ошибка. Чудовище решило, что я испугался и убегаю. Бер кинулся вперёд и мигом подмял меня под себя. Меня спасло только то, что он увидел работающего за мной Консанса и попытался свалить того ударом гигантской лапы. Консанс успел включить защиту, дальше я ничего не видел, так как на меня легло огромное брюхо зверя. Я попытался достать кинжал и воткнуть его в брюхо зверя поглубже. По-моему, зверь этого не заметил. Неожиданно туша куда-то умчалась. Я откатился в сторону, поднял глаза… И увидел демона, который водил в воздухе руками. Я сразу начал молиться. Демон со страшными ругательствами превратился в дым и исчез.
Судя по звукам, битва продолжалась где-то в стороне. Когда я нашёл своих, все мужчины отряда стояли вокруг зверя с отрубленной головой и задумчиво обозревали чудовище. Все сильно помятые, но вроде бы целые.
— Надо сжечь, — напомнил я.
— Не нуди, дай отдохнуть. Сам как, цел? — спросил отец.
Я опросил внутренние ощущения:
— Вроде да.
— Как же мы тебя вечером будем из лат доставать? Похоже, придётся по частям выковыривать, — пошутил отец.
Я опустил взгляд и обнаружил, что латы сильно помяты, особенно нагрудный пояс.
Вся компания весело засмеялась нехитрой шутке. Вот счастье-то, Пусю подколоть. Впрочем, всем нужна разрядка, так что пусть смеются.
А потом мы целый час пытались собрать траву для костра и поджечь. Трава гореть не хотела.
— Как думаешь, почему бесы ко мне прицепились? — спросил я двести пятую, обняв на ночь.
— Какие бесы? — заинтересовалась Ангела, обнимавшая меня с другой стороны.
Поскольку мы спали одетыми, сняв только верхнюю часть доспехов, никто не стал возражать, когда Ангела на первой же стоянке улеглась рядом со мной и Ва. Пришлось мне и её целовать на ночь.
— Не знаю. Я их никогда не видела. Вот о наших тёмных персоналиях слышала много, они даже на наших сестёр иногда нападали. Возможно, хотят уничтожить того, кто говорил с Радо и может сказать кочевникам что-то полезное.
— А кто такой Радо? — спросила Ангела.
Пришлось вкратце рассказать малышке о богах кочевников и о том, как я познакомился со странным бродягой.
Долго рассказывать не получилось, так как отец прикрикнул на нас, что отбой уже был и отдыхать — это приказ.
Колонна противника обнаружилась именно там, где ожидалась по донесениям разведчиков и ясновидящих. Мы обрушились на них ранним утром, когда воины ещё не облачались в доспехи. Если посчитать количество воинов, то их было, наверное, не меньше, чем нас. Большинство из них были пехотинцами.
Битвы не получилось, получилось избиение. Большинство воинов просто сразу сдались. Тех немногих воинов, которые успели надеть доспехи и построиться в коробчоки, расстреляли из катапульт.
Мы с Ва, Ангелой и гадюками торчали во второй линии, оказывали помощь раненым, так что всего избиения не видели. Раненых было немного, но всё-таки были. Нам хватило.
Ближе к вечеру прибыл посыльный от генерала, сказал, что среди пленных обнаружили какую-то жрицу. Ва приглашали посмотреть.
Мы вскочили в сёдла и поехали. Жрица обнаружилась среди длинных рядов пленных, сидевших на земле со связанными руками. У неё на голове тоже была треугольная шапочка, похожая на шапочку Ва, но эта шапочка очень сильно отличалась. Да и вся одежда у неё сильно отличалась. Она была предназначена скорее для того, чтобы подчёркивать женские прелести, чем скрывать.
При взгляде на эту пышную полураздетую деваху во мне возникли очень сильные противоречивые ощущения. С одной стороны, хотелось кинуться на неё, как на жирную землю, чтобы осеменять, осеменять, и осеменять. С другой стороны, хотелось бежать от неё, завывая от ужаса и от того, насколько грязные и животные глубины она поднимает в твоей душе.
— Расстрелять из луков, стрелы из тела не доставать, дать прогореть вместе с телом, наконечники достать только через пять минут, — сказала Ва графу ага Аркнейн, на которого генерал свалил все дела с пленными. Потом Ва осмотрела соседних кочевников и начала указывать: — А ещё так же расстрелять и сжечь вот этого, этого, этого и этого. Этих троих в каратин, они не так больны, их ещё можно вылечить.
Пока Ва с графом ехали вдоль ряда пленных, неведомая жрица мне подмигнула:
— Я люблю удовлетворять мужчин. Если хочешь, стану твоей рабыней. Не пожалеешь.
Соседние кочевники захихикали:
— Да, эта умеет. Не пожалеешь, красавчик.
— От тебя за сто шагов несёт пороком духа. Вот ещё с грязью мне связываться очень хотелось…
Наши благородные, стоявшие в охранении, весело заржали. И чего они так ржут? Ва с графом вернулись.
— Мы обычно не расстреливаем пленных. Тем более таких, которые сдались сами, добровольно перешли на нашу сторону, — говорил граф.
Ва развернулась и осмотрела наших солдат:
— А ещё расстрелять и сжечь вот этого и вот этого. Нечего было трахать жрицу Родиты. Их набирают среди тех девочек, которых ещё в детстве продали в платные женщины. Кто не распался морально к пятнадцати годам, тех делают жрицами Родиты, учат петь и танцевать, а также художественно удовлетворять мужчин. Родита — богиня зачатия и удовольствий. В её честь положено заниматься любовью со всеми… с полями, растениями, животными и любыми людьми. Глупые кочевники считают за счастье поиметь такую жрицу. Только они уже к четырнадцати больны всеми половыми заболеваниями, которые только существуют. Если не грохните указанных людей, у вас эти болезни по всему лагерю пойдут. А некоторые из них очень злые. За полгода у вас нос провалится, а затем и сердце в студень превратится.
— А лекарство?
— Нет. Можно было бы не расстреливать своих, если была бы уверенность в том, что они ни с кем целоваться и заниматься любовью не будут. Но это невозможно, от этой болезни очень сильно хочется трахаться.
Граф распорядился привести священника, а затем приказал расстрелять всех кочевников, на кого указала Ва. Даже тех, кого можно было вылечить.
Жрица Родиты начала выкрикивать проклятие Васте и всем её жрицам. Кричала она недолго.
Глядя на утыканных стрелами людей, потрясенная Ва сказала:
— Но троих же можно было вылечить?
— А по пути они заразили бы ещё несколько десятков. Я не уверен, что доведу до нужного места остальных пленных. Возможно, их всех придётся пустить под нож. Так что делаем что можем.
Пришёл святой отец, принял исповедь у блудников. Их расстреляли и положили на костер вместе с кочевниками. Ва бегала вокруг и следила, чтобы никто не касался тел руками.
А она умеет быть безжалостной.
На обратном пути я спросил:
— Ва, а что это за богиня такая? Если у неё жрицы такие? Я по описаниям считал, что это просто богиня плотской любви.
— Богиня плотской любви, семьи и здоровья детей — это Здравалания. Ей молятся о послании супруга, о крепости семьи и здравии детей. Но людям этого мало… Им хочется удовольствий без ответственности. Вот для таких людей и есть Родита. У вас же в богах есть тёмные личности? Дьявол, бесы?
— Это не боги. Это просто враги Бога.
— Не важно. У нас их аналоги — тёмные боги. Чернобог, Родита, там их ещё много, больших и малых, несколько сотен. Даже я их всех не знаю.
В лечебницу наших раненых больше не приводили. Начали приводить пленных раненых кочевников, тех, кто ещё мог идти. Этих было намного больше.
Ва переговорила с некоторыми и выяснила, почему победа досталась нам так легко. Эти люди были из недавно завоёванного государства. Их поставили перед выбором — воевать против нашей империи или смерть. Они ненавидели захватчиков не меньше нашего. Их гнали в городок скорее не как воинов, а как рабочую силу и пахарей — они должны были подготовить площадку для наступления в следующем году.
Вместе с огромным количеством пленных мы захватили и обоз с продовольствием и оружием. Теперь кочевникам в городке точно придётся съесть всех лошадей.
Обратно мы почему-то возвращались другой дорогой. Мало того, генерал приказал не ждать медленно идущий обоз и колонну пленных, а двигаться к цели на максимальной скорости.
Последнее решение вызывало много пересудов. Если кочевники не совсем дураки, то они постараются отбить обоз, и наша малочисленная охрана не сможет их сдержать. Разведчиков противника видели многие, они часто крутились вокруг армии. Догнать их было невозможно — на своих маленьких лошадках они скакали очень быстро, к тому же их не было видно в высокой траве. Было очевидно, что противник знает если не об основной армии, то об обозе почти всё. Но потом начальники отрядов приказали всем заткнуться и довериться начальству.
Двигались мы как-то странно и совсем не в сторону лагеря. Сначала мы шли к городку кочевников, потом повернули на юг, потом опять на запад. А потом вообще три дня прятались, стирались и сушились.
Вечером третьего дня объявили приказ: генерал надеялся, что кочевники купятся на приманку в виде обоза и пошлют часть сил для его захвата. Это позволило бы уничтожить силы противника по частям. Но кочевники не купились. Поэтому мы идём на соединение с нашей пехотной армией, которая в настоящий момент начинает осаду городка кочевников.
Ещё два дня дикой скачки, и мы увидели город противника, коробочки наших гуляй-городов и скачущих вокруг них кочевников. Правильнее было сказать, что не наша пехота осаждала городок, а конные кочевники осаждали нашу пехоту. Передовые отряды с ходу пошли на помощь пехоте и врубились в отряды кочевников. Противник удара не ожидал. Часть подразделений погибла, раздавленные нашей тяжёлой кавалерией, но большинство кочевников успело удрать за укрепления через дальние ворота. Началась планомерная осада.