Олег Петрович не запомнил, как добрался до дома. Упав на тахту, он свернулся эмбрионом и забылся тяжким сном.
И во сне к нему в избу вбежали дети, его бессчисленные ученики. С испуганными лицами они кричали: “тятя, тятя!”. Почему-то все они были в школьной форме его детства —в суконных перепоясанных гимнастерках с мелкими пузатыми пуговками из желтого металла, с бляхами на ремнях и в фуражках с гербом. Они кричали, что кто-то несет мертвеца. И точно — в дверь кто-то вошел. Олег Петрович (тоже почему-то в школьной форме) вскочил взволнованно —на пороге стоял поэт Пушкин с черным лицом в бакенбардах, но в белом костюме южного джентльмена —и на руках он молча держал тело, щедро припудренное, перепачканное землей.
— Я не я, и лошадь не моя! — серьезно сказал Стеблицкий.
А дети закричали. И он закричал вместе с ними.
5.
Кто, ну, кто воспоет эти бледные немощные ноги мужчины, разменявшего пятый десяток? Эти дряблые ноги, желеобразные, декорированные домашними трусами в цветочек? Да никто. Даже Брюсов, упокой его душу, не попросит поскорее закрыть их, бледных.
Да и как их закрыть, когда надо вставать, включаться, двигаться неуклонным осточертевшим маршрутом, который предначертан рядом министерств и ведомств, а, возможно, и самим генетическим кодом. А так и просится на эту гусиную интеллигентскую кожицу блатная сентенция: “Они устали”.
Бедный Стеблицкий, измученный видениями, не сразу понял, что нынче воскресенье. Он сидел, нахохлившись, на постели, опустив бледные ноги на пол, и смотрел на них — как бы со стороны. Со стороны они выглядели уставшими и даже чужими. С трудом верилось, что эти чужие ноги куда-либо еще пойдут и уж тем более понесут на себе всего Стеблицкого.
А между тем воскресенье вползало в окна безмятежным жемчужным светом, извлекая из сумерек устойчивые приметы реальности —полудохлый кактус на подоконнике, пустые стулья, ритмичный узор на обоях и живописные складки холостяцкой постели. Олег Петрович вдруг понял — точно, воскресенье.
И стало полегче. Он снова обрел ноги —в ласковых рассветных лучах они даже будто порозовели слегка и тоже обрели хозяина, подняли смиренно и понесли в туалет.
Однако у туалета Стеблицкого подвели руки. Он впервые за всю неделю прикоснулся к заколдованному выключателю. Машинально. Раздался треск. Вспышка. Все тело Стеблицкого от кончика указательного пальца до пятки словно проткнуло горячей стальной спицей. В глазах помутилось, и очнулся он на полу.
Злосчастный выключатель оплавился и источал зловонный дым. Рука была полна электричества. Олег Петрович заплакал.
Для него было слишком. Забытое детство, отрегулированная юность, родные цитаты, чужая инфляция, люди на корточках, общественный транспорт, грязь, одиночество, погибший “Премьер”, труп в канаве и странные генералы —все замкнулось в этом дьявольском выключателе —дернуло и вышибло почтенного гражданина Стеблицкого в аут.
Он сидел на холодном полу, с переполненным мочевым пузырем, и жидкость текла из его глаз, а ноги опять бледнели и притворялись чужими.
И в это время раздался требовательный стук в дверь.
В стуке этом Мозг Олега Петровича, подстегнутый электричеством, без труда различал: следователя со значком высшей школы на пиджаке, служебную собаку, конвой, этап, сосны, стреляющие от мороза и бог знает что еще. Олег Петрович окончательно впал в истерику и, подбирая на ходу слезы, прямо в трусах пошел сдаваться.
За дверью стоял Барский. Он был трезв и серьезен, но с похмельной маятой в глазах.
— У вас что — горе? — безжалостно спросил он.
Стеблицкий смотрел на него тупо и жалобно.
—Позвольте же войти! —нетерпеливо сказал Барский. —Почему у вас звонок не звенит? Пробки?
Стеблицкий молча уступил ему дорогу.
Барский вошел, снимая на ходу меховую куртку. На нем уже не было изысканного костюма —простой свитер и синие джинсы. На джентльмена с Юга он теперь не был похож. На прогорающего фермера с каких-нибудь бедлендов — пожалуй.
— Нет, в самом деле, что с вами?.. Ба! Какая вонь! У вас пожар?.. Ах, вот в чем дело...
Он наконец заметил в полумраке чадящий выключатель и некоторое время смотрел на него в глубокой задумчивости.
—М-да... Пожалуй, определенная тенденция намечается... —непонятно заключил он и тут же скомандовал. —Вы, давайте, приведите себя в порядок —смокинг, там, бабочка... Все
таки к вам артист пришел, а не свинья в ермолке... А я пока пойду включу пробки. Пробкито у вас автоматические — хоть это-то вам известно, гуманитарий?
Он вышел на лестничную площадку и, пока возился там в электричестве, Олег Петрович успел натянуть штаны и вытереть слезы.
Барский вернулся и с удовольствием зажег свет в прихожей.
Стеблицкий смотрел на него из комнаты, поддерживая полузастегнутые брюки. Он тоже сейчас не был похож на джентльмена, хотя бы и с Севера —изящные руки превратились в трясущиеся лапки, волосы тусклыми сосульками свисали на изможденное чело. Более всего он походил на брошенного мужа —брошенного внезапно и вульгарно — ради какогонибудь пожарника с блестящими пуговицами и рыжими усами.
— Застегните штаны, — посоветовал Барский. — Тогда их не надо будет держать. И сядьте в кресло.
Олег Петрович послушно все выполнил.
—Теперь слушайте сюда, —важно сказал Барский, расхаживая по комнате. —Как говорится: “Клара, я пришел сообщить тебе нечто необыкновенное!”... Впрочем... Вы вот что... у вас выпить есть?
Увидев глаза Стеблицкого, Барский милостиво махнул рукой.
—Догадываюсь —нет! Что ж, плавности повествования тогда не ждите. Не понимаю, почему я решил довериться вам... Хотя —кому же еще? Все-таки свежее лицо... В переносном, конечно, смысле... Я, пожалуй, сяду.
Он опустился на стул и пронзительно взглянул на съежившегося Стеблицкого.
—Тут такое дело... Этот ваш гений, режиссер... Заменил меня в “Птице” этим... юным гением... Ну, хрен с ним... Спектакль идет, я в буфете пью вино... Вдруг крики, шум... Что за черт? За кулисами —бедлам, занавес опущен, юный гений —белый как мел —шатается и мычит.. Тело тащут... Скандал! Что такое, говорю... Петров, говорят, прямо на сцене... Дуба дал... Петров!! Хохмач, здоровяк, морда румяная, как кирпич! Дублер мой плачет, трясется, волосы рвет... Воды поднесли —стакан вдребезги! Прямо МХАТ какой-то! Режиссер, гений, стоит и молча кусает губы... Эх, им бы, дуракам, все это на сцене проделать — шквал аплодисментов, море цветов!
Тут меня будто кольнуло что-то. Я этого дублера успокоил —вот вроде как вас ---и расспросил потихоньку. И вот что выяснилось: Петров этот во время действия подкалывать его начал. Ну, знаете, в зрительном зале незаметно, а на сцене товарищу любую пакость можно устроить...
Вот, например, был случай. Батурин Ильича играл, а Селиверстов —Свердлова Якоба. И вот привязался к нему Батурин —между репликами ему талдычит: “А ведь вы, това’ищ
Свердлов Якоб —ев’ей!” и смеется своим заразительным смехом. Селиверстов нервничает конечно. А у него рабочий сцены закадычный дружок был. Он и подговорил его —как встанет Ильич на люк, я ногой топну, а ты люк-то —того! Но вышло так, что в последнюю секунду Батурин с люка ушел, а на свое место стул поставил. В порыве революционного озарения. Представляете, Ильич в жилетке, лоб высокий —мудрость и решительность. А перед ним стул —бац и исчез! все обалдели. А Батурин —что значит большой мастер -посмотрел задумчиво в зал и говорит эдак глубокомысленно: ”’ушится, това’ищи, ‘ушится ста’ый ми’ !”.
—Вы знаете, —с тихой ненавистью вдруг сказал Стеблицкий. —Ваш выключатель ударил меня током... А вчера вечером я видел, как из канавы выкопали труп... И собака тоже там была.
В глазах Барского появилось любопытство. — А кирпич? — живо спросил он. — Что же теперь делать?! — брызгая слюной, завизжал Олег Петрович. Барский недовольно фыркнул. —А я о чем? —сказал он раздраженно. —Но слушайте дальше! Юнец-то этот в сердцах на
сцене Петрову что сказал? Он сказал ему: “Чтоб ты сдох!”. Петров и сдох. — Ну и? — спросил Стеблицкий, чуть не плача. — Ну и! Дублер мой был одет в тот белый пиджак! Брюки-то я уделал вконец, так что
брюки они заменили, а пиджачок-то был тот! — Не понимаю... —Не понимаете? —зловеще усмехнулся Барский. —Все дело в пиджаке! Что-то вроде
волшебной палочки. И сделался таковым недавно —после той ночи с дождем и ветром. Почему — я не знаю. Может, дождь какой алхимический был...
— Вы несете чушь! — неожиданно окрепшим голосом сказал Стеблицкий. — Ахинею! Его сознание на миг обрело опору, нащупав знакомую менторскую тропку в болоте кошмара.
Барский чуть помедлил, посмотрел с интересом и спросил: — А труп? И сознание Олега Петровича опять провалилось по колено. — Что же делать?! Что делать?! — заныл он, дергая себя за волосы.
—Что?! —победно воскликнул актер, закидывая ногу на ногу. —Конфисковать пиджак и сыграть пьесу “Исполнение желаний”! Конечно, не таких дурацких... Мы проведем эксперимент. Представляете, какие открываются горизонты? Мы попросим у пиджака кучу денег, автомобили, виллу на Гавайях... красивых женщин... Телок, как сейчас говорят... —он испытующе посмотрел на растерзанного Стеблицкого. —Вы заживете на широкую ногу!
Столь щедрое обещание привело Олега Петровича в крайнее раздражение. Он взмахнул руками, вскочил, зачем-то подбежал к окну и оттуда закричал:
—Чушь! Прекратите меня мучить! Вы вторглись в мою жизнь, как... как... Боже мой, как мне тяжело!