— Кого это они так несут?! — воскликнул Манера.
Во дворе теперь стояли четыре крытых грузовика, около них — три или четыре кучки ополченцев. Пятую кучку составляли люди с черепами на баскских беретах. Белобрысый парень из СС стоял в стороне, Держа на сворках двух собак. И еще один — в широкополой шляпе, в кожаной куртке и с черным хлыстом в руке — вдруг вышел из двери и торопливо подошел к капитану Клемму.
— Всего сто, — сказал ему капитан.
— А здесь сколько? — спросил подошедший.
Он был выше капитана, его плечи в кожаной куртке были шире, он сосчитал заключенных через голову капитана. Потом указал на рабочего, которого несли на плечах.
— Этого тоже?
— Да, этого тоже, — сказал капитан.
Человек вошел в здание тюрьмы, он прошагал по двору тяжелой походкой, слегка покачиваясь, как ярмарочный перекупщик. В здании он спустился и снова поднялся по лестнице, сошел в убежище, к камерам, ведя за собой людей с черепами на беретах.
Ему открыли первую камеру.
— Сколько здесь?
— Девять.
— Девять? Выходи все девять.
Девятеро были отправлены во двор, а в камере остались койка, тюфяк на полу, одеяло на полу и кучки кала.
Ему открыли вторую камеру.
— Сколько?
— Десять.
Четверо сидели на единственной койке.
— Встать! — крикнул человек.
Он отправил их наверх и снова осмотрел камеру. Один заключенный жевал хлеб, прислонившись к стене под окном; другой, пока человек глядел, почесал себе локоть — и был отправлен во двор. На двор был отправлен и третий, стоявший неподвижно, руки за спину. А у четвертого, который лежал на полу, завернувшись в одеяло, человек спросил:
— Что с тобой? Ты болен?
Заключенный медленно встал, с одеялом на голове, и человек сказал ему:
— Ты оставайся.
Он сам закрыл дверь, за которой остались человек в одеяле и еще один, но в следующей камере, увидев на койке съежившегося бородача с желтым лицом, крикнул:
— Ты тоже болен? Все вы тут больны, что ли?
Он велел стащить бородача с койки и увидел второго, еще более желтого, тощего и щуплого, который примостился в ногах первого.
— Обоих вон, — приказал человек.
Второго поставили на ноги: это был почти мальчик с большой головой и черными кудрями.
— Кто еще здесь нездоров? — спросил человек.
Один робко поднял руку, но сидевший рядом тут же толкнул его локтем.
— Что с тобой?
— Зубы болят.
— Тогда ступай вон.
Он велел вывести заключенного и сказал тому, который толкнул первого локтем:
— Ты ему что-то хотел сказать? Ступай тоже вон!
Он и тут сам захлопнул двери; арестантов, наполнивших коридор, соединили наручниками по двое я увели. Человек продолжал свое дело, теперь более тщательно выбирая по одному или по двое заключенных из камеры. Он смотрел подолгу, и, если лицо чем-нибудь останавливало его внимание — потому ли, что было моложе других или старше, потому ли, что на нем появлялось подобие улыбки или оно выглядело особенно удрученным, — говорил: «Этот. И этот». В одной камере он посмотрел и никого не выбрал, закрыл дверь, не взяв ни одного арестанта. В последней камере, в бомбоубежище, где были рабочие, он ограничился тем, что приказал выйти всем старше сорока лет.
Теперь его хлыст свистел, он тряс им над головой, голос его стал громче и выше, тот самый голос, который звучал над улицами Милана, когда затворялись двери магазинов и люди повторяли: «Черный Пес! Черный Пес!»