- Да ты что? - опешил Гюльбала и тут же: - А мо-жет... ,Да нет, чушь какая-то. Отпусти, рубашку по-рвешь!.. Ха-ха-ха!.. А может, и ты с нею того!.. Бей, да не так сильно,черт тебя возьми! - Гюльбала щеку трет, но в драку не лезет.- Ладно... А может,- снова ухмылка,- и правда? А? А что? И мне вроде не обидно. Подпрыгнул, зазвенел стакан.
- Могу не рассказывать!
- Рассказывай. Так чей же?..- Мамиш не докончил фразу.
Не смог. Язык не повернулся.
- Октай? - помог ему Гюльбала. И спокойно, как о чем-то второстепенном: Не знаю. Да и какая раз-ница?
- А что она?
- Чудак! Разве скажет?
На перроне стояла, по саду Революции шли с нею, по-том: "Познакомьтесь, это моя новая жена". А тут еще Гюльбала. И собрались лучи в пучок, жжется сухое де-рево, закругляется палочка - Р. И Мамиш в этом пуч-ке. Сейчас зазвонит будильник и Мамиш проснется: "Ну и сон!.."
- Я понимаю. Ты думаешь: подлость! грязь!.. Да, все хороши, и я тоже!
Будильник молчал, потому что Мамиша незачем бу-дить, он сидит у Гюльбалы, скрестив руки на груди и отодвинувшись от стола, напоминающего недорисован-ный натюрморт: сыр пожелтел и края его загнулись кверху, а на белом срезе редиски прожилки, точь-в-точь как на отпиленном бивне мамонта, подаренном матерью. Да, Гюльбала и Рена познакомились на пля-же, но что было дальше, Гюльбала скрыл. Об этом ни-кто не знает, только он и Рена, и никого Гюльбала в этот мир не впустит. Знал один-единственный человек еще, но его уже нет. Гюльбала и Рена в тот день в го-род не вернулись, а пешком пошли по кромке берега, шлепая по теплой воде, и вышли к дому, где похоронен прадед Гюльбалы. Почему он привел ее сюда, почему пошла с ним Рена, и не объяснишь; Рена никуда не спешила, именно в этот день мать уехала к подруге, которая жила в двух часах езды. И останется там на ночь. Рена почему-то решила поехать на пляж одна; хотя договаривалась с парнем, но тот стал раздражать ее - будто она хрупкий сосуд какой, вот-вот упадет и разобьется. У Рены наступило то неясное ей самой со-стояние, когда ни о чем думать не хочется, когда, будто кому-то вопреки, идешь за тем, кто тебя ведет, и ты знаешь, что непременно что-то должно произойти, что-то важное, решающее, и ты переступаешь порог, кото-рый хочешь переступить, нетерпелива, нет сил остано-виться, и боязно тебе, а ты все равно идешь, и ничто уже не в состоянии тебя остановить, идешь назло са-мой себе, перешагиваешь через запретную черту. Гюльбала иногда берет ее за плечо, и она вся замира-ет, тяжелеют ноги, и, если б не он, она бы упала, но он ее держит крепко, и она будто плывет и плывет по берегу. Пришли, он открыл калитку, смотрит во двор.
- Эй, кто здесь есть?
Никто не откликнулся. Вошли.
- А вдруг собака?
- Иди, не бойся... Эй! - кричит Гюльбала. Будто вы-мер дом. Ни на первом этаже никого, ни на втором. Са-мовар стоит теплый, дверь открыта, на балконе дере-вянная тахта, палас на полу.- Эй! - сверху кричит Гюльбала. Никого! Что за чудеса? Спустились снова во двор, даже в колодец Гюльбала заглянул, и Рена на свое отражение в круглом зеркале воды взглянула, не узнала себя. "А вот и случится!" - сказала ей та. "И пусть!" - ответила эта. И снова поднялись наверх. Гюльбала быстро взбежал, а у последней ступени сел, протянул Рене руки и ловко поднял ее, обнял, и она, ей очень этого хотелось, оказалась у него на коленях. И ушла в какое-то забытье. И отдаленно-отдаленно долетали до нее с порывом ветерка какие-то звуки.
Ушло, оттаяло, сгорело все то, что сковывало, сдержи-вало, создавало напряжение, постоянную насторожен-ность. Сгущались сумерки, она не помнит, как они ока-зались на балконе, как наступила ночь и когда они уснули.
Рано утром калитка отворилась, пришла хозяйка и на балконе увидела, что лежат чужие люди, прикрытые шалью. Она собралась крикнуть, но тут взор ее упал на девушку, лицо у нее было доверчивое, детское, и парня она увидела, и они лежали, так крепко обняв-шись, что она не стала их будить и тихо сошла. Первой проснулась Рена - ей в нос ударил запах табака, это хозяйка закурила внизу, набив чубук. Проснулась, с ужасом вспомнила, что не дома, а мама?! Но тут же успокоилась - как хорошо, что и ее нет!..- и прижа-лась к Гюльбале. Что же будет, когда хозяйка их уви-дит? Проснулся и Гюльбала, сразу поднялись оба, Рене вдруг жарко стало^ лицо горит; и шагу сделать не мо-жет, ой! И прижалась к Гюльбале, припала к нему, не от-пускает, он самый родной, близкий. Как же она теперь пойдет? Как уйти незаметно?.. А Гюльбала с балкона:
- Здравствуйте! - хозяйке.- Вот мы и сберегли ваш дом!
- Я на свадьбе была, не слышали разве? Ах, вот откуда эти звуки кларнета!..
- Но мы берегли и свой дом,- Гюльбала уже спустил-ся, а Рена никак не сойдет, прислушивается к разгово-ру внизу.- А вот так! И ваш, и наш!..- Рена осторожно спускается по ступенькам, боясь повернуться к хозяй-ке.- А это моя жена,- говорит он хозяйке.- Хотите, докажу, что этот дом и наш?
Хозяйка - женщина худая, курит чубук, и очень ей симпатичен этот парень, эта молодая пара; свои моло-дые в городе, на дачу не едут.
- Доказывай!
- Вот там в углу,- таинственно говорит Гюльбала,- есть могила!
- Что ты, что ты! - замахала рукой хозяйка и закаш-лялась.
- Чего вы боитесь? Плита, а ее песком занесло, там мой прадед лежит! Не верите?
- Верю, верю! - Хозяйка бледная стоит, а Гюльбала
уже жалеет, что сказал.
Весь день они провели здесь, хозяйка от страху их не
отпускала.
- Да я пошутил, откуда здесь могиле взяться? Шли по песчаной улице, а как вышли на асфальт, Рена остановилась у глинобитного дома с высоким тротуа-ром, чтобы выбить из босоножек песчинки.
- Я твоя жена, да? Гюльбала опешил:
- Так скоро? Рену обожгло;
- Но ты сам!
- Я же не мог иначе.
- Не жена? - жжет в горле.- Нет?
- Ну что ты! - тяжкое что-то навалилось и давит.- Конечно жена!
Горячо-горячо Рене, и слова сказать не может. И такая обида, так жаль себя! Гюльбала о чем-то рассказывал, а она как в тумане, какие-то люди, душная электрич-ка, не помнит, как сели и как сошли, что же дальше? Ах да!.. Он завтра позвонит, и они снова встретятся!.. Хасай поднял тогда на ноги всю милицию, Хуснийэ-ханум, хоть и привычная к неожиданным выходкам сы-на, чуть с ума не сошла!.. А Гюльбала уже не отчиты-вается перед родителями, он мужчина, и он будет еще часто-часто ездить на их бывшую дачу. Дела у Гюльбалы шли тогда неплохо, он работал в управлении метрополитена и помог Рене устроиться в одну из тамошних контор. Могла ли Рена даже помыс-лить, что ее медаль золотая ничего не значит, тем бо-лее для поступления на турецкое отделение! На другое утро после дачи телефонный звонок, а за миг до этого Рена проснулась и такую легкость ощути-ла в теле!.. Вскочила и на себя в зеркало, а в трубке го-лос Гюльбалы. Ну и пусть! Такая любого осчастливит! Что? Вот еще! Не ей за ним, а пусть он.
- Нет. Не могу. Не приду. Ничего со мной. Прекрасно. Нет-нет. Завтра тоже. Когда?.. Я бегу на работу, опаз-дываю.
Только трубку положила, новый звонок. Другой уже. А этот и вовсе чужой, сначала даже не сообразила, кто.
- Ах уезжаешь...- и на себя в зеркало. И ему гово-рит, и той, что в зеркале на нее смотрит,- На неделю? Только? Счастливого пути! - А когда положила труб-ку, та, что смотрела, добавила: - И больше можешь не звонить!
Удивительно, срезалась и на следующий год - и тема знакомая, и есть о чем писать: "Читайте, завидуйте!..", вольная тема. Но нет худа без добра, потом она будет рассказывать Гюльбале о красивом седом мужчине, безымянно легендарном, Гюльбала не придаст ее рас-сказам значения, потому что и сам любит иногда при-сочинить, тем более что ни разу рядом с нею никакого мужчину не видел.
Хасай любил неожиданно нагрянуть на подопечные объекты, это еще со времен Шах-Аббаса водится: шах переодевался, приклеивал длинную бороду - "А ну, погляжу, как народ мой живет, послушаю, что обо мне рассказывают" - и шел по базару, заглядывал в кара-ван-сарай, просто стучался к кому-нибудь и просился на ночлег. Хасай - не шах, но и ему доставляло удо-вольствие, когда он обходил подвластные ему учреж-дения: не ждали, а он тут как тут!
- Не туда, Хасай Гюльбалаевич, пожалуйста, сюда, здесь вам удобно будет! И суетливый начальник уступает ему свое крутящееся кресло, а Хасай отказы-вается:
- Это ваше место, а я тут с краю посижу.- И садится на обычный стул.- Вы хан, а я ваш гость. Тут же несут чай, а он сидит и смотрит, как работа идет. Так он нагрянул и в строительную контору метрополи-тена. Только собрался уходить, как в соседней комна-те, через стенку, послышался шум - это Рена забежала сюда после сочинения, еще не зная о провале. Хасай недоуменно посмотрел, на начальника: что, мол, за оживление в разгар рабочего дня?! Тот тут же выско-чил, чтобы узнать, в чем дело.
- Это наша работница, экзамены сдает, можете не беспокоиться.
- Потому что хорошо сдает? - Надо же и пошутить,
нельзя все время строго.
Уходя, Хасай заглянул в соседнюю комнату и увидел Рену. Щеки у нее горели, вся она разрумянилась, как только что испеченный чурек, а Хасай не обедал еще, проголодался.
- Хорошие (хотел сказать "чуреки печешь", но тот еще пристанет с рестораном) цветы выращиваешь! - сказал начальнику Хасай. Лицо ее показалось знако-мым. Где видел? Вспомнить не мог, а потом вдруг не-ожиданно и в самый неподходящий момент осенило; говорил по "внутреннему"; у Хасая правило: если ко-му из "верхов" не позвонит, считает день потерянным; "С Мамишем видел!" Чуть к тому не обратился: "Мамиш!" Вот потеха была бы!.. "Что-о-о-о? Мамиш?! Но вовремя проглотил слово.- Как я мог забыть?!" Ключи ведь у него в кармане, еще не потерян ключик!.. Через дня два позвонил туда в контору, спросил невзначай: "Кстати, а как ваша работница, поступила? - О кадрах забота. И, узнав, что срезалась, обрадовался, но в го-лосе огорчение: - Жаль, жаль... Пошли ее ко мне". И Рена пришла.
Уже давно просто азарт охотника, а тут словно впервые с ним такое, и даже чуть-чуть нервничает.