После возвращения из туристской поездки Арсентий Хворостянко не без самолюбования рассказал об этом разговоре райкомовцам. А секретарь райкома затем похвалился в обкоме:
- Хворостянко наш отличился за границей.
- Чем?
- Одна буржуазная газета назвала его суперкоммунистом.
- Да ну?.. Хворостянко? За что такая честь?
- Когда его тамошние студенты спросили, нравится ли ему жизнь в Советском Союзе, он ответил, что не нравится.
- ??!!
- Да-да, так и ляпнул. Тогда студенты пристали с расспросами: "Почему да чем не нравится?" А он, шельмец, знаете, что ответил? "Мне не нравится, что в Советском Союзе семичасовой рабочий день. Лучше бы шестичасовой. Не нравится, что предоставляется за счет государства только месячный отпуск; лучше - если бы трехмесячный". Не нравится, видите ли, ему, что надо еще платить деньги в столовых и ресторанах, за такси, за одежду в магазине. Недоволен он и тем, что большие расходы на армию, которую вынуждены держать из-за угроз империалистов. И еще что-то и еще... А потом спросил у студентов, чем нравится им их строй, и они с хохотом убежали.
Об этом интервью Арсентия Хворостянко заграничным студентам написала районная газета, приводил его в своей лекции кто-то из областных пропагандистов.
А потом вдруг Арсентия Хворостянко выдвинули на работу в обком партии, и он был убежден, что решающую роль в этом сыграла его поездка за границу - тот самый случай, который является царем вселенной.
Правда, через два года произошло неожиданное: кто-то из сослуживцев принес на работу книжечку известного писателя "На "Подолии" вокруг Европы" - увлекательно написанные путевые заметки. В них дважды мелькала и фамилия Арсентия Никоновича. Описывался также и нашумевший разговор с иностранными студентами, с той лишь разницей, что интервью студентам давал, если верить книжечке, не Арсентий Хворостянко, а ее автор писатель с довольно известным именем.
В обкоме подняли Арсентия Никоновича на смех. А он, вначале опешив, затем так искренне возмутился "произволом" писателя и с таким негодованием принялся сочинять опровержение в издательство, выпустившее в свет книжечку, что все поверили в правоту Арсентия. Даже начали уговаривать его проявить благородство и не ставить известного литератора в неловкое положение.
Хворостянко укротил свою ярость только после того, как кто-то шепнул ему на ухо, что видел эту книжечку на столе у секретаря обкома с дарственной надписью автора.
С той поры Арсентий Никонович великодушно позабыл о своей туристской поездке - никогда не затевал о ней разговора. И почему-то стал избегать встреч с секретарем обкома.
Но у инструкторов есть такая не очень приятная обязанность: время от времени заступать на суточное дежурство по обкому партии; и тогда уж хочешь не хочешь, не уклониться от "свидания" с начальством. А Хворостянко все-таки уклонялся. Получалось так, что дежурить ему приходилось как раз тогда, когда Федор Пантелеевич Квита находился в отъезде. Вот и недавно Арсентий Никонович дежурил, властвуя в кабинете секретаря обкома, уехавшего на несколько суток в дальний район.
Во время этого дежурства подвернулся новый, с приметами знамения случай, коему, видимо, предстояло вновь повернуть течение жизни Арсентия Хворостянко.
А случилось вот что. Вечером в кабинете секретаря обкома раздался звонок правительственного телефона. Арсентий дрогнувшей рукой поднял трубку и по-военному доложил:
- Дежурный по обкому Хворостянко слушает!
- А-а, привет, Арсентий! - откликнулась трубка знакомым фальцетом. Как живешь?
Хворостянко узнал голос ответственного работника ЦК партии Украины, с которым он когда-то познакомился в санатории.
Обменялись приветствиями и ничего не значащими фразами.
- Где Федор Пантелеевич? - спрашивали из Киева.
- Уехал в район.
- Передай ему, пусть нас не торопит с ответом на свое письмо. Письмо дельное, убедительное, и тут надо помозговать, посоветоваться.
- Что за письмо? - поинтересовался Хворостянко.
- А ты не в курсе?.. Впрочем, это не для огласки. Но могу сказать по секрету: Федор Пантелеевич предлагает слить ваши сельский и промышленный обкомы в один. Правильно предлагает, но ты же понимаешь, на чье решение он посягает?
- Понимаю, поэтому я от вас ничего не слышал, - ответил Арсентий Никонович, перейдя на официальный тон. - Звоните завтра утром, Федор Пантелеевич должен быть на месте.
Закончив разговор, Арсентий Хворостянко опустился в мягкое кресло и обхватил ладонями голову. Было над чем задуматься. А вдруг действительно сольют обкомы? Вспомнился давнишний разговор со Степаном Григоренко о том, что разделение обкома на сельский и промышленный - абсурд, вспомнились ходящие в народе злые анекдоты по этому поводу. Все может быть... А если нет? Если Федору Пантелеевичу дадут по шапке за его письмо? От этого Арсентию Хворостянко беды, конечно, не будет. Но при объединении обкомов он наверняка останется не у дел. Наверняка! Арсентий Хворостянко хорошо знает обкомовские кадры: с такими зубрами не посоревнуешься - все работяги, имеют образование, большой опыт, а он, Хворостянко, был взят в область только потому, что при учреждении двух обкомов потребовались новые работники.
И пусть! Арсентий Хворостянко готов работать там, где от него больше пользы народу и партии. Ну, что такое областной центр? Тут и человеком себя по-настоящему не чувствуешь. Много ли значит инструктор обкома, когда в городе столько секретарей обкомов и горкома, председателей облисполкомов и их заместителей, директоров институтов, театров, ученых, писателей, артистов. На торжественных собраниях Арсентию Хворостянко не то что в президиуме - в партере не всегда место находится...
Другое дело - районный центр. Ты там можешь быть первым из первых, согласно твоему положению и твоим заслугам.
Но это, как любит выражаться Арсентий Никонович, эмоциональная и десятистепенная сторона вопроса. Важнее то, что в районе можно на полную силу развернуть свои организаторские способности. Работа в обкоме научила его многому. Главное - показатели. То есть - результаты трудовых усилий народа. Важно, чтоб район стал маяком. А этого Хворостянко может добиться, если возглавит партийную организацию. Пройдет год-два, и зашагает победной поступью район впереди всей области. Передовикам же, как известно, почет и уважение. Ведь есть же секретари парткомов, избранные в ЦК.
В тот памятный вечер Арсентий Хворостянко и замыслил вернуться в милый его сердцу Будомир, где он когда-то работал, близ которого родился и вырос. Правда, маячил преградой бывший партизанский командир Степан Григоренко. Но не пора ли Степану Прокоповичу на заслуженный и почетный отдых? Ведь потрудился он на своем веку немало. Много пережил... Ранен... Придется подсказать ему насчет пенсии.
С тех пор Арсентий Никонович не упускал случая, чтобы не побывать в Будомире. Вот и сегодня надеялся завернуть туда. Тем более есть причина: уехал в Кохановку на работу Юра. Надо посмотреть, как он там устроился, помочь советами и, разумеется, дать понять председателю колхоза, что под его начало попал не кто-нибудь, а его, Арсентия Хворостянко, родной сын.
23
Старческий сон зыбок, как туманная дымка на ветру. Зашуршит под печью мышь, и Кузьма Лунатик уже слышит ее и сквозь дрему долго и обстоятельно размышляет над тем, что кошка совсем обленилась и пора ее завязать в старый мешок и тайком забросить в какой-нибудь грузовик дальнего рейса, проходящий через Кохановку.
Спит старый Кузьма в кухне на лежанке. Встает он всегда раньше всех, тихонько выходит во двор и, отойдя подальше от хаты, долго кашляет, проклиная на чем свет стоит табак и людей, которые надоумили его курить. Но сегодня Кузьма не торопился, хотя в окна уже стучался подслеповатый рассвет, а кухонька наполнялась пепельной прозрачностью. Не выспался он из-за того, что сын его, Серега, пришел домой после полуночи, крепко выпивший, и привел с собой на ночлег приехавшего вчера в Кохановку молодого техника-строителя со смешной фамилией Хворостянко. Пока улеглись спать, в горнице долго слышался говор, злой смешок Сереги. В кухню несколько раз заходила Наталка - его жена, сердито гремела в темноте горшками, доставая из печи грушевый узвар. Вот и не хочется Кузьме вставать. Он с кряхтением повернулся на другой бок, зашелестев сенником, закрыл глаза и попытался мерным дыханием убаюкать себя. Но под окном зычно загорланил петух: "Ку-ка-ре-к-у-у-у!" Кузьма досадливо хмыкнул: в пении петуха ему всегда слышится озорной призыв: "Пойдем вы-пье-е-м!" На этот призыв откликаются соседские петухи. Но они вопят уже другое: "Нема на что-о-о!"
Петушиные стенания набирали силу, прокатываясь по всему селу.
Скрипнула дверь, и в кухню зашла Наталка. Кузьма услышал, как звякнула она подойником, и понял, что невестка отправляется на ферму доить коров: значит, теперь целую неделю будет ходить на работу с утра.
Наталка давно ушла, а Кузьма все думает о ней. Хорошую невестку бог послал ему - не скупую, сердечную, ласковую. Кажется, покойная жена Харитина так не заботилась, чтоб был он сыт, одет в чистое и не оборван. Только у самой Наталки нет счастья. Не склеилась у них с Серегой семейная жизнь. И не покидают, видать, невестку надежды, что отыщется ее отец, пропавший на войне. А надежды, если они не сбываются, сушат сердце и затмевают радость. Впрочем, нельзя сказать, что на людях Наталка очень уж безрадостная и замкнутая. Кузьма сам не раз слышал, как она пела с женщинами на сенокосе или на буряках. Да еще как пела! Будто родилась в Кохановке и с молоком матери впитала ее буйную песенность. Голос у Наталки - чистое серебро: более тонкого и сильного подголоска и не вообразишь. Но звучит в нем что-то особенное, словно не от земли, а от какой-то непонятной Кузьме утонченности характера, от необыкновенной женственности, совсем не похожей на необузданные натуры кохановских молодиц.
Удивительно, как Наталка, дочка интеллигентных родителей, втянулась в трудную и хлопотливую селянскую жизнь. Управляется дома и на ферме да еще находит время посидеть у телевизора, которым год назад обзавелась семья Лунатиков.
И текут, текут мысли старого Кузьмы. Временами он даже не различает, где мысли, а где сновидения. Вот видится ему бывший заместитель головы колхоза Василь Васюта. Высокий, кривоногий Васюта подкрадывается к Наталке, которая стоит у стога и накладывает на телегу сено. Осклабившись, он обнимает Наталку, шепчет ей какие-то слова. Наталка выгибается, пытается вырваться из ручищ Васюты, но он подламывает ее и валит к подножию стога. Наталке, наконец, удается высвободить руки; в один миг на красном лице Василия вспыхивают багровые, налившиеся кровью борозды следы ногтей. Промокая платком кровь на разодранном лице, он яростно матерится и упрекает Наталку, что не понимает она шуток.
А вот Василь Васюта перелетает через плетень в огород, лихо удирая от пьяного Сереги, который "желает объясниться" с ним.
Приступ кашля развеял сновидения, и Кузьма заворочался на лежанке. В это время под окном снова раздалось протяжно-голосистое: "Пойдем выпье-е-ем!.." Кузьма вспомнил об обещании Насти поставить бутылку "калиновки", если он поможет разладить любовь ее Маринки и Андрея Ярчука.
"Спасибо, что напомнил", - весело подумал о петухе Кузьма и проворно поднялся с лежанки.
Зажег свет, включил электроплитку и поставил на нее большую кастрюлю с водой. Затем долго колдовал над приготовленными с вечера кореньями, дробя их на мелкие кусочки. Высыпав снадобье в огромную глиняную миску, где был замочен мак, Кузьма сел на пол и, зажав миску в коленях, начал большим деревянным пестом растирать мак. Потом замесил тесто для вареников.
План у Кузьмы был прост. Под лесом, где раскинулся молодой сад, стоит обветшавший домик погибшего в войну учителя Прошу. В нем помещается весенняя сторожка колхозного пасечника. А сейчас, когда ульи вывезли далеко за село - на поля гречихи, пасечник тоже живет возле пчел, в шалаше. И Кузьме поручили присматривать за домиком. Вот старик и решил заманить туда Андрея и Маринку.
Бросая в кипяток большие бокастые вареники с тертым маком и "чудодейственным" зельем - "сухоткой", Кузьма сочинял речь, какую должен будет произнести перед Андреем:
"Будь другом, Андрей Павлович, окажи великодушную помощь. Пчелы на пасеке захворали, колхозная, можно сказать, собственность гибнет - два роя: выскакивают из ульев, как кузнечики, и дальше не летят. А я знаю средство от этой болезни: надо, чтобы хлопец и дивчина, у которых любовь, поели из одной миски меду этих пчел. Лучше, если с варениками. И пчелы тут же выздоровеют. Не смейся. Пчела - она разумнее человека. Она этими самыми... токами чувствует..."
Кузьма был убежден, что не найдется в Кохановке человека, который отказался бы "на дурняка" поесть меду с варениками.