Журкин тоже согласливо закивал: какие-то утешительные и плодоносящие догадки почуялись ему у Петра. "Верно, за ним - как за стеной. Первое время починкой гармоний перебьюсь... а там ведь и выдадут когда-нибудь жалованье-то!"
А Петр раздумчиво свертывал цыгарку. Несмотря на напущенный на себя всезнающий вид, он еще смутно уяснял, как и чем орудует Аграфена Ивановна у большой воды... Смотрел исподтишка на Дусю, перетирающую чашки. Она, балованная королевская дочь, лишь по принуждению сидела сейчас около них, зачумленных и нищих. Ну, подождем! Водка мечтательно окрыляла его, и уже по-другому, заманчиво мерещились только что пройденные, осыпанные бураном стогна строительства, словно сквозь Дусю теперь сладко видимые, утепленные ее женской теплотой... Несомненно, крылась тут непочатая почти нажива... Подождем! Петр очень изящно, невиданно для здешней горницы, изогнулся перед Дусей с цыгаркой: "Разрешите?" Но та лишь пренебрежительно тряхнула стриженой волнистой головкой: "Мне-то что!" Для Дуси он не существовал.
Аграфена Ивановна, боязливо дивовавшаяся на эти его выверты, вдруг вымолвила:
- Родимый, ты скажи правду: можбыть, жулик ты?
Петр, скорбно вздохнув, слазил в карман за карточкой.
- Я в свою очередь спрошу вас: что говорит вам этот предмет?
Старуха, не отрывая глаз от изображения, убито мигала.
- И хотя это самая дорогая мне память, дарю вам за вашу ласку!
- Коль ты вправду ему дружок, скажи: где сыночек мой?
- Мамаша! - Петр в расстройстве нагнулся к старухину уху. - Хотите, чтоб сгибли все? Вы, извиняюсь, женщина... хотя и мать. Как же я вам могу доверить? Вот Ваня брательник мне близкий, а сказал я ему когда-нибудь одно слово?
Аграфена Ивановна, сама продувная, базарная, колебалась.
- Я, родимый, понимаю... Вот когда мы еще в Самаре-то скрывались, один заведующий там с Дусей гулял, все утешал меня: "Ваш сын, говорит, может быть, заехал в такое место, что ему и писать оттуда нельзя, чтобы вас через это не подвести..."
- А я что говорю?
- Он мне не только что брательник, - разливался охмелевший гробовщик, он, тетя Груня, друг мне, он - стена!
Дуся, позевывая, собирала перемытые чашки. Порой мимо Петра тянулась через стол, будоража его теплым веяньем груди. Таких чистотелых, красиво одетых барышень давно не видел рядом с собой. Не сводил с нее льстивых глаз.
- Как вы замечательно похожи на брата вашего Мишу! Вы в Мшанске меня не помните? Рысак у меня еще был, под голубой сеткой. Как бывало прокачу по Пензенской, так все кругом: "Браво! Бис!"
- Нет, не помню.
- Ну да, девочкой еще были.
- Разборчива девка не по временам, - вступилась Аграфена Ивановна. Какие кавалеристые сватались, заведующие даже - не хочет.
- Подумаешь, нэпочники всякие...
Аграфена Ивановна вздохнула, добавив не без тайной гордости:
- "Только, слышь, с инженером распишусь, больше ни с кем", - вот у нас как!
"С инженером"... Петр словно озяб, услышав это. О, какая натуга еще предстояла впереди, труды, темнота...
- Значит, мамаша... если какие дела в общем интересе обрисуются, то помочь я всегда...
- Эти уж мне дела! - Аграфена Ивановна, скучая, отмахивалась, она еще не давалась в руки совсем. - Чегой-то у вас тут в ящике-то?
- Гармонья, - ответил гробовщик.
Старуха оживела:
- Гармонья? Ну да, помню, помню. Сыграл бы нам маленько, Иван!
- Очень замечательный музыкант, прямо артист! - нахваливал Петр гробовщика, обращаясь по-прежнему к безучастной Дусе. - Он одну пьесу играет из жизни: "Истерзанный, измученный, наш брат мастеровой..." Наплачешься. За ним однажды две деревни мужиков без ума ушли, за гармоньей, все бросили. Ваня, сыграй, когда дамы просят!
- Дак у меня, вроде сказать, зарок.
- Ну, какой еще зарок! - недовольно сказала Аграфена Ивановна.
Гробовщик совестился:
- Дак... я так порешил: когда мы с Петяшей свое счастье здесь найдем, подразживемся маленько, вот тогда я выну и гряну - эх! А пока пускай в сундучке полежит.
- Ну, ты зарок-то себе оставь, а нам сыграй, разок сыграй! Не ломайся, тебя честью накормили-напоили.
Но гробовщик мучительно отнекивался. Аграфена Ивановна пьяно раскосматилась от гнева, обернулась ералашной, косогубой бабой, крикнула:
- Тебе говорят: будешь играть?
- Зарок даден, - умоляюще противился гробовщик, - теть Грунь.
Аграфена Ивановна разгульно поднялась со стула.
- Так? Ну... вот тебе бог, а вот порог... проваливай отсюда!
- Войдите в понятие, тетя Груня!
- Проваливай - и никаких! Всегда непочетливый был. За хлеб-соль трудно уважить? Не зря, видно, в острог-то сажали... шут тебя знает, за что...
Гробовщик с убитым видом увязывался, валил на себя шубу. Тишка подошел к столу на цыпочках, поставил пустую чашку на краешек и так же на цыпочках убрался к порогу. Шея за ночь еще тощее, еще длиннее стала, ножа просила своею безропотностью.
Петр тоже встал, посумрачнев. Неладно получилось. Аграфена Ивановна подшлепала к нему в упор.
- А ты останься, тебе угол найдем.
Петр мешкал:
- Вы бы извинили, Аграфена Ивановна...
Гробовщик уже взвалил на плечи свою поклажу, Тишка съежился у двери, не зная, брать Петрову торбу или нет. Петр искоса, просительно поглядел на Дусю. Если б она хоть взглядом чуть показала, чтоб остался...
Нет, Дуся с балованными губками не видела никого.
Петр шагнул к порогу.