Слава Кпсс по — прежнему стоял в курилке. По тому, как он, раскрасневшийся оживленно о чем- то говорил, жестикулировал, было видно, что рабочее время им не потрачено даром: уже принял на грудь для разгона. Он мог, конечно, легко уйти со службы и сейчас, никто бы ему не сделал замечания. Начальству ни до чего сейчас не было дела. Известно, что в период реформ, катастроф и других стихийных бедствий каждый живет своими проблемами. Но Слава не уходил, ждал восемнадцати ноль — ноль, чтобы сорваться в штопор в Домжуре.
— Слава, а ты Петровичу домой звонил? Что — то на него не похоже, чтобы просто так службу похерил.
— Звонил. Никто не берет трубу. Переживает, наверное, дед, что «дембель» подкрался незаметно. Ему ведь точно ничего не светит. Выслуга предельная, квартира есть, возраст…Все против него.
— А ты что уже по совместительству начальник отдела кадров?
— Старик, ценю твой гуманизм, но «Боливар не вынесет двоих». И это так же очевидно, как и то, что я сегодня нажрусь. Пардон, накушаюсь.
— Кто сегодня из наших на колесах? — Корнеев никак не мог привыкнуть к новому тону, с каким говорил теперь с ним его бывший подчиненный. Он его раздражал.
— Иван, кажется. Только на него, сам понимаешь, где сядешь, там и слезешь. — Слава сделал глубокую затяжку, оценивающим взглядом посмотрел на окурок и швырнул его в сторону урны, нисколько не заботясь, попадет ли он в цель.
Вокруг старой чугунной урны уже ковром лежали окурки, но никого это не беспокоило. Раньше в «старорежимное» время где — нибудь в отдаленном гарнизоне окурок, брошенный на плацу, запросто мог стать «инспекторским» фактом, и сыграть злую шутку с командиром гарнизона. «Но новые песни придумала жизнь».
В главке чувствовалось запустение. Он чем — то стал напоминать грязный вокзал. Некогда красные ковровые дорожки, признак особого шика и значимости заведения, сейчас больше походили на прессованную пыль, потолки в разводах, трещинах и копоти, затхлый воздух, в котором явно ощущался неповторимый «аромат» прелой бумаги и мышей. Дело даже не в том, что последний раз ремонт здесь делали еще в семидесятые годы и штат уборщиц был сокращен до минимума. Сами офицеры чувствовали здесь себя временщиками, и это создавало особую атмосферу вокзального бытия.
— Вода ушла — песок остался. Любовь ушла — опустел дом, — Корнеев произнес слова из старого кинофильма, чем сильно озадачил Славу.
— Это ты, блин, о чем?
— О жизни, Слава, о чем же еще.
В кабинете Кологурова пахло, как на продовольственном складе. Запах распространяли два мешка картошки, мешок лука и несколько кочанов капусты, сваленные в углу. Сегодня во внутреннем дворе министерства с машины продавали овощи. Продначальство нещадно эксплуатировало старую почти рефлекторную склонность советских людей к закрытым распродажам и устраивала (конечно, не корысти ради, а токмо для блага офицерских семей) осенние базары. Цены на них действительно были чуть ниже рыночных, хотя качество оставляло желать лучшего. Офицерам, привыкшим экономить на всем, и эта скидка казалась значительной. Кормить семьи чем — то надо. И, чертыхаясь и матерясь, покупали мешками «дары подмосковных хозяйств», тащили все это в свои кабинеты. Потом большой головной болью вставал вопрос, как все это богатство доставить домой и, главное, где его хранить зимой.
Иван не стал по своему обыкновению заливать о каких — то срочных встречах и неотложных поездках, которые, как назло, мешают воспользоваться его стареньким «москвичом». Напротив, легко согласился подбросить Корнеева, но с одним условием, если тот поможет ему в погрузочно — разгрузочных работах. Раньше никому из его подчиненных и в голову бы не пришло с таким предложением обращаться к Корнееву, но сейчас все иначе. Начальник кончился.
Корнеев проглотил и эту «пилюлю», пора привыкать к новому качеству никому не нужного отставника. Но его передернуло, с какой обыденностью Иван взвалил мешок лука на свой погон полковника и понес к выходу. Николаю почему — то вспомнилось, как его, курсанта Львовского высшего военно — политического училища, задержал патруль гарнизонной комендатуры за то, что он нес в руках сверток: «Вы форму унижаете! Будущему офицеру свертки и авоськи носить не положено!»
Деваться было некуда: назвался груздем — полезай в кузов… Сначала Николай нес мешок на вытянутых руках. Это было тяжело и неудобно. Затем с каким — то нездоровым азартом он тоже взвалил картошку на свой полковничий погон, зло подумал: «Пора, видно, и мне испачкаться». Он нес по коридору министерства обороны этот проклятый мешок картошки, как крест на Голгофу. А ему вслед удивленно смотрели офицеры, теперь уже его бывшие подчиненные.
Корнееву очень нужно было поговорить с Петровичем, услышать его спокойный голос, почувствовать его мудрый жизненный настрой: все пройдет. К тому же Николай волновался, почему не вышел на службу такой стойкий служака, каким был Еремеев. Банально прогулять он не мог. Значит, есть причина.
Старенький, но ухоженный «москвич» Кологурова довольно резво пробивался по загруженным московским улицам. Подвижный, словно ртуть, он то и дело перестраивался из ряда в ряд в поисках свободного пространства. Не всегда это удавалось, но тем не менее стоять в пробках практически не приходилось. Квартира Еремеева находилась на окраине Москвы, и сейчас, повинуясь ежедневному циклу приливов и отливов транспорта, железная волна автомобилей шла к окраинам мегаполиса, туда, где расположились спальные микрорайоны. Было видно, что Иван знает этот маршрут очень хорошо. Он то неожиданно сворачивал в какие — то узкие улочки и успешно проскакивал скопление машин на центральной трассе, то петлял по дворам, но непременно оказывался впереди прежних своих соседей по монотонно ползущему потоку машин.
У какого — то универсама Иван остановился и сбегал за свежеиспеченными пирожками, объяснил: «Здесь дешевле и качество выпечки хорошее. Пекарня только раскручивается, рекламная, можно сказать, распродажа». В машине, действительно, вкусно запахло пирожками с капустой, и Николай, таясь, сглотнул предательски появившуюся слюну. Он сегодня еще крошки во рту не держал, не считая рюмки коньяку и одного печенья, которое съел у СВ.
В другом месте Кологуров купил два пакета молока. «Палатка подмосковного хозяйства, всего по семь рублей! Считай даром. Это тебе не «Домик в деревне» по двадцать за литр!» — с гордостью бывалого москвича доложил Иван. Все это он делал легко и с настроением. Было видно, что он доволен собой и, своей хозяйственной хваткой.
Корнеев с удивлением заметил, как резко изменился Иван, покинув стены главка. Он повеселел, стал энергичнее и раскованнее. Словно какая — то зажатая в нем пружина резко распрямилась и стала раскачиваться из стороны в сторону и весело звенеть.
Петрович жил в старой панельной пятиэтажке, так называемой «хрущевке». Корнеев здесь был всего несколько раз. Однажды заскочил перед командировкой в Чечню, куда они ехали вместе с Петровичем. Машина ждала их у подъезда под «парами»: опаздывали в аэропорт Чкаловский, но Еремеев все — таки затащил Корнеева за стол, угостил душистым крепким чаем, пирожками с рыбой, капустой и каким — то восхитительным паштетом собственного приготовления. «Людмила Петровна у меня мастерица по части «готовки», — в глазах Петровича играли трогательные огоньки, он нежно смотрел на свою супругу: рыхлую, полную женщину в стареньком халате.
Уже в прихожей Людмила Петровна распихивала по карманам шинели бутерброды, завернутые в фольгу, и голосом, не терпящим возражения, приговаривала: «На дорожку. Когда еще вас покормят. Да и кому вы там нужны».
А последний раз он здесь был по трагическому поводу: хоронили супругу Еремеева. Вернувшись с кладбища, Петрович сразу весь как — то съежился, постарел. Он сидел на кухне на белом табурете и повторял одну и ту же фразу: «Клава, ну как же так? Как же так…»
Корнеев опасался, что эту утрату Петрович не переживет. Но жизнь взяла своё. Еремеев, как хорошая рабочая лошадь, потащил свой жизненный воз дальше. Разве что теперь рубашки у него не всегда были такими свежими, как прежде, и на работе он задерживался по поводу и без.
Подъезд нисколько не изменился за эти годы. Тот же полумрак, исписанные стены, та же кошачья вонь и грязь. Фанерная дверь, обитая коричневым дерматином, оказалась незапертой. Сердце Корнеева забилось от нехорошего предчувствия.
— Петрович! Ты где? — громко позвал он в темноту коридора.
Ответа не последовало, но из комнаты доносился какой — то приглушенный шум. Корнеев толкнул дверь и сразу же увидел Петровича, лежащего на диване. Он был в форме, но ворот рубахи расстегнут, галстук валялся рядом, на полу. Потная прядь волос опускалась на лоб, его глаза были открыты. Увидев Николая, попытался изобразить что — то похожее на улыбку.
— Вот такая, понимаешь, загогулина. Что — то сердечко прихватило немного. Да проходи, что встал как вкопанный. Я сейчас… — Еремеев попытался, но тотчас снова рухнул на диван, побледнел.
— Петрович, лежать и не двигаться! Я сейчас врача вызову, понял?
— Какой врач. Ты попробуй, какое у меня крепкое рукопожатие, — он еще пытался шутить, — отлежусь немного и дело с концом. Ты мне лучше накапай валерьянки немного, она там, в шкафчике, на кухне. Который час?
— Двадцать минут девятого.
— Девять чего, утра или вечера?
— С тобой все ясно. Выходит, ты здесь весь день провалялся.
— Собирался на службу, и тут такое дело…Вырубился… Рад тебя видеть. Как здоровье после аварии? Машину сильно разбил?
— Лежи тихонько и молчи. Об этом после. Сейчас я тебе рюмашку валерьянки налью. — Корнеев пошел на кухню и без труда нашел в аптечке пузырек валерьяны. Дальше все оказалось сложнее. Позвонил в госпиталь, там его легко отфутболили в поликлинику: «Звоните в отдел госпитализации и вместе с медицинской книжкой и направлением уже к нам». В свою очередь в поликлинике ему популярно объяснили, что рабочий день у них уже закончился и вообще желательно звонить в городскую скорую помощь, а уже они… В «скорой» какая — то молодая стерва недовольным голосом ему сказала: «Ждите» — и повесили трубку… Корнеев по тону голоса понял, что ждать нечего. Он судорожно начал метаться по комнатам в поисках необходимых для госпиталя вещей. Благо, он хорошо помнил, что конкретно нужно в больничной обстановке. Туалетные принадлежности, спортивный костюм, тапочки и другая мелочевка.
Собрать все необходимое в чужой квартире оказалось делом не таким уж и простым. Он судорожно метался от шкафа к антресоли, из комнаты в комнату, но нужные вещи прятались от него. В шкафу висели пропахшие нафталином и давно вышедшие из моды кримпленовые костюмы, купленные еще в Германии. При виде этих немых свидетелей прошлого века Корнеева вдруг потянуло на философский лад, он подумал, что вещи — это те же верстовые столбы времени. По ним очень хорошо определять местонахождение человека в истории. Петрович явно остановился на рубеже восьмидесятых. Вот, скажем, эти кримпленовые костюмы были тогда модными, их десятками тащили из ГСВГ, что — то для продажи, что — то для себя. (Для тех, кто уже не знает, что такое ГСВГ, поясню — это Группа Советских войск в Германии). А этот синий шерстяной спортивный костюм со сломанной металлической молнией был, без сомнения, куплен в «Военторге», где — то в конце семидесятых. Тогда же Еремеев приобрел и электрическую бритву «Харьков» с плавающими головками — особый шик для того времени.
Когда все с горем пополам было собрано, Корнеев, матерясь, заставил Кологурова разгрузить картошку и взять на борт Еремеева. Было видно, что Ивана совсем не греет, отложить свои дела и колесить по ночной Москве. Но, увидев бледное сосредоточенное лицо Еремеева, он сразу понял всю серьезность ситуации, и больше его не надо было подгонять. Он вновь сделал все возможное, чтобы кратчайшим путем проскочить на Госпитальный вал, туда, где располагался военный госпиталь.
В приемном отделении с Корнеевым вновь начали было проводить краткий инструктаж о порядке госпитализации, но, после того как он, вооружившись железной стойкой старомодной вешалки, недвусмысленно дал понять, что разнесет весь приемный покой к «едреной фене», Еремеева быстро приняли и покатили на тележке в реанимационное отделение.
— Прекратить истерику!! Что вы тут себе позволяете?! Думаете, у нас сердца нет? Ну ведь есть определенный порядок! — золотая оправа очков начальника приемного отделения, казалось, раскалилась докрасна. Молодой полковник в белом халатике пытался было пристыдить Корнеева, но Николай, поставив на место железную вешалку, тихим голосом произнес.
— Если Вы так умирающих полковников встречаете, то как же хреново живется на белом свете простому солдату?
За воротами госпиталя Корнеев ощутил какое — то душевное облегчение. Звон трамваев, кружащиеся снежинки вокруг уличных фонарей, суета московских улиц — все успокаивало, дарило надежду. Поговорить с Петровичем все — таки удалось в машине, пока они ехали в госпиталь. Николай узнал от него очень важное, что могло помочь в его незавидном положении следователя — самозванца. Петрович назвал ему фамилию своего друга полковника Главного организационно — мобилизационного управления: «Знаю, тебе сейчас несладко. Слышал, что на тебя из — за чего — то Скорняжный наезжает. У меня есть друг. Друг настоящий, проверенный. Он служит в ГОМУ. Фамилия его, запомни, Павлов. Ты от меня ему привет передай, и он поможет. Он парень старой закваски и, главное, с головой».
«Не влезал бы ты в это дело, — эти слова Петрович сказал, уже лежа на белой металлической тележке, когда его катили в реанимацию. — Оно тебе надо?» — Он постарался улыбнуться своей неподражаемой философской улыбкой, но теперь она ему не удалась — была искажена болью.
Тележка в очередной раз противно скрипнула, строгая медсестра перед самым носом Николая захлопнула дверь: «Вам сюда нельзя!» Он вновь остро почувствовал, как очередная страница его жизни перевернулась.
Серая жижа снега чавкала под ногами, но Николай не выбирал дороги. (Кологуров, извинившись, уже умотал на своем «москвиче» за картошкой). На подходе к трамвайной остановке он остановился, думая о своем, вскинул в неприличном жесте руку и зло выругался: «Вот вам всем!» Стоявшие на остановке люди боязливо покосились в его сторону, как на психа. Николай только сейчас заметил людей, ему стало неловко от своей нелепой выходки, и он пошел дальше к метро месить московскую грязь. Ему очень нужна была разгадка этого дела. О последствиях думать не хотелось, а от одной мысли согласиться на подачки, которые сулил ему СВ, его просто физически подташнивало.
Как быть? Надо с Павловым посоветоваться. Опять же какую роль здесь играет Скорняжный? Почему его любимчик майор Валиев оказался так удачно «плененным»? Есть ли связь между его заграничными командировками и этой проклятой трофейной железкой?
Прорвемся. Как учил нас классик, ввяжемся, а там посмотрим!
Приняв такое решение, Николай, бросился звонить Наде. Захотел как можно быстрее взять пленку.
Телефонную трубку взяла Клавдия Петровна. Она не без ехидства в голосе проворчала:
— Ее нет. Такой молодой и красивой девушке по вечерам нечего делать дома. Это наше с вами дело старческое, телевизор смотреть, да телефон загружать пустыми разговорами. Впрочем, она, может быть, еще на работе. Ресторан «Пена», знаете? Там и ищите свою племянницу. Если найдете. — В трубке раздались короткие гудки.