— Девушка, пожалуйста, бутылку «Гжелки», кило вареной колбасы, парочку упаковок вот этого салата, сыр, хлеб и бутылку «Спрайта». — Корнеев сделал свой ставший уже почти традиционным заказ. Еще немного — и этой бледной с усталыми глазами продавщице из магазина «Перекресток» можно будет говорить, как в иностранных фильмах посетитель бара официанту: «Мне, как всегда!» Только вместо киношного мартини со льдом она протянет наш, российский комплект — водку с колбасой.
«Бомбежка» сегодня оказалась неудачной. В кармане Николая мятыми купюрами различного достоинства набралось не более пятисот рублей. Из них надо вычесть деньги на бензин и часть отложить на зимнюю резину. Но все равно, если судить по заработку, трудно было разобраться: то ли он офицер Генерального штаба, в свободное от службы время занимающийся извозом, то ли таксист, который в перерывах между сменами подрабатывает защитой Родины в Генштабе. Если по деньгам судить — выходило второе. Профессия «Родину защищать» давала ему сто рублей в сутки, а извоз — пятьсот за три — четыре часа ночной смены.
Дядя Федор и Кузя, увидев в руках Корнеева пакет, заметно оживились. Федор Иванович, правда, изо всех сил сдерживал свои эмоции. Он тихонько сглатывал слюну, было видно, что его давит «сушняк», но, не торопясь, вел разговор, что да как. Кузя же визжал и гавкал от нетерпения, чуя колбасу.
— Федор Иванович, ты пока сообрази для нас завтрак, а я часок подремлю.
— Опять в машине спать надумал! — сердится дядя Федор. — Не положено по инструкции. Иди домой — там и спи.
— Дядь Федор, ну ты же знаешь, я боец опытный. Движок заводить не буду. В спальник залезу. Ребята из десантуры классный спальник подарили. В нем можно прямо на снегу спать. А домой идти — только время тратить. Да мне у тебя на стоянке и спится лучше — к земле ближе.
— Ладно, считай, что я не видел. — Федор Иванович принял без лишних слов пакет. — Сейчас яичницу мировую с колбасой и гренками сотворю, а ты пока покемарь.
В боксе с верхней полки Корнеев снял большой, изрядно запыленный зеленый брезентовый рюкзак и достал из него спальник. Рюкзак успел выцвести и постареть, но так ни разу и не побывал ни в одном походе. Николай бережно складывал в него всевозможные походные приспособления: тут был и туристический примус «Шмель», и одноместная палатка с противомоскитной сеткой, и наточенный туристический топор, и котелок, и десяток других очень важных и необходимых в походе мелочей. Все эти вещи Корнеев бережно собирал, и каждый год тешил себя надеждой выбраться во время отпуска на Дон. Но в последний момент появлялись какие — либо непредвиденные обстоятельства, и все его планы рушились.
В Воронежской области, в одном из сел на берегу озера, образовавшегося на месте старого русла Дона, прошли самые счастливые дни его жизни. Как раньше донские казаки отпускали бычков на свободный выгул в поле, так родители оставляли Николая на все лето у бабушек. Предоставленный сам себе, он вместе со своими двоюродными братьями вел беззаботную и полную захватывающих приключений жизнь. Ловили рыбу, собирали ягоды и грибы, воровали арбузы с колхозной бахчи, купались, загорали, словом, делали все, что только могли пожелать их мальчишечьи души.
Разложив сиденья «жигулей», Николай залез в спальный мешок и закрыл глаза. Несмотря на сильную усталость, сон не приходил. Разноцветные красные круги плыли перед глазами, дорога с какой — то очень замысловатой разметкой бежала и бежала навстречу. Пару раз он вздрагивал от того, что надо было резко тормозить перед появившимся откуда ни возьмись грузовиком. Нескоро полубредовое пограничное состояние «ни сна, ни бодрствования» сменилось настоящим глубоким сном…
…В хате сквозь запах восковых свечей явно проступал сладковатый запах смерти. Пылинки медленно кружились в тонком луче света, пробившемся сквозь закрытые ставни окна. На кровати, покрытой пестрым стеганым одеялом, лежала баба Наташа. Одна её рука теребила надорванный цветной лоскут, из которых был сшит верх одеяла, другая что — то прятала в зажатом кулачке.
— Пришел, родимый. Подойди, подойди поближе. Дай мне руку. У меня есть для тебя гостинец. На, кушай. — Сухенький старушечий кулачок разжался, и Николай увидел желтый фантик конфеты «Кара — Кум». Он даже четко рассмотрел нарисованных там верблюдов. — Кушай, кушай, родимый, она теперь твоя…
Корнеев, вздрогнув, проснулся. Какое — то мгновение разбирался, где сон, а где явь. Посмотрел на часы: половина десятого. Вот это называется «покемарил». Сделав над собой усилие, вылез из нагретого спального мешка в холод бокса.
Сон не выходил из головы. Он четко видел старческую сухую руку, похожую на узловатый торчащий из песка корень сосны, явно ощущал знакомый ему не понаслышке сладковатый трупный запах.
Баба Наташа умерла, когда ему было не больше десяти лет. Она болела долго и мучительно. У нее был рак, и она знала об этом. В последний свой день ей стало лучше, боль слегка отпустила, и она ясно поняла, что к вечеру умрет. Сказала об этом своей дочери, и та не стала переубеждать, поверила сразу. В хату потянулись родственники проститься. Николая тоже послали проведать бабушку и передали с десяток шоколадных конфет. Идти к малознакомой родственнице не особо хотелось, но ослушаться он не мог. Уговорил составить ему компанию своих двоюродных братьев Ваню и Петю. Поднимая пятками нагретую пыль дороги, ребята побежали на другой конец села. Уже перед самой хатой Николай остановился, развернул драгоценный сверток. И ведь чувствовал, что так делать нельзя, что гадко это и плохо, но, казалось, чей — то мягкий голосок подзуживал его: «Скажи, скажи». Он и сказал: «А давайте по конфетке съедим, бабка все равно умрет, ей столько не надо».
Сколько лет прошло, а этот случай занозой сидит в душе. Вроде бы пора списать его за давностью лет, ан нет. И вот теперь этот сон. К чему бы это? И вновь щемящая, ноющая тоска подступила к сердцу.
Умывшись холодной водой из бочки, Корнеев поднялся по крутым ступенькам в сторожку дяди Федора. Тот, надев на кончик носа очки, читал газету. На столе был готов завтрак: все разрезано и разложено. Однако ни к чему хозяин так и не прикоснулся — ждал Николая. Только бутылка водки была слегка почата. Рюмку для поправки здоровья он все — таки выпил в одиночестве, не утерпел.
Федор Иванович с готовностью отложил газету в сторону, засуетился.
— Яичница уже совсем задубела, а ты все дрыхнешь и дрыхнешь. — Дядя Федор первым делом взялся за бутылку и щедро «набулькал» себе почти две трети граненого стакана. Николаю тоже плеснул на донышко «чисто символически», знал, что пить днем тот не будет. Чокнулись. Дядя Федор в три глотка осушил стакан, с огромным облегчением вздохнул, на мгновение притих, как бы прислушиваясь к «внутренним процессам», и, только убедившись, что его зацепило, оживленно заговорил.
— Тут пока ты дрых, по радио передавали, что одного военного журналиста «замочили». Какого он звания, правда, не передали.
— Он не военный. Это его так называют, потому что он про армию писал и в Чечню ездил.
— Теперь понятно, а то я все в толк не возьму. Фамилия у него больно невоенная. На «ман» кончается.
— Иваныч, ты ничего не перепутал? Именно замочили? Я слышал, в аварию попал.
— Дело темное, факт. Одни говорят авария, а потом взрыв. Другие, наоборот, дескать, взрыв, а уж потом авария. Министр обороны ваш так и сказал, мол, есть свидетели, что он из Чечни гранату привез. Может, на ней сам и того. Поживем — увидим. Эксперты будут заниматься. Шишкой он, видно, приличной был. Даже президент соболезнование выразил родственникам. Во как! Маршалы умирают, он хоть бы хны, а тут — во как расшаркался… Да ты сам послушай, они об этом каждый час по радио тараторят.
Федор Иванович включил приемник, сторожку наполнили помехи эфира и позывные «Маяка». Выпуск новостей не прибавил ничего принципиально нового к «сообщению» дяди Федора. Корнеев наскоро перекусил, запрыгнул в свою «ласточку» и покатил к Наде.
Дверь открыла Клавдия Петровна, соседка Нади по общежитию. Это была женщина пятидесяти лет, никогда не бывшая замужем и потому имевшая стойкую антипатию к мужской половине человечества.
— Надежда, твой спонсор явился, — не без ехидства прокричала в глубь квартиры Клавдия Петровна и проследовала в свою комнату. Ни тебе здравствуйте, ни прощай.
Надя выпорхнула из ванной комнаты. На ней был розовый махровый халат. Мокрые волосы обхватывало полотенце.
— Николай, а я тебе все на автоответчик наговорила. Ты разве не прослушал? Ты дома не ночевал? А где был? Что такой хмурый? Что опять «бомбил»? Гаишники, небось, достали? А как на службе? Чай будешь? — Надя, как всегда, забросала Николая вопросами и, не дожидаясь ответа, стала говорить о своих проблемах.
— От кофе не откажусь.
— Ой, растворимое кофе, что ты прошлый раз приносил, уже кончилось. Клавдии Петровне оно очень понравилось.
— Он. Растворимый. Понравился, — не удержался от едкого замечания Николай. «Даже не извинилась», — с досадой подумал Корнеев. У Нади было явно приподнятое настроение, и её нисколько не смущало, что он вчера час мок под дождем.
— Ну вот, опять ты за свое. Какая разница. Главное, что его нет. Не злись, пожалуйста. Ну, хочешь я тебя поцелую? А меня на работу приняли. Теперь я, можно сказать, многостаночница.
— Куда, если не секрет?
— Бар новый открылся в Коломенском. «Пена» называется. Вот туда меня и взяли. С пяти до девяти отработаю и свободна. А зарплата, знаешь, какая? Ну, догадайся?
— Большая, — буркнул Николай. Он все еще сердился. Ни обещанного поцелуя, ни намека на раскаяние он так и не дождался.
— Угадал! Сто долларов в месяц! А работы там всего ничего — подготовить зал к ночной смене. Там днем просто пивная, в вечером уже пивной ресторан. Стриптиз и все такое, для новых русских. У них там даже есть «Крези меню». Любую твою придурь готовы за деньги выполнить. Скажем, разбить зеркало столько — то долларов стоит, хлопнуть по заду администратора — столько, поджечь бар — столько. А что такое «крези»? Ты знаешь?
— Знаю, но тебе не скажу. Кстати, сколько будет стоить уборщицу по заду хлопнуть?
— Ну, знаешь, сегодня с тобой невозможно разговаривать. Злой какой — то, ершистый. Меня там никто и видеть не будет. Уберусь и уйду.
— Ладно, беру свои слова назад. Давай куда — нибудь поедем, покатаемся? — Николай попытался обнять Надю, но та юркой змейкой выскользнула из его рук.
— Давай! Только недалеко. Мне к пяти часам надо в «Пену». А урок вождения у нас будет?
— Будет, будет. Одевайся скорее.
Надя умудрилась за несколько минут накраситься, надеть облегающую кофточку с большим вырезом, съесть бутерброд с колбасой и переговорить со своей теткой по телефону. Не обращая никакого внимания на ворчание Клавдии Петровны «да он тебе в отцы годится», выпорхнула на улицу.
Через полчаса «семерка» Корнеева вырвалась из удавки кольцевой дороги. Дождь прекратился еще ночью, и сейчас разыгрался очень редкий для осенней Москвы денек. Светило солнце, свод голубого неба был необычайно высок. Листва с деревьев уже почти вся облетала, и лес стоял прозрачный, тихий, о чем — то сосредоточенно думающий.
Надя меняла кассеты в магнитофоне, не дослушав ни одну до конца, пила пиво, хрустела картофельными чипсами и, не переставая, болтала о своей новой открывшейся перспективе. Корнеев её слушал в пол — уха, сам же вспоминал и сопоставлял все обрушившиеся на него за последние сутки новости.
В том, что Бергмана убили, у него не было ни малейшего сомнения. Перед глазами Николая еще живо стояли зияющие отверстия с вывороченными наружу краями в дверце БМВ. Такие дырки могли «насверлить» только осколки какого — то оболочного взрывного устройства. Загадка была в другом: что послужило поводом к такой жуткой расправе? И как все это сопрягается с ним, Корнеевым. Пусть невольно, пусть опосредованно, но он все — таки участвует вместе с покойным журналистом в каком — то непонятном действии. «Кто и какую роль мне отвел в этой трагедии?»
Свернув с асфальта и проехав несколько сот метров по проселку, «жигули» остановились у речки. Корнеев давно облюбовал это место для отдыха. Сюда было относительно легко добираться, и, что самое главное, здесь было безлюдно.
В этот год осень выдалась на редкость теплая. Несмотря на октябрь, еще вовсю зеленела трава. На скошенном поле сквозь стерню пробивались новые всходы. Надя сначала сбегала к воде, потом завернула к ближайшим кустикам. Для порядка прокричала: «Отвернись! Пиво просится наружу». И нисколько не стесняясь, грациозно присела на корточки за редкими прутиками кустарника. Корнеев не стал отворачиваться, только улыбнулся в усы и с горечью подумал про себя: «Что тебе надо от этого ребенка? Старый ты болван…»
Сделав свое дело, Надя как ни в чем не бывало стала обследовать окрестности.
— Смотри, боярышник какой крупный! Его можно сушить для чая. Ой, иди сюда скорее! Смотри! Смотри! Одуванчик заблудился!
— Одуванчик как одуванчик, что тут особенного?
— Эх ты, недотепа. А месяц сейчас какой? Он же заблудился во времени! Ему давно спать пора, а он цвести надумал, теплу и солнцу октябрьскому поверил… Скоро морозы будут, а он свою желтую панаму примерил. Вот глупый, замерзнет же.