- Где он? - насторожился Павел Платонович.
- Был в конторе. Потом пошел к Насте.
- Зачем к Насте?
- Ну... к сыну пошел, - Андрей ответил через силу.
- К Юре? Да он же у Лунатиков ночевал.
- У Лунатиков? - переспросил Андрей, кинув озадаченный взгляд на отца.
27
Кузьма Лунатик вышел в село, когда солнце выглянуло из-за леса и обдало Кохановку еще не горячими, но щедро-яркими лучами. Старик неторопливо брел через выгон. Облитая росным серебром чахлая мурава на выгоне была исполосована зеленой чернотой следов - здесь прошел недавно на пастбище скот. За выгоном высилось среди безмолвно толпившихся акаций белостенное здание, где помещались клуб, библиотека и контора правления колхоза. Туда и направлялся старый Кузьма, надеясь увидеть в конторе Павла Ярчука и спросить у него, где находится сейчас Андрей - дома, в поле или где-нибудь на колхозном дворе.
Главное для Кузьмы было - договориться с Андреем. А Маринку в любой час можно застать на строительной площадке и дать ей знак, что Андрей ждет ее по экстренному делу в хатине учителя Прошу. Затем Кузьма мигом доставит туда кастрюлю с варениками и банку с медом.
Если сказать по правде, Лунатик старался сейчас не столько из-за обещанной Настей "калиновки", сколько из-за того, что надоело ему томиться от безделья и чувствовать себя забытым, никому не нужным. Да и хорошо знал он, что Кохановка любит всякие веселые события и одаряет их героев благосклонностью и вниманием. А этот грех - страстишка хоть к какой-нибудь славе - за стариком водился с молодости.
С председателем колхоза Кузьма встретился неожиданно. Павел Платонович появился на тропе, петлявшей по огородам от старых левад к выгону; он всегда так ходил из дому в контору правления. По его быстрой энергичной походке и по тому, что капелюх надвинут на самые глаза, Кузьма понял, что председатель чем-то рассержен и в такую минуту к нему лучше не подступаться. Он так и сделал: приняв крайне озабоченный вид, круто повернул к тускло синевшей внизу Бужанке и быстро зашагал навстречу упруго дохнувшему влажному ветерку. Но тут же услышал требовательный голос Павла Ярчука:
- Кузьма Иванович, минуточку!
Лунатик с притворным удивлением покрутил головой по сторонам, будто не зная, кто и откуда позвал его, затем, посмотрев на председателя, с подчеркнутой радостью откликнулся:
- А, Павло Платонович! Здоров був, голова! Как спалось, отдыхалось?
- Спасибо, - хмуро ответил Павел. - Инструктора обкома видели?
- Какого инструктора?!
- Настя Черных к вам его направила.
- Ко мне?! - Кузьма испуганно перекрестился, ибо всегда чувствовал за собой какую-нибудь вину: то баловался самогоноварением, то прихватил с колхозного тока сумку зерна.
- Ну, не лично к вам. В вашу хату. У вас же ночевал техник-строитель?
- У нас, у нас.
- Вот он к нему и пошел.
- Там хата открыта. А строитель еще тово... спит, - поспешил Кузьма успокоить и себя и Павла Платоновича. - Но если надо, я уже скачу до дому! - он перебрал обутыми в разбитые парусиновые туфли ногами, тщетно стараясь изобразить застоявшегося рысака.
- Не надо, - остановил его взмахом руки Павел. - Разыщите лучше Тараса и скажите ему, что приехал представитель обкома. Пусть идет к нему и действует по обстановке.
- Все ясно как белый день! - Кузьма снова нетерпеливо затоптался на месте. - А насчет горилки и закуски Тарасу намекнуть?
- Боже вас упаси! - Павел измерил Лунатика строгим, предупреждающим взглядом и зашагал через выгон к белостенному зданию.
Когда Павел Ярчук поднялся уже на крыльцо правления колхоза, Кузьма Лунатик вдруг вспомнил, что не спросил об Андрее. Но окликать председателя не осмелился и, досадливо почесав в затылке, стал прикидывать в уме, где сейчас может быть Тарас Пересунько - секретарь партийной организации кохановского колхоза.
28
Тарас Пересунько - младший сын Югины, родной сестры Павла Ярчука. Теперь он был хозяином в старом ярчуковском доме, откуда Павел и Тодоска переселились в новый дом, построенный после войны в опустошенной леваде. Тарасу уже под тридцать. Отслужив в армии, он вернулся в Кохановку и женился на молоденькой учительнице начальной школы Докие (или Докие Аврамовне, как звали ее школяры), невысокой, стройной девушке, не очень красивой, но с живыми ясными глазами, добрым, доверчивым взглядом и мелодичным, несильным голосом.
Югина и ее муж Игнат - тяжко покалеченный на войне - очень гордились тем, что Тарас, простой хлопец с семилетним образованием, взял в жены учительку, и приняли ее в семью с той лаской и нежностью, на которую только способны простые люди.
А когда пошли у Докии и Тараса дети (сейчас их уже двое), Югина, повторив судьбу бабушек многих поколений, взяла заботы о них на себя. Да и не только о детях. Несмотря на то, что Югине давно перевалило на шестой десяток, она вела все хозяйство в доме и ухаживала за одноруким и одноногим Игнатом.
Некогда могучий, краснолицый, гнувший своими ручищами конские подковы, Игнат жил теперь, как клубок боли, которая часто просыпалась в нем и начинала терзать пронизанное многими осколками тело.
Почти лишенный возможности передвигаться, Игнат целыми днями слушал радио или читал газеты и журналы, а потом тайком доставал из-под матраца толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке и подолгу сидел над ней с карандашом в руках. Тарас догадывался, что за "бухалтерию" ведет его отец в черной тетради, ибо нередко, заглядывая в нее, задавал Тарасу неожиданно-каверзные вопросы.
- Ну, как ты мыслишь, Тарас, новым культом у нас еще не пахнет? спросил однажды Игнат.
- Вроде нет, - ответил Тарас, хотя временами и сам был не прочь покритиковать начальство: после разоблачений культа личности это стало модным в селе. Иногда доставалось даже секретарю обкома партии, хотя все, кто когда-либо встречался с ним, относились к нему с уважением, как к человеку умному, знающему жизнь и людей, умеющему смотреть в корень.
- Ой, смотри! - Игнат недовольно хмурил брови, если Тарас не разделял его опасений. - Чтоб не было, как в тридцатых!
В тридцатых годах Игнат Пересунько пострадал из-за культа. Как-то весной купил он в Виннице на рынке поношенные ботинки и завернул их в газету, не обратив внимания, что в газете был напечатан портрет наркома. Один гражданин, приметив это, потребовал от Игната идти за ним. Привел в какое-то помещение и, не говоря ни слова, "заехал" Игнату в ухо. А Игнат, полагая, что гражданин хочет отнять у него ботинки, развернулся и так ткнул ему кулачищем между глаз, что тот летел через всю комнату до противоположной стены. Откуда-то взялись люди в военном, скрутили Игната. Целую неделю сидел он в "холодной". Обошлось все благополучно только потому, что, пока выясняли личность Игната, самого наркома объявили "врагом народа".
И теперь Игнат со знанием дела раскрывал свежие газеты, прикидывая в уме, может ли газета привести несведущего человека к беде.
Но самыми неприятными для Тараса вопросами отца были те, которые касались не обязательных, по мнению Игната, или неразумных государственных расходов.
- Вот скажи мне, Тарас, - спросил однажды у сына Игнат, - не через меру ли мы щедры на помощь чужим странам?
- А как же иначе? - удивился Тарас. - Жить под одним небом и не помогать тем, кто в беду попадает?
- Я не о том, - сказал Игнат, выслушав сына с вежливым вниманием. Кто же будет против того, чтобы дать голодающим трохи пшеницы, или построить больницу в тех краях, где людей морит всякая холера и чума, или подкинуть грошей и лекарств после землетрясения? Но разъясни ты мне толком, зачем нам, скажем, строить за границей... это самое... где мячи ногами гоняют... стадионы?!
- Стадионы? - Тарас посмотрел на отца с недоверием. - Что-то не слышал о таком.
- Не слышал? - Игнат зашелся язвительным смешком. - А у меня есть вырезочка из газеты. - И старик, достав из-под матраца тетрадку с записями, извлек из нее клок газеты.
Тарас читал заметку о "комплексе спортивных сооружений" с недоуменным и растерянным видом. На этот конкретный вопрос он ответить не мог, хотя понимал главное - то, что понимают все; наше государство, идущее к коммунизму, оказывает помощь слабым странам не корысти ради, а по законам братства и дружбы.
Заметив озадаченность сына, Игнат продолжил разговор:
- А вот скажи, во сколько мильенов тот стадион нам обойдется? Не знаешь? А я примерно знаю. Подсчитал! На эти гроши можно было б если не всю, то половину нашей области шоссейными дорогами покрыть!
- Придет время, возьмемся и за дороги, - сердито ответил Тарас и прикрикнул на отца: - Читали бы, тату, лучше "Кобзарь"! Слушать надоело! Неужели вы, когда жили своим хозяйством, ничем не делились с соседями?
- Ну ладно, - вроде опять шел на мировую Игнат. - Не будем говорить о разных там стадионах и плотинах, которые в чужих краях строим за свои кровные гроши, хотя они нам самим нужны. Не об этом разговор. Ты вот что скажи: сколько стоит тот, говорят, хрустальный, вперемежку с золотом палац спорта, что в Киеве на Бессарабке построили? Не знаешь? Стоит больше, чем обошлись бы шоссейные дороги между главными селами области!
- Брехня! И никакой он не хрустальный и не золотой! Сам бывал там!