— Что акт! — грустно заметил Пташкин. — Поработали бы с мое в газете — мигом бы забыли про всякие эти акты. Иной раз полы дома вымоешь — вот и весь половой акт!
При этих словах он посторонился, пропуская в театр Моськина, и тревожно покосился на его ношу.
—А вообще, —добавил он горько. —Театр ваш —сплошное надувательство! Ждешь, ждешь премьеры, стынешь тут на ветру, а в итоге —нате вам, пива нет! Люди вон со своими канистрами идут... Неспроста это...
— Судя по запаху, — задумчиво возразил Барский, — это все-таки бензин... Интересно, зачем в погорелом театре бензин?
—Может быть —террорист? —с надеждой предположил репортер, доставая пачку “Беломора”, из которой, как из решета, сыпался табак.
Барский сочувственно промолчал. Пташкин прикурил сморщенную “беломорину”, низко опустив голову, от чего почти вся его маленькая фигурка скрылась за полями широкой шляпы. Он был похож на симпатичного, но потрепанного гнома. Он пробавлялся банальнейшими заметками и не тянул даже на областной уровень, но в его неугомонном
сердце все еще жила мечта о неслыханной, сногшибательной сенсации, и это вызывало в Барском уважение.
Он глянул на часы.
— Однако! Ждать да догонять...
Скучающим взором он окинул серую улицу и раскрыл от удивления рот. Медленной семенящей походочкой, спотыкаясь на каждом шагу, к театру подбирался не кто иной, как Стеблицкий. Он явно надеялся проскользнуть мимо Барского незамеченным, но тот немедленно развеял его иллюзии.
—Ба! И вы здесь! —Барский раскрыл шутовские объятья. —А я знал, что вы обязательно соскучитесь!
Стеблицкий съежился. Репортер разглядывал его с неприкрытым любопытством.
—Не паясничайте, Барский! —слабым голосом проговорил Олег Петрович. —Я здесь... по делу!
—Ну, конечно, по делу! Кстати, давеча хотел вам напомнить, но вы были так стремительны...
Он обернулся к Пташкину и церемонно объявил:
—Мой друг и, в некотором роде, соратник, известнейший педагог —Олег Петрович Стеблицкий!
Однако соратник, игнорируя условности этикета, мышью проскользнул в дверь театра и исчез. Барский развел руками.
— Увы, мой друг, кажется, не в духе!
—А у него, по-моему, морда разбита, —вскользь заметил Пташкин и тут же испытующе заглянул Барскому в глаза. —Не сочтите за навязчивость, коллега, но, ежели у вас не сложилось и вам требуется компаньон... в рассуждении пива... или, скажем, более серьезных материй... Всегда к услугам!
Барский посмотрел на корреспондента —весь вид того выражал сейчас благонамеренность, стремление и готовность. “Надо же —печально подумал он. —При такой продувной физиономии и не устроить себе счастье в личной жизни! Всегда без денег, всегда одна пуговица оторвана, жена изменяет с инспектором ГАИ по фамилии Хрущ... другой бы повесился при таких обстоятельствах, а он, знай себе, строчит про дорогу к храму...”.
— Скажите, — неожиданно спросил Барский. — А почему вы еще и Врублевский?
Корреспондент ухмыльнулся.
—Это, брат, дело интимное! Ошибка молодости, вроде татуировки... Глупо, да уже не сведешь. Да и лень... Ну, так как — берете в компанию?
— Погодите-погодите... — барский встревоженно прислушался. — Слышите? Там что-то стряслось...
Действительно в стенах театра вдруг возник странный гул, который, разрастаясь из глубины здания как диковинный пузырь, разрешился мощным ударом в дверь, после чего наружу вылетел взъерошенный Стеблицкий. С тихим лепетом: “Пожар!” он побежал в сумерки. Следом за ним выметнулась гардеробщица, на плечах которой ослепительно белела необъятная вязаная шаль. “Пожар!!” И тут уж повалили разом жуткие загримированные хари в бейсболках и майках до колен, девушки в телесного цвета трико, и музыканты в синих костюмах с медными пуговицами. В этой каше статью и гласом выделялся главный режиссер Бирюлин, который указывая куда-то огромным пальцем, зверски орал: “Держите гада!”.
Компаньоны еле успели посторониться, чтобы людской поток не смял их. Барский раздумывал не долее секунды.
—Значит так, —возбужденно скомандовал он, хлопая газетчика по плечу. —Догоните моего друга и никуда не отпускайте. Ждите на углу. Ни во что не встревайте. Я мигом. -Пташкин только послушно кивал.
Барский обогнул театр с тыла. На его удачу под окном была свалена в кучу какая-то тара. Вскарабкавшись на нее, Барский решительно выбил стекло и протиснулся в узкий проем. Спрыгнув с подоконника, он оказался в пустом коридоре. Где-то слышались панические крики. Огня не было видно, но удушливый запах дыма ощущался явственно. Барский уверенно прошел по коридору, свернул направо и чуть не споткнулся о сидящего на полу человека.
Человек этот напоминал известную фотографию, олицетворявшую крах третьего рейха -он сидел, расставив колени и безнадежно погрузив лицо в ладони, так что были видны лишь светлые нечесанные вихри. Вокруг струился удушающий дым.
Барский, не церемонясь, ухватил сидящего за светлый чуб и заглянул в лицо. Лицо, окаменевшее в тупом отчаянии, было ему незнакомо, но от человека так пахло бензином, что Барский без труда сообразил.
— Террорист?! — присвистнул он. — Так вы на самом деле?.. Вот радость для Пташкина!.. А что вы тут сидите? Ранены?
Моськин, не делая никаких попыток освободить чуб, монотонно пробормотал:
— Я поджег театр... — и всхлипнул.
—Я бы сам его поджег, —признался Барский. —Да все как-то духу не хватало... Однако, вы зря тут сидите. Вам бежать надо. Скрываться. Путать следы.
Он отпустил голову Моськина, которая тут же вернулась в прежнюю позицию, отряхнул ладони и быстро огляделся.
— Ладно, — пообещал он. — Я сейчас проверну одно дельце и помогу вам уйти от рук правосудия... Я мигом!
Он бегом ворвался в костюмерную и, чертыхаясь, принялся копаться в пыльных пронафталиненных одеждах. Одежды были всех веков и народов, но вожделенный пиджак как сквозь землю провалился.
— Чтоб он сдох! — говорил Барский, швыряя на пол камзолы, фраки и туалет вдовствующей королевы. — Чтоб он сгорел этот Бирюлин! Не удивлюсь, если он запер пиджак в сейф...
Он беспомощно оглянулся и увидел пиджак, который мирно висел на спинке стула. Барский схватил его, пнул стул ногой и выскочил в коридор.
Дым валил уже изо всех щелей —густыми серыми струями. Террорист сидел на прежнем месте и беспрестанно кашлял, захлебываясь, пуча глаза и багровея. Барский на ходу уцепил его за воротник и рывком поднял на ноги. Моськин сгибался в три погибели и надсадно дохал. Барский бросился вперед, волоча левой рукой странного поджигателя и размахивая правой, в которой был зажат белый пиджак.
До разбитого окна добрались, кашляя дуэтом. К Моськину вернулась некоторая активность, и наружу он выбрался сам, разрушив при этом пирамиду из ящиков. Барский, спрыгнув, чуть не сломал ногу и выронил пиджак.
Некоторое время они сидели на земле и тяжело дышали. Барский с некоторым удивлением осознал, что как-то незаметно белый пиджак обрастает новыми людьми и подозрительными обстоятельствами, и ни к чему хорошему это привести не может. Ведь как бы поступил умный человек? Он потихоньку, без лишней помпы, в уединении проверил бы возможности пиджака и извлек из него возможные выгоды. А что делает артист Барский? Он собирает вокруг кучу народу... а как не собирать? Как сказал этот чудик Стеблицкий —”артисту нужна разрядка”... А как бросишь этого —унылого террориста, явно вляпавшегося не в свое дело... Эвон, кашляет, Барбос!
Барский без особого почтения скатал пиджак в рулон, сунул под мышку и, прихрамывая, подошел к Моськину.
— Ну-с, подозреваемый, — строго сказал он. — Пора!
Моськин вздрогнул, затравленно посмотрел на актера, но покорно встал и понуро поплелся рядом. Они вышли из-за театрального здания и увидели огромную гомонящую
толпу. Зеваки сбегались отовсюду. Из окон театра валил дым. Где-то неподалеку выли пожарные машины.
Моськин застонал, обхватил голову руками и сделал попытку усесться на тротуар. Барский поспешно подхватил его под локоть и грубо потащил прочь.
Катастрофа странным образом взбодрила его. С наслаждением первооткрывателя отмечал он посторонние, неважные вещи —что вечерний воздух свеж и прихвачен морозцем, что на фоне синих сумерек красиво серебрятся облачка пара изо рта, что зажглись все до одного фонари и сверкающими цепочками покатились к окраинам...
Веселым и щедрым чувствовал он себя, и хотелось веселья всем —всем этим чокнутым, перепуганным человечкам, без денег, с разбитыми мордами, подозрительно провонявшим бензином —и он чувствовал, что может дать им это веселье, и какая разница —из чего будет сделано это веселье!