- Что же, ты правильно это задумал. Тут... молодежь надо в работу взять. Вот попробуй, у себя сорганизуй.
Журкин не ожидал, чтобы так сразу...
- Ничего, действуй, мы тебе поможем.
В радостной распаленности своей гробовщик сейчас был на все согласен. Солнце, какое солнце лилось на мир!
- Поможете - тогда, конечно. Опять же надо разный припас достать веревки, топоры.
Гробовщик осмелел, баловное мечтанье даже позволил себе:
- Опять же каски...
Подопригора согласен был и на каски. И теперь он больше хотел знать об этом человеке.
- Ты ведь в плотничьей артели работаешь?
Журкин объяснил, что он собственно мастер-краснодеревец, и опять: что мастеров этих осталось мало, потому что для них работы нету.
Подопригора порицающе сказал:
- Нам мастера на квалифицированную работу, на деревообделочный завод нужны.
Журкин потупился - ожидающе, благодарно. Вот когда приспела минута выложить все... И не рассказывалось ему, а прямо пелось - словоохотливо, звонко, по-бабьи: про те же гробы, про мшанское бедованье,- всего себя вынес перед Подопригорой, как на ладонях (чуть даже не упомянул насчет восьми ртов - восьми кусков, но вовремя осекся)... Подопригора слушал, сочувственно кивая. Иначе и быть не могло. И вдруг опять просверлил Журкина взгляд пристальный, резкий.
- Так ты, говоришь, сюда кусок рвануть приехал?
Гробовщик смутился, не зная, к чему такой поворот. Неизвестно, что сказал бы дальше Подопригора, если бы странное смятенье не почуялось от них неподалеку. Базарную толпу зыблило, шатало волнами.
---
...Тишка спустился со своего постамента. От сказочной переодетости, от волнения млела голова. Фотограф уже обмывал карточку, пылко любуясь:
- Очень дивный снимок, только с глазом, молодой человечек, маленькое изувеченьице получилось. Ну, ничего.
В то же время из-за полотнища вывернулся (Тишка втайне давно этого опасался) гуляющий Василий Петрович и с ним человек пять его присных. Остановились, глазея, посмеиваясь. Тишка с умыслом медленно расстегивал свой диковинный кафтан, назло как можно медленнее, чтобы доказать, что нисколько они его не касаются. И все-таки горько защемило от них, от счастливцев... В это время вытолкнуло на него из толпы Аграфену Ивановну.
Она шла колесящей, полупьяной походкой, за нею - пасмурный Петр. Это он, Петр, потребовал разыскать и еще раз допросить возчика, который ездил с возами: не было ли с его стороны какого шахер-махера? Аграфена Ивановна беспамятно бормотала на ходу, злоба ее продолжала искать пищи, и Тишка вдруг сверкнул перед ней серебряным своим опереньем.
Старуха узнавала его - с ненавистью, с трясеньем.
- Смотрите... как-кой клоун разрядился! - ахнула она.- И эдакий клоун... эдакий сопливец руку тянул, чтоб церкву божию ломать. Поотсохли бы у тебя руки, паскудный!
Тишка опешил, но тут же упоительное остервенение подхватило его. Как будто обиды этой только и жаждала душа.
- Мы, тетенька, не кирпичи ломаем, а ваш буржуйский притон.- Эти слова он слышал от Подопригоры и теперь с наслажденьем отплачивал ими старухе в самые глаза - за счастливчиков, за цилиндры, за все...- И будем ломать, да, и будем ломать.
- Да как это ты...- отшатнулась старуха.- Граждане...- Она крутилась, окончательно ополоумев, не находя слов.- Граждане... вот этот деньги у меня вынул.
Василий Петрович подвинулся к старухе, серьезный, руки в карманы.
- Не ори, чего зря орешь!
Старуха завопила опять. Вблизи загустел народ. Петр загородился за ним, зорко поджидая, что будет. Цепкая лапа ухватила Тишку за ворот:
- Этот?
Фотограф плачуще суетился:
- Погодь, не тронь в костюмчике. Костюмчик сымет, тогда бей.
Василий Петрович сшиб кулаком лапу с Тишкиных плеч.
- Брешет она... мы видали.
- Граждане, одна банда! - ликующе вопила Аграфена Ивановна.
Некая рука сгребла ее, оттащила назад.
- Дальше, мамаша, без вас обойдется! - шипел ей на ухо знакомый голос. Где-то крикнули:
- Рабочих бьют!
С недоброй торопливостью протискивались поближе к шуму барахольщики, лоточники. Тишка бездыханно взирал на чьи-то щеки, подобные волосатым шарам, слышал тяжелый дых: это те, хозяева, доискивались его. Среди них крестился бородавчатый старичок. Все валилось на Тишку круженьем, убоем... Присные Василия Петровича отпихнули его к себе за спины. Спины были в пиджаках, крутые, нацеленные.
Меж обеих человечьих стен прошлась пустота. Обе стены поталкивались, пошатывались. Василий Петрович переминался, по-прежнему руки в карманы.
- Ну?
Вдали плутал милицейский свисток. Из базарной гущи выперло кряжистого сонного рыбника. Он сказал:
- Ворье покрывать?
И базарные, гудя, надвинулись. К Тишке подбежал в раскрыленной шубе Журкин. Спины в пиджаках теснились назад, отталкивая обоих. Гробовщик глянул: наплывали знакомые, в диком волосе, косогубые от злобы хари. Словно уже рухали обугленные бараки, пламя жрало долину, человечьи труды... В Сызрани случались когда-то разудалые бои. Гробовщик, не переводя духу, засучил рукава и быком пошел вперед.
И стена колыхнулась вместе с ним. Он вывалился на базарных, в шубе до полу, вровень им, пожилой, густокосматый, свирепо выворачивающий из рукавов руки-корневища. Базарные замешкались.
- Какого Каина выпустили!
- Берегись, у них пушки...
Последнее относилось, должно быть, к Подопригоре, который прорвался вслед за Журкиным. Но Подопригора отнюдь не имел обличил человека, готового к драке. Он спрашивал охлаждающе:
- В чем дело, граждане?
Он по-свойски попридержал за грудь освирепевшего гробовщика.